Мистер Дориан Грей (СИ) - Янис Каролина. Страница 50

После репетиции я сразу решила позвонить мистеру Грею, рассказать об этой «беседе» с Бредли Ривзом, но он опередил меня, предложив отвезти домой. Я была «за» всеми руками и ногами, даже более чем. Бедный мистер Грей, он даже не догадывается, что я собираюсь, против собственной же воли, испортить ему настроение. Я набралась смелости заговорить только тогда, когда мы уже были на полпути близко к дому:

— Мистер Грей, я говорю вам…

— Теодор, — поправил он.

— Простите, — я сглотнула, — Теодор, я… говорю вам, потому что больше некому. Айрин попросила не говорить Дориану и Марселю, это было при вас. В общем, если ближе к делу, то, — голос мой дрожал, я шумно дышала от волнения, — Бредли Ривз, по всей видимости, не побоялся угроз. Он позвонил мне сегодня днём, сказал, что на мне «весь грех» и что… «Греи не знают жизни, но узнают». Он обещал, что вы… или они… узнают. Я… Мне так страшно. Страшно за вас, — я ломала пальцы, — Я готова сделать всё, чтобы он взял свои слова назад.

— Вот ведь подонок, — прошипел Теодор, — Лили, не смей думать, что это твоя вина. Бредли Ривз всегда был уродом. Айрин вчера рассказала мне, какими способами он пытался добиваться её и как, в конце концов, допёк до того, что она послала его на все четыре стороны. Лили, он ничего не сделает. Я сегодня же выслежу его вместе с компанией ребят, и мы научим его жизни. Главное, ничего не говори и никому. Я всё сделаю сам.

— Но, послушайте, он может быть опаснее, чем мы думаем!

Теодор Грей резко свернул на обочину дороги. Визг шин заставил меня вздрогнуть, а затем вжаться в сидение. Желудок ухнул вниз, кожу покрыл неприятный рой мурашек. Раздражённо проведя пальцами сквозь копну своих медных волос, Теодор развернулся ко мне и посмотрел прямо в глаза:

— Лили Дэрлисон, со мной случалось и не такое. Я знаю жизнь. И если этот слащавый режиссёришка смог быть с тобой убедительным, то я тоже попытаюсь, — он потёр висок, хмурясь, — Чуть больше двадцати лет назад, в Чикаго, когда я был заядлым игроком в казино, молодым обольстителем таких красавиц, как ты, пианистом в одном из самых хлебных ресторанов Иллинойса, со мной произошёл случай, который раз и навсегда заставил меня поверить в судьбу. Я никому, никогда об этом не рассказывал, даже Айрин, которой я доверяю всё в своей жизни — самое постыдное и самое прекрасное, — всё, что есть во мне, потому что она тот человек, который никогда меня не осудит и всегда будет на моей стороне… Так вот, в один из вечеров недели, посвящённой Шопену, своей игрой на бордовом фортепьяно я остановил одну из самых кровавых перестрелок, о которой тогда писали во всех газетах. Как сейчас помню, — он зажмурился, шумно дыша, — Я играл «Зимний ветер», со всей страстью, которая была во мне. В том зале погибли почти все. И обыкновенные посетители, обедающие в ресторане, и те, кто забил стрелку этим уродам без племени, которые до сих пор свободно передвигаются по этой Земле, потому что их отпустил хозяин, которому я спас жизнь… Я спас пятнадцать человек: хозяина, официантов и прочий персонал. Одна кухарка приводила с собой маленькую девочку лет пяти, свою дочку… Их держали на мушке, как и меня. Лили, мне приставили пистолет к виску, тот подонок бандит сказал: «продолжай играть одно и то же, тот же вальс, а если собьёшься хоть на одной ноте — я убью тебя, и всех, кто остался здесь в живых». Этот ультиматум… был одной из самых безжалостных вещей. Самыми безжалостными были слова Айрин, когда она соврала мне во время той наши встрече спустя годы… Слова… «Я ненавижу тебя». Боже, я отвлёкся, — он шумно сглотнул, потирая ладонями лицо. Дрожь пробирала моё тело от эмоций, что схлестнулись во мне от его слов. — В тот вечер люстры светили особенно ярко. Я играл час и не сбивался. Дуло было так близко — в один страшный момент мне действительно захотелось умереть, я подумал тогда, что жизнь моя бессмысленна… Но меня держали чужие жизни, которые зависят от меня. Я знал, что не могу погибнуть, потому что сейчас — пусть даже иллюзорно, пусть этот бандит врал мне, его грех, — другие жизни нуждаются в том, что я могу. Я знал, что могу что-то сделать и делал. Я трусить не умел никогда. Для меня лучше смерть, лучше риск, чем трусость. Этому я и стараюсь научить своих сыновей, — он сжал мою ледяную ладонь в своей руке, — Ничего не бойся, Лили.

Я бросилась ему на шею и крепко обняла. Слёзы были готовы бежать по моим щекам, но я сдерживала ком в горле и всхлипы. Теодор обнял меня в ответ и так мы просидели, в автомобиле, ни слова не говоря больше около пяти-восьми минут, десяти от силы. Я слушала эту тишину. Я всегда была впечатлительной, а сейчас это как-то особенно обострилось. Я хотела хоть что-то выдавить, что-то сказать, но голос осел где-то внутри меня, на самой глубине. Мелкая дрожь била меня.

— Вы не боитесь ничего, потому что за вас другие боятся, мистер Грей, — всхлипнула я, утерев нос рукой. Утирая слёзы в уголках глаз, я прохрипела:

— Вы замечательный человек и прекрасный отец. Этот случай сказал о вас больше, чем все те факты вашей биографии, о которых мне рассказал Марсель… Знаете, я… Чувствовала себя такой ненужной никому здесь. На протяжении нескольких лет, я ощущала только одиночество. А боль и обиду большую часть своей жизни. Я и подозревать не могла, что есть такие отцы, как вы. Мне не дали причин подозревать, — я тяжело сглотнула. — Дело Батлера, которым вы занимаетесь с Дорианом… У вас всё получится. Потому что вместе вы сила. А мой брат Шон и отец Эндрю…

— Значит, — нисколько не удивляясь, проговорил Теодор, — Они тебе родные?

— Да. Он родной отец, брат получается… сводный, от другой матери. Насколько знаю я, они пока действуют порознь. На том балу в честь весны Шон подошёл ко мне, попросил связаться с отцом, чтобы… тот согласился оказать ему содействие деньгами.

— Один миллион долларов — столько ему нужно, что осуществить свой план сделать из своей маленькой корпорации главенствующую фирму, — потёр висок Теодор, — Это будет маловато. Кроме того, нужны мозги.

— Он говорил что-то про стартовую сумму, — нахмурилась я, — Я не хотела ничего слушать, поэтому… плохо помню. Я сказала только, чтобы он помощи от меня никакой не ждал. Двадцать лет назад, когда мне было три… Отец ушёл из семьи. На самом деле, он вёл двойную жизнь. Та сволочь, которая родила от него Шона, была замужем за очень богатым и влиятельным человеком, мужа боялась как огня, но… Это длилось у них шесть лет. Муж умер. Она пришла и… забрала отца. Моя мать… так замучилась и замучила себя, что в двадцать девять перенесла микроинсульт. Я была тогда слишком глупа. Мама разрешала Батлеру брать меня на выходные. Шон, двумя годами старше меня, издевался надо мной. Доводил до слёз, ломал игрушки, оскорблял мою маму, мы дрались… А потом Эндрю Батлер хотел забрать меня у матери. Я страдала все семь месяцев, которые мама билась за меня в суде. Она влезла в долги, но… одержала верх, забрала меня. Она была вся седая, — я закрыла руками лицо, чувствуя, что губы дрожат, а пульс замедляется. Слёзы орошали ладони. — Я… с семи лет до шестнадцати носила фамилию «Батлер», не видя ни того, ни другого. Когда изменила её, то будто сбросила гору с плеч. Когда я в восемнадцать закончила школу, и поступила в актёрский колледж, то снова встретилась с Шоном… Он был дружелюбен. Сказал, что-то все старые обиды между нами должны быть забыты, что с отцом они не в ладу, ведь его мать застрелилась, когда узнала о новой «любви» Эндрю. Так я узнала о том, что они перестали общаться. С Шоном мы… пытались наладить отношения, но потом он… нанёс мне раны более глубокие, а потом… исчез на пять лет. И хоть бы ещё на двадцать пять исчез, — я утёрла слёзы с щёк. — Не хочу больше это всё вспоминать. Не хочу. Очень много воды утекло. И слёз, мистер… Теодор, — сглотнула я, посмотрев в его глаза.