Моя светлая балерина (СИ) - Константинова Марина. Страница 1

Марина Константинова

Моя светлая балерина

Часть 1

Воскресное утро пахло мокрой сиренью, сдобной выпечкой с Кринолинной площади и запыхавшейся Настей. Она шуршала измятой пачкой, вздыхала, разминая голени, валилась на скрипучую кровать. Она, конечно, не хотела будить Тоню. Просто у такой неуклюжей коровы по-иному не получалось.

«Никакие дополнительные занятия не сделают из тебя приму, — продирая глаза, вежливо здоровалась Тоня. Ей еще нужно было одолжить у Насти денег на новые чулки. — Такие, как ты, слишком тяжелы для любого партнера и дальше кордебалета не идут».

Совсем иного мнения Тоня была о себе. И, может быть, еще одно воскресное занятие ей бы не помешало, но…

Больная бабушка ждала ее. Да, каждую неделю. Вы же понимаете, что бедная старушка только и живет надеждой на встречу с любимой внучкой? Ну какие гулянки, госпожа Сигрякова, в таком платье ни в один дансинг не пустят. Даже не накрашена, поглядите — а вы гулянки, гулянки… Благодарю, до свидания.

Только выскользнув за высокий витой забор балетной академии, Тоня сдернула с шеи нелепые рюши. Прятать под ними свежие ключицы и нежную ямку между грудей было истым кощунством, считала Тоня и ее друзья, но госпожа Сигрякова почему-то прятать их очень любила. Что же, она всегда могла полюбоваться на кружева в стенах пансиона. Знакомые же Тони предпочитали глубокое декольте и низанку богемских бус. Девушка в щедрости своей была готова угодить и тем, и другим.

Облокотившись лопатками на кирпичную колонну, Тоня достала пудреницу. Ей было все равно на хихикающих мальчишек, бредущих мимо, и на бросившую обидное словцо матрону. А еще ей было плевать на то, что некоторые дамы из окружения Якова могли посчитать ее грим чрезмерно ярким. Ей нравилось делать губы пунцово-алыми и вытягивать светлые ресницы в черные стрелы. Она была балериной, актрисой — и каждая ее черта должна была быть яркой, заметной…

— Я же говорил, как не люблю, когда ты так делаешь? — Яков выгнул бровь, подходя к ней и протягивая руку. — Достойно профурсетки, а не гимназистки.

— Извини, — Тоня улыбнулась, убирая пудреницу в маленькую сумочку через плечо — к снятым кружевам и парочке замшевых перчаток. Она позволила ему поцеловать свою руку и, прилипнув к чужому плечу, пошла к ждущему экипажу. — Кто с нами?

— Бетти и Соня, — небрежно откинулся Яков.

Тоня пренебрежительно фыркнула. Первая — Лизка Скворцова — высветляла волосы, и зубы у нее были крупные, лошадиные. А Соня — тонкая бледная немочь, непонятно за что приходившаяся по вкусу мужчинам, — давно ходила с Игорем, а еще ходила налево, направо и куда только не звали. «Фу», — брезгливо и надменно морщила нос Тоня, забираясь в один экипаж с ними.

Впрочем, с Лизой они быстро разговорились: та крутила голубые стеклянные бусы на шее, скалила крупные, прокуренные зубы и рассказывала о загадочном убийстве певички Ле Мортье.

— Пуля прошила ей грудь, дошла до сердца… и испарилась, — голос у Лизки был приятный, низкий, перекатывающийся.

«Хористка», — Тоня брезгливо наморщилась, но только про себя. Прижимаясь плечиком к неприятному мужчине, она приветливо и заинтересованно улыбалась неприятной ей девушке и слушала неприятную, кровавую историю со светской заинтересованностью.

— Если бы пулю извлекали, то рану непременно бы растравили, — продолжала рассказывать Лиза, но вдруг прервалась на предложенную Яковом кокаинницу с горсточкой белого порошка. — О, мерси, Джеймс…

Из выреза декольте была немедленно извлечена маленькая иголочка — гусиное перышко, вставленное в изящную медную прихватку, и Лиза деловито затянулась в одну ноздрю, потом во вторую. Щедрым предложением Якова поочередно воспользовались Соня и Тоня. Первая, вдохнувшая глубоко и много, тут же откинулась на спинку с равнодушным видом. Тоня вдохнула совсем немного, но голова все равно приятно опустела, и утреннее раздражение, неуверенность, боязнь за завтрашний день прошли как не бывало. Она уже вполне искренне интересовалась, спрашивала, охала, когда Лиза рассказывала, то и дело срываясь на громкий беспричинный хохот, подробности убийства. Яков рассеянно и скучающе предлагал разгадку за разгадкой, но Лиза опровергала одну за другой. Тоня то и дело скидывала его ладонь со своего колена, но та вновь и вновь возвращалась на место, и девушка смирилась.

В кабаре «Сиреневый восход» они вошли уже веселые и распаленные. Кажется, Лиза и Соня несколько раз целовались по просьбе Якова, а он в благодарность протягивал им шкатулочку с «марафетом». Тоня краснела, зажимаясь в угол, и была рада, что ее не замечают. Однако в полутемном дымном помещении шантана уже чувствовала недовольство: почему они, а не она?

Сиреневый дымок витал в воздухе, и, если втянуть его достаточно глубоко, то уже можно было прочувствовать своеобразные ароматы эфира и опиума. Даже если сама не «угостишься», то витающего в воздухе хватит для сладкого головокружения и необыкновенной легкости в теле. Тоня чувствовала, как губы распяливает счастливая улыбка, как десна жжет от насквозь прокуренного воздуха, но ей все равно ужасно весело и хорошо.

На люстре, имевшей чисто декоративные цели, лихо раскачивалась красотка в сиреневом платье. Голые ноги носились над головами зрителей, и иногда какой-нибудь молодой человек силился прихватить красавицу за икру. Та ойкала, охала и красиво подбирала ноги. «Звезда нашего заведения, Сирин Вайолет». А Тоня видела, что за полгода девушек сменилось сразу три, но помалкивала: разгаданный фокус — плохой фокус.

Тоня ощутила на себе внимательный взгляд, обернулась и, захохотав, охотно уселась на предложенный стул. Двое молодых людей гоняли в покер и передавали друг другу опиумную трубочку, которую изящно перехватила Тоня и, затянувшись глубоко и томно, выпустила пар из ноздрей. Молодые люди захлопали.

Трещали карты, отплясывали на маленькой сценке, запрятанной в углу зала, канканщицы, опьяненные люди взрывались хохотом, криками, песнями. Тоня, опустив на стол локти, рассказывала об убийстве Ле Мортье и бесстыже путалась, но молодые люди, невесть что углядевшие в довольно плоском декольте балерины, были не против. Потом Тоня перешла за другой столик — она совсем развеселилась и больше не стеснялась. Опершись бедром об угол стола и закатав платье выше коленей, она плохо слушающимся голосом осведомилась:

— А вы знаете о деле Ле Мортье?.. — Тоня все никак не могла понять: кто перед ней — обрюзгший делец или расплывшаяся матрона? — Ее убили… и вынули сердце… чтобы следователи не нашли пули…

— Брешешь, куколка, — хриплым голосом Лизки гаркнул цветастый клубок. Тоня прищурилась и смогла сообразить: это голубое Сонино платье и сама Соня громоздились на коленях Скворцовой. — Пулю вынули из сердца. А как — никто не знает

— Ааа… — Тоне стало неинтересно, и она пошла к сцене.

«Я танцую намного лучше», — голые смуглые бедра цыганок мелькали из-под красных подолов, каблучки гремели по полу, звенели украшения. Убитая Ле Мортье улыбалась застывшей мертвой улыбкой и вскидывала сине-зеленые гниющие ноги. Вместо груди была развороченная дыра. Тоня отвернулась и прошла к столику Якова, уселась на его колени и быстро втянула в себя тонкую кокаиновую полосочку, запив ее чем-то горьким из граненого стакана.

Стало легче и веселее, даже несмотря на старательно мнущую коленку руку. Потом Тоня забыла о мертвой певичке и, спрыгнув с чужих коленей, дала жесткий и крутой отказ: или ей так только показалось. Кажется, за спиной взорвались хохотом: непонятно только было, над ней или Яковом. Она решила, что над ним, и, победно вскинув голову, вернулась к сцене, забралась на дощатый пол и стала звать Лизку Скворцову.

Лиза пришла, влезла на фортепьяно в углу сцены и стала орать пошлый заборный романс, а Тоня все плясала, плясала, кружа на носочке и вскидывая ноги все выше и выше, пока не раздался треск рвущейся ткани и Ле Мортье не захохотала с первых мест. Тоня назло ей отплясала до конца и скатилась со сцены прямо в чьи-то руки, крепко смявшие талию: