Часть этого мира - Гансовский Север Феликсович. Страница 6

Приезжий замолчал, потом, покраснев, обтер ладонью подбородок.

— Что-то разговорился вдруг. Прямо как лектор… Ладно, прощай. Понимаешь, ехал сюда и думал, что хоть одни из наших прежних школьников живет по-человечески — я ведь подозревал, что в моем бывшем теле кто-то из старых знакомых. У нас дома о тебе, то есть о Сетере Кисче, часто говорили. Имеется, мол, такой счастливец, у которого увлекательная работа, путешествия, природа, который свободен и благоденствует. Ребятам ставили тебя в пример. А ты, оказывается, пятнадцать лет в подвале, не выходя. Но если уж у тебя такое положение, нам с Роной и думать нечего о хорошем. Одна дорога — последние деньги собрать и отдаться в какую-нибудь «Уверенность».

Гость вынул из кармана желтый листок, протянул хозяину.

— Погляди.

— Я знаю. — Хозяин мельком посмотрел на листок и отстранил. — Но ты это брось, особенно не угнетайся. По-моему, у нас скоро многое переменится.

— Откуда оно переменится? У нас-то! Понимаешь, теперь стало вместо выживания приспособленных, по Дарвину, приспособление выживших. Прежде была борьба за существование, в которой выживали наиболее приспособленные виды. А сейчас тех, кто выжил, дотянул до сегодняшнего дня, как мы, например, приспосабливают к технологическому миру. В прошлом году я был у друга, у Чисона. Комната на пятнадцатом этаже возле аэродрома. Рядом эти гравитационные набирают скорость, рев убийственный. Мне мучительно, а он даже не замечает. И после выяснилось, что все местные прошли через операцию — им понизили порог звукового восприятия… то есть, наоборот, повысили. Понятно, что значит. Не человек технику для себя, а его для техники. И ничего не сделаешь. Такая сила кругом, пушкой не прошибить.

— Нет-нет, не преувеличивай. — Хозяин тоже поднялся. — Трудно тебе объяснить как следует, но я-то чувствую, скоро многое будет по-другому. Вот ты, например, недоволен жизнью, да? Тебе все это не нравится?

— Чему тут нравиться?

— Но ведь твое сознание действительно часть того, которое недовольно буржуазным строем. Даже притом, что реклама, телевидение, газеты твердят, будто мы вышли в золотой век. Они твердят, а на тебя не действует. Или с настроением. Оно у тебя сейчас плохое?

— С чего ему быть хорошим? — Гость закусил губу, посмотрел в сторону. — Душа болит. Даже если она сгусток символов.

— Ну вот. А сам утверждаешь, что на поводке и настроение не может быть плохим. Как же так? — Хозяин похлопал гостя по спине. — Думаю, мы с тобой еще встретимся при лучших обстоятельствах. Держись, старина!

— У вас что-нибудь случилось?

Сетера Кисч, подлинный Сетера Кисч поднял голову. Рассеивался туман — Кисч даже не заметил, когда эту муть навело вокруг в воздухе. Он стоял в коридоре неподалеку от большого зала, и давешняя девица в алюминиевых брюках держала его под руку. У нее были черные брови и синие глаза.

— По-моему, вы сильно расстроены. Побывали у Кисча, да? — Девушка смотрела на него испытующе. — Вы уже минут пять так стоите. Может, вам чем-нибудь помочь?

— Н-нет, не беспокойтесь.

— Но вы очень бледный. Сердце схватило?

— Нет, пожалуй. — Он вдохнул и медленно выпустил воздух. — Вообще никогда такого не бывает. В принципе здоровый тип.

Мимо сновал народ. Гул голосов доносился из зала.

— Вам надо чем-нибудь поддержаться. Пойдемте выпьем кофе.

Но когда зал остался позади и они поднимались узкой лестницей, девушка вдруг остановилась, резко обернувшись.

— Да, послушайте! Чуть не забыла. А вы случайно не шишка?

— Какая шишка?

— Ну, может быть, опухоль?

— Что за опухоль?

— Какой-нибудь чин. Крупный делец, который явился навести наконец порядок и переделать все по-своему. Хотя, честно говоря, непохоже.

— Нет. Я просто так.

— А почему вы вообще попали к Кисчу?

— Мы в школе вместе учились. Я взял да и приехал. Оказалась вот такая штука. Ошеломился.

— Тогда все нормально. А то мне пришло в голову, что зря перед вами рассыпаюсь… Нам вот сюда. Идем в другое кольцо, куда лично мне вход воспрещен. К начальству. Но сейчас там в буфете должно быть пусто. И кофе лучше.

Коридоры, переходы. В комфортабельной буфетной, со стенами, обшитыми натуральным деревом, не было никого, кроме официанта, который за стойкой щелкал на арифмометре. Он улыбнулся девушке.

— Привет. — Девушка кивнула. — Нам по чашечке твоего специального. И два пирожка.

Они уселись. Девушка вынула из сумки зеркальце, поправила помадой губы. Потом, потянувшись вдруг вперед, к приезжему, взяла верхнюю перекладину со спинки его стула. С ее конца свисал тонкий проводок. Девушка поднесла перекладину ко рту, пощелкала языком.

В ответ на недоуменный взгляд Кисча она объяснила:

— Подслушка. Тут везде аппаратура, чтобы подслушивать и мониторить.

Голос из микрофона сказал:

— Кто это?.. Ниоль, ты?

— Я. Здравствуй, Санг. Как там, вашего гения нет где-нибудь поблизости?

— У себя в кабинете составляет отчет. Все спокойно.

— Приходи сегодня на гимнастику. Я буду.

— Ладно. Кто это с тобой?

— Школьный друг Сетеры Кисча. Привела его выпить кофе.

Девушка положила перекладину обратно.

— У них начальник — ужасная дубина. Принимает эти ритуалы всерьез. Ну а те, которые сидят на подслушивании, такие же люди, как мы. Поэтому вся система получается сплошной липой. — Она поднялась, чтобы взять со стойки кофе. — Между прочим, вы не первый, кому стало плохо, когда он это увидел.

— Что «это»?

— Ну Кисча с двумя головами. Вернее, конечно, Кисча и Арта в одном теле. Обычно так и происходит: сначала ничего-ничего, а потом сердечный припадок или приступ меланхолии. Тут был одни мальчишка. Пруз, сын того Пруза, который, знаете, «Водная мебель». Вышел от Арта и через две минуты грохнулся.

Сетера Кисч отпил глоток кофе — действительно хороший. Сердце как будто успокоилось, по в мыслях неотрывно стоял желтый листок. Чтобы как-то поддержать разговор, он спросил:

— Сын самого Пруза? Такого воротилы? Неужели он здесь работает?

— Нигде не работает. Я вам говорю, мальчишка. Хипарь. Ушел от отца, бродит с гитарой… Представляете себе, как там, в верхнем слое, конкуренция, напряжение, друг друга стараются съесть. Поэтому всегда за свою шкуру дрожат. Либо сами не выдерживают, все бросают, либо дети от них отрекаются.

— Но вот этот мальчишка. Отец же мог взять его на поводок — закомпьютировать против плохого настроения.

— Во-первых, не всякий отец решится начинять дитя металлом. А во-вторых, мальчик предупредил, что, если у себя в мозгу обнаружит что-нибудь или у него срок из жизни необъяснимо выпадет, он сразу с двадцатого этажа. Это часто получается — старшее поколение лезет наверх, никого не щадя, а младшему ничего не надо, и жертвы напрасны.

От девушки веяло уверенностью и деловитостью даже притом, что она в данный момент ничего не делала. Цвет лица у нее был умопомрачительный и в основном определенно свой.

— А зачем он сюда приходил, младший Пруз?

— К Арту. Мальчику нужны знакомые его возраста, друзья. Поэтому тут и стараются кого-нибудь приводить. Теперь он часто заходит с новыми песенками.

Кисч отпил еще кофе. Из-за присутствия девушки мир стал чуть-чуть другим — поспокойнее и не столь угрюмый.

— Кто этот Арт? Вы уже два раза о нем упоминаете. И как это понимать: «Кисч и Арт в одном теле?»

— Как понимать?.. Вы же видели у Кисча на плечах еще одну голову?

— Я?.. В общем, видел. Там эти зеркала…

— Так это и есть Арт.

— Арт?.. Подождите! Разве это не Кисча головы? Мне-то казалось, оттого у него и успехи такие последнее время, что он в две головы работает.

— Ну что вы! — Девушка пожала плечами. — Если б так, все было бы проще. Но комбинацию «две головы, одно тело» нельзя рассматривать в качестве тела с двумя головами. Правильно — две головы при общем теле.

— Но личность ведь та же? Тем более если личность образуется средой. Среда-то у обоих сознании одинаковая… Хотя я уже ничего не понимаю…