Спартак (Роман) - Фаст Говард Мелвин "Э.В.Каннингем". Страница 8

— Да, мы ехали, и мы собираемся завтра в Капую.

— Вы не возражаете против знаков наказания?

— Нам было очень любопытно увидеть их, — ответил Гай. — Нет, на самом деле, мы не возражали против этого конкретно. Но тут и там, можно было увидеть тело, расклеванное птицами, что стало уже несколько неприятно, особенно если ветер дует в вашу сторону, и ничего нельзя с этим поделать, а девушки просто прикрывали занавески. Но, вы знаете, носильщиков это задело, и иногда им становилось плохо.

— Я предполагаю, что они поняли, — улыбнулся генерал.

— Возможно. Как вы думаете, есть какие — то чувства у рабов? Наши рабы, присматривающие за детьми, хорошо воспитаны по большей части, и большинство из них были биты кнутом, когда в детстве я учился в школе Аппия Mунделлия, но несмотря на свою силу, они не намного лучше животных. Они будут понимать? Я полагаю, трудно поверить, в наличие таких однородных качеств среди рабов. Но вам лучше знать. Как вы думаете, все рабы у Спартака чувствовали что — то?

— Я думаю, что большинство из них.

— Правда? Вы можете совершенно не беспокоиться по этому поводу.

— В противном случае, я бы не говорил про эти дела с распятиями, — объяснил Красс. — Это расточительно, и я не люблю отходы ради отходов. Кроме того, я думаю, что убийство может иметь неприятные последствия, слишком много убийств. Я думаю, что это «что — то» делаемое для нашего блага сегодня, может повредить нам позже.

— Но из — за рабов? — запротестовал Гай.

— Что так любит говорить наш Цицерон — раб является инструментом говорящим, в отличие от животного, который инструмент полу — говорящий, в отличие от обычного инструмента, который мы могли бы назвать инструмент молчащий. Это очень умный способ классификации, а я уверен, что Цицерон очень умный человек, но Цицерону не пришлось сражаться со Спартаком. Цицерон, для своей логики, не должен оценивать потенциал Спартака, потому что он не должен проводить ночи без сна, как делал я, пытаясь предвидеть, что задумал Спартак. Когда борешься против них, вдруг обнаруживаешь, что рабы нечто большее, чем инструменты говорящие.

— Знали ли вы его, — я имею в виду лично?

— Его?

— Спартака, я имею в виду.

Генерал рефлекторно улыбнулся. — Не совсем, — сказал он. — Я создал свою собственную картину его, сопоставив вместе то и это, но я не слыхал, чтобы кто — нибудь знал его. Как возможно его знать? Если ваша неразумная собака, вдруг побежала и сделала нечто разумное, она все равно будет собака, не так ли? Трудно знать. Я создал свой образ Спартака, но я не предполагаю, что написал его портрет. Я не думаю, что кто — то может. Возможно те, кто, висят вдоль Аппиевой дороге, но и сам этот человек, уже как сон. Теперь мы переделаем его обратно в раба.

— Каким ему и полагается быть, — сказал Гай.

— Да-да, я тоже так думаю.

Гаю стало затруднительно продолжать обсуждать эти вопросы. Дело не в том, что у него было так мало военного опыта, правда заключается в том, что он не интересовался войной;. все же война была обязанностью его касты, его класса, его места в жизни. Что этот Красс о нем думает? Его вежливость и внимательное отношение непритворны? В любом случае, семью Гая нельзя игнорировать или принижать, а Крассу нужны друзья, потому что вся ирония в том, что это генерал, который выиграл жесточайшую, возможно, во всей римской истории войну, получил от этого достаточно мало славы. Он боролся против рабов и победил их — когда эти рабы почти победили Рим. В этом было любопытное противоречие, а скромность Красса вполне может быть реальна. О Крассе не сложат легенды, не споют песен. Необходимость забыть всю эту войну, принижала его победу все больше и больше.

Они вылезли из ванны, и ожидающие их рабыни, окутали их теплыми полотенцами. Во многих, более образцовых местах, все не было организовано и наполовину, как у Антония Гая, чтобы предвидеть и удовлетворить потребности гостя. Гай думал об этом, пока его вытирали насухо; в старые времена, как его учили, был мир, полный мелких князьков, маленьких царств и княжеств, но мало кто из них был бы в состоянии жить или отдыхать в стиле Антония Гая, не слишком могущественного или важного землевладельца и гражданина Республики. Скажите, чем бы мы были, ведь Римский образ жизни является отражением тех, кто наиболее подходит и способен управлять.

— Я не совсем привык к тому, чтобы за мной ухаживали и одевали женщины, — сказал Красс. — Вам это нравится?

— Я никогда об этом много не думал, — ответил Гай, что было полуправдой, ибо он испытывал определенное удовольствие и возбуждение как и сейчас обихаживаемый рабынями. Его собственный отец этого не позволял, и в определенных кругах, на это взирали неодобрительно; но в последние пять или шесть лет, отношение к рабам значительно изменилось, и Гай, как и многие из его друзей, лишали их большинства человеческих качеств. Это было тонкое положение. В этот момент он на самом деле не знал, на кого были похожи эти три прислуживающие им женщины, и если бы он был внезапно спрошен, не смог бы описать их. Вопрос генерала заставил его понаблюдать за ними. Они были из какого — то племени или части Испании, молодые, мелкие в кости, симпатичные смуглянки, тихие. Босиком, они были одеты в короткие, простые туники, и их платья были влажными от пара ванны, с пятнами пота от их усилий. Они возбуждали его совсем чуть-чуть, только с точки зрения его собственной наготы, но Красс привлек одну из них к себе, обращался с ней как с дурочкой и улыбался, глядя на нее сверху вниз, в то время как она сжалась от его прикосновения, но не оказала никакого сопротивления.

Это чрезвычайно смутило Гая; он вдруг почувствовал презрение к этому великому генералу, копошащемуся с девушкой около домашней ванны; он не хотел на это смотреть. Это показалось ему мелким и грязным, лишающим Красса достоинства и Гай подумал, что, когда Красс вспомнит об этом позже, он будет держать против Гая камень за пазухой, за то, что он при этом присутствовал.

Он подошел к столу для умащения и лег, и мгновение спустя Красс присоединился к нему. — Прелестная малютка, — сказал Красс. Этот человек, полный идиот, с точки зрения женщин, задавался вопросом Гай? Но Красс не обижался. — Спартак, — сказал он, подхватывая упущенную перед тем нить разговора, — был очень большой загадкой для меня, как и для вас. Я никогда не видел его — ни разу за все время этого дьявольского танца в который он завлек меня.

— Вы никогда не видели его?

— Никогда не видел, но это не значит, что я не знал его. Кусочек за кусочком, я сложил его. И мне понравилось. Другие люди занимались музыкой или живописью. Я написал портрет Спартака.

Красс растягивался и нежился под умелыми, разминающими пальцами массажистки. Одна из женщин принесла небольшой кувшин душистого масла, постоянно тщательно подливая смазку под пальцы массажистки, которая умело снимала напряжение мышц, мышцу за мышцей. Красс вздыхал с удовольствием, как большая кошка, когда ее погладят.

— Что он хотел — его портрет, я имею в виду? — спросил Гай.

— Я часто задаюсь вопросом, что представлял из себя я в его голове, — ухмыльнулся Красс. — Он призывал меня в конце концов. Солдаты так говорят. Я не могу поклясться, что я слышал его, но они говорят, что он пел, Красс — подожди меня, ты, ублюдок! Он был не более чем в сорока или пятидесяти ярдах от меня, и он начал прорубать себе путь ко мне. Это была удивительно. Он не был очень большим человеком, не очень сильным человеком, но у него было бешенство. Это точное слово. Когда он дрался с оружием врукопашную, это было похоже, на ярость, гнев. И он на самом деле приблизился ко мне на половину расстояния. Должно быть, он убил по меньшей мере, десять или одиннадцать человек в том своем последнем, диком порыве, и он не остановился, пока мы не изрубили его на куски.

— Значит, это правда, что его тело не было найдено? — спросил Гай.

— Это правда, Он был изрублен на куски, и не осталось просто ничего, что можно найти. Вы знаете, как выглядит поле боя? Оно завалено мясом и кровью, и чье это мясо и кровь, очень трудно сказать. Поэтому он ушел, как и пришел, из ничего в ничто, с арены в мясную лавку. Мы живем мечом, и мы умираем от меча. Это был Спартак. Я приветствую его.