Жена Лесничего (СИ) - Вайнштейн Стелла. Страница 42

Мать восторженно рассматривала его нахмуренное личико. Чармейн невольно отметила, что она держит его странно — плечи напряжены, локоть под неудобным углом. Неужели так быстро забывается наука ухаживать за младенцами?

— Несла его всю дорогу, Чармейн? Как же о шапочке не озаботилась?

Чармейн вздрогнула и поспешила оправдаться:

— Посмотри как хорошо он укрыт одеялом и носик тепленький, я проверяла!

Ветерок просительно заворчал, тоненько захныкал, прося еды. В лифе стало тесно и подложенный за ворот платок весь промок от прилива молока. Чармейн больше не могла ждать, забрала сына у матери и по привычке побежала наверх в свою комнату, чтобы там в уединении всласть покормить Ветерка.

Как удивительно смотреть на стены комнаты, в которой выросла из крохи, и держать на руках собственного сына!

Чармейн бросилась в глаза картина во всю стену, на которой она юная и прекрасная качалась на качелях, посреди цветущего сада. Художник был в нее немного влюблен, это чувствовалось в том, как платье облегало тонкий стан, как развевались шоколадные кудри на ветру. Чармейн со стены смотрела игриво, с вызовом в глазах. Кормящей Чармейн, уставшей и погруженной в заботу о беспомощном существе, казалось на стене изображен совсем другой человек.

Малыш наелся и заснул, утомленный дорогой. Чармейн снесла его вниз к родителям. Те долго умилялись его красотой. Мальчик получился загляденье: пусть все дети похожи друг на друга, но Ветерок прям ангелочек с картин возрождения с белым пухом на макушке, с огромными глазами пока непонятного свинцового цвета.

Чармейн позволила себе отдохнуть. Сидеть в глубоком кресле, подложив ноги на мягкий пуфик, пить яблочный сок в прикуску с ломтем хлеба, щедро намазанный маслом, чтобы молоко было пожирней. И смотреть, как бережно отец прикасается к внуку, как смотрит на нее совсем по другому, будто наконец нашел повод гордиться дочерью.

Идиллия длилась не долго — в дверь постучали. На пороге стояла мать Дэмиена, тот заглянул к ней по дороге в лес, сказал, что внук в городе. Она не выдержала, побежала к мэру посмотреть на Ветерка одним глазком.

— Кэрон! Заходи скорей, посмотри, каких гостей привечаем. Воистину королевских кровей!

Отец поднял Ветерка в воздух, Чармйен занервничала.

— Простите, без приглашения, мне очень неудобно, — забормотала мать Дэмиена глядя то в пол, то, щурясь, на малыша.

За ее спиной стояла лавочница Агнесса с подарком в руках, завернутом в красную яркую бумагу с золотым бантом. Передала его в руки матери и откланялась, а Кэрон вся красная от смущения прошла и села на диванчик подле Чармейн.

Кэрон подержать Ветерка не дали. Родители Чармейн знали, что дочь пришла всего лишь погостить и пользовались своим правом хозяев, не спуская внука с рук. Во время роскошного ужина отец то и дело отлучался принимать подарки от горожан. Несли одежку, игрушки, изысканные лакомства, которые по традиции кушали кормящие матери — хрустящие стебли аспарагуса, передаваемые из-за завесы на вес золота.

Когда Чармейн поднималась наверх покормить Ветерка, то позвала за собой мать Дэмиена, под предлогом помощи с застежкой на платье. В комнате дала ей на руки ребенка после кормежки.

Кэрон прижала к себе Ветерка, тот удобно устроился у нее на руках.

— Как он пахнет молоком! Вечно сидела бы тут и млела, глядя в эти чудесные глазки.

Чармейн ждала, скажет ли мать Дэмиена на кого похож Ветерок, но та молчала. Вот и хорошо.

— Давай не будем тут долго засиживаться. Твоя матушка верно ждет внизу и ревнует, что ты позвала меня, а не ее. Я благодарна, Чармейн, но нельзя злоупотреблять гостеприимством

А и верно! Чармейн не подумала, но Кэрол права — скорей всего мать стоит внизу, оскорбленная пренебрежением дочери и не смеющая самовольно вломиться к кормящей матери.

Чармейн попросила у Кэрол спуститься первой вниз, передать, что они с Ветерком скоро будут. На скорую руку перепеленала сына, жалея, что нельзя дать ему свободу подрыгать ногами в свое удовольствие.

Мать действительно стояла под лестницей. Чармейн передала ей Ветерка, со смиренным видом направилась в гостиную. Кэрол уже стояла в дверях, прощаясь с отцом. Повернулась помахать невестке, улыбнулась — Чармейн померещилась горечь в улыбке? — и исчезла в ночи.

Отец устало сел на диван и предложил дочери место подле себя.

— Скажи Чармейн, удалось ли тебе узнать что-то новое для Юстаса?

— Н-нет отец. Я была в тяжести и мало ходила по лесу, — соврала она.

— Он передал тебе еще одно письмо. Это просил не открывать, только для твоих глаз.

Чармейн приняла желтый конверт, запечатанный сургучом с затейливой печаткой волчьей лапы. Чармейн гладила воск пальцем, не решаясь сломать печать.

— Юстас очень плох, дочка. Я понимаю, ты была в тягости и не могла уделить время его просьбе. Теперь, разрешившись бременем можешь подумать о брате.

«Вот, все, что ему нужно от меня!» — с горечью отметила Чармейн.

— Теперь у тебя свой ребенок, может поймешь со временем, что значит днем и ночью думать о его благополучии.

— Отец, ты ведь понимаешь, что толкаешь меня на преступление против леса?

— Понимаю. Поверь, мы с матушкой беспокоимся и о тебе. Никому не пожелаю выбирать между своими детьми. Прости, может я ошибался, но мне казалось ты сама радеешь о судьбе брата.

Чармейн промолчала в ответ. Она чувствовала себя виноватой перед Юстасом. Полагалось его любить, но ничего похожего она в себе не ощущала. Ей было все равно, жив Юстас или мертв. Ей стало стыдно и она опустила голову.

Отец посчитал это положительным ответом. Одобрительно положил тяжелую руку на плечо и вышел из комнаты, оставив наедине с письмом.

Чармейн выдохнула и вскрыла его.

«Возлюбленная сестра,

Моя судьба в твоей власти. Родители передали весть о мужестве и силе воли младшей сестренки. Горжусь тобой, милая Чармейн. Я не смел надеяться на твою руку, протянутую в беде. Когда просыпаюсь ночью, осознавая свое дикое одиночество, то вспоминаю, что сестренке не безразличен брат и мне становится чуть легче дышать. Я кашляю кровью, Чармейн. Это начало конца.

Уже несколько месяцев слежу за пещерой на границе, и уверился окончательно — белокурый фейри стоит на страже полога. В самом начале я видел еще и зеленовласую, но она видимо больна, так как еле ходила, а потом и вовсе пропала. Чармейн, будь уверена, фейри уязвимы. Я передал через родителей серебряные стрелы. Надеюсь, ты достаточно тренировалась и сможешь попасть в туловище, буде представится такой шанс.

О последствиях не беспокойся. Я буду ждать тебя, сестра. Я богат, в твоем распоряжении будет трехэтажная усадьба, не чета Вирхольмским домишкам. О малейшей прихоти позаботятся специальные люди, работающие на меня, зовущиеся слугами. Вся их забота, Чармейн, о твоем благополучии. Беги смело через черту с малышом.

И помни, твое промедление — мой приговор. Тебе не следует сомневаться сестренка, потому что в случае моей смерти, и тебе жизни не будет.

С надеждой и любовью

Твой брат, Юстас»

Чармейн скомкала белый лист бумаги исписанный ровным почерком. Буквы показались шипящими змейками, а уж содержание!

Будто Юстас прочитал ее тайные и недостойные мысли. Будто ему обо всем прекрасно известно: предлагает избавиться от Тейла и найти убежище в прекрасном особняке на три этажа.

А вот нет! Не будет она этого делать! И пусть он уже приготовил для нее какую-то гадость — недаром закончил письмо угрозой, — Чармейн брата не боится.

Следует обо всем рассказать Дэмиену. Кажется, у Юстаса связь не только с родителями, а с кем-то еще в Вирхольме. Скорей всего он взял под контроль пещеру обмена и таким образом влияет на дела в городе. Значит стоит подрезать ему крылья — рассказать Тейлу, пусть усилит таможенный контроль. Юстас не обрадуется, но сейчас Чармейн его больше боялась, чем жалела.