Шальная мельница (СИ) - Резниченко Ольга Александровна "Dexo". Страница 3

(темные короткие волосы, хмурые брови, тонкие губы, легкая небритость; и хоть внешность у него была вполне притягательна, сейчас же он сеял только страх и трепет в наших душах)

— Ты хочешь поговорить? — гаркнул мужчина на нее. — Говори — слушаю.

Запнулась Малая, но лишь на мгновение. Наскрести остаток сил — и ответить смело:

— Я просто не хочу, чтобы Вы нас выгнали, выкинули на обочину. По крайней мере, не из-за каких-то нелепых, неверных домыслов.

Желчно рассмеялся молодой человек. Прожевал эмоции.

— Имело бы это какое-то значение — еще там на посту высадил бы вас, со спокойной душой передав в заботливые руки горячо любимых ваших «ментов». А нет — то чего лезешь? Чего раздражаешь? Чего бесишь? Чего ВЫНУЖДАЕШЬ? — гневно (но сдержанно) прорычал.

— Но сейчас же остановились…, - едва слышно, смущенно, потупив виновато глаза в пол.

— А х*ли не остановится, если там, на дороге, такой гололед, а ты меня постоянно отвлекаешь и доводишь до бешенства? Или еще одну аварию хочешь устроить? Мало на сегодня приключений, да?

— Простите, — едва слышно, шепотом.

— Бери пример со своей подруги: ни пары с уст. Гляди, тоже за умную сойдешь.

— Это — сестра моя. Аня.

Глаза в глаза.

— Рад за вас. Всё? Всё выяснили, или еще что… мне нужно знать?

— Нет, больше ничего, — торопливо, смущенно, вынужденно, ответила, пробормотала Лиля и виновато (обижено) понурила голову.

Отвернулся.

Резиновые минуты тишины. Однако так и не едет дальше.

Еще один шумный вздох — и, проглотив ком нервозности, решается на участие. Полуоборот — и взгляд, почему-то, обрушивает на меня, а не на Лильку.

— Родители, ваши-то, где? Небось, уже голову сломали в поисках.

— Сироты мы, отказники, — поспешно отвечает Малая, вклиниваясь.

Коротко, капитулируя, рассмеялся мужчина.

Цыкнул. Покорно перевел взор на нее.

— А она чего молчит? — кивнул в мою сторону. — Немая что ли? Или без тебя никак ничего не решить?

Тяжело сглотнула та слюну, замерла, подбирая слова.

(опустила виновато я голову и застыла, не дыша)

Еще миг — и решается Лиля:

— Нет, не немая. Просто… не говорит и всё.

Обмер от удивления молодой человек (украдкой мой взгляд ему в лицо — все еще всматривается в мою сестру). Наигранно вздернул бровями.

— Просто? — съехидничал. — В этой жизни ничего не бывает "просто", "просто так", — и в подтверждение закачал головой. — Даже ДОХНЕМ для чего-то.

Немного помолчав, подбирая правильные слова, моя девка язвит в ответ:

— Иногда проще назвать нечто невыносимое сложное словом… «просто», чем несколько часов тщетно пытаться объяснить необъяснимое. Разве не так?

Застыл Водитель, проглотив свой сарказм. Опустил глаза, сглотнул ком неловкости.

Впервые и наконец-то он прозрел: перед ним не глупая школьница с развитием на уровне игрушек и ковыряния в носу, перед ним мудрая, хоть и сумасшедшая в какой-то степени, девочка, девушка. И пусть ей пятнадцать, но жизнь заставила задуматься над бытием и начать делать выводы. Самостоятельно и с толком.

Еще мгновения — и наконец-то зашевелился, разворот: снять с ручного тормоза, ухватиться за рычаг переключения скоростей, дернуть оного вперед, руки на руль. Неспешно вдавить педаль газа в пол.

— Ладно, поехали. Довезу, куда там… обещал.

(А н я)

И вновь долгие, тревожащие душу и сознание, минуты тишины, минуты, десятки минут, тугих раздумий и жутких предположений. И снова не выдерживает пылкий интерес Лили, побуждая, подстрекая ее на колкие, безрассудные вопросы.

— И каково так жить… когда тебе на всё и всех наср… наплевать? — ее голос, слова прозвучали, словно взрыв в темени.

Поежилась я от зародившейся угрозы.

Тягучая, жуткая тишина, мгновения выжидания реакции мужчины.

Тяжело, шумно сглотнул слюну. Хмыкнул.

Звонкий вздох.

— Хорошо жить. Не поверишь, — уткнулся бессмысленным взглядом за окно, скользя по открывающейся взору дали. — Долго к этому шел. И теперь ни за что не променяю эту свою «нирвану» на какие-нибудь сопли: будь то ваше «розовое счастье» или трепетную «любовь».

— А любовь — не счастье?

Немного помедлил; не без иронии:

— Кому как, а по мне, это — наказание.

— И каково от такого Вашим близким?

Резкий, колкий взгляд через плечо — и снова на дорогу.

— Переживут. А нет — то… выбор тут невелик.

Буквально минута, две — и снова стреляет нещадно Лилька своей бесцеремонностью.

— Ладно ничего и никого не жаль, но неужто ничто не интересно? — немного помолчав, добавила. — Да, я не говорю о сострадании, о переживании или о боязни. Интерес, элементарный интерес. Разве он Вас совсем не одолевает?

Коротко рассмеялся.

— Интерес? Было бы что… интересное. А так… одни грехи. А с меня — моих хватает. Порой кажется, и их не унести, а не то, чтобы задурманивать, ломать голову еще над чужими.

— Но… интерес же — в первую очередь, порождение инстинкта самосохранения, а уж потом… развлекательный процесс, попытка чужим несовершенством компенсировать свои недостатки, и, только потом, начальный путь к жалости и взаимовыручки.

Еще сильнее вдруг рассмеялся: но без веселья, печально так, горько. Взгляд на Лилю.

— Тебе сколько лет, что такие замудрённые речи ведешь?

Скривилась от недовольства Малая.

— А говорите, не страдаете интересом.

И снова смех мужчины. Уверенный, довольный взгляд на Лилю, но, опомнившись, тут же повернулся обратно, уставившись на дорогу.

— Он мне присущ, вот только порог у него слишком высокий. А ты, по ходу, сегодня оба моих Эвереста покорила. Хотя нет, даже три.

— Каких еще два?

Улыбается, щурясь. Взгляд в зеркало заднего вида.

— Жалости и бешенства. Не думал, что на это теперь кто-то способен, вообще. Причем, хотя бы по одному, по отдельности. Не говоря уже, что все три, за раз.

Взглянула мигом я на Лильку — не показалось: и хоть глаза ее еще блестели детской наивностью и добродушием, но на губах уже застыла ядовитая ухмылка — в голове явно плелся какой-то странный, непременно безрассудный, коварный план.

Пролегла раздражающая тишина. Причем раздражающая не меня, а, явно, этих двоих.

Оборона молодого человека пала — а, посему не удивительно, что продолжить сей странный разговор решился уже он сам.

— Вот ты мне тут про нравственность, добродушие… пытаешься втолковать. Воззвать к моей совести и человечности: причем, последнее, не только в плане добра и зла. А сама-то: под машину кидаешься, врёшь, и (если все же верить твоим словам) воруешь. Самой не стыдно? Не жаль тебе тех, кто оказывается на твоем пути?

— Жаль.

— И что? Нравятся тебе эти чувства? — короткий взгляд через плечо на Лилю. — Или ты намереваешься… в дальнейшем, измениться, не следовать этому греховному, наверняка, губительному, пути? А? — и снова взор ей в лицо. — Себе тоже лжешь, что станешь лучше?

— А надеяться — это лгать? — удивленно кинула ему в ответ.

Улыбнулся. Перевел взгляд на дорогу.

— Лгать. Если за этой надеждой ничего нет, и сил на пустое сопротивление тоже не наскрести, то — лгать… другим, себе. Только есть ли в этом толк?

— А Ваше равнодушие несет Вам покой? И Вы не боитесь ничего?

Хмыкнул. Обмер, в рассуждениях.

Еще немного — и осмелился:

— Боюсь. Вот только за маской безразличия всё потом легко скрыть, утаить, сблефовать, а потому — в итоге, и не проиграть.

— А Вам не кажется, что… с уходом интереса — уходит и жизнь из Вас. И дальнейшее существование — просто…

— Отбывание срока, — перебивает. — Так и есть. Но, а разве вы, утопая в горе, в гневе, отчаянии, не чувствуете себя так же? Словно согрешили в прошлой жизни — и теперь расплачиваетесь сполна.

— Нет.

От удивления даже подался головой назад. Взгляд в зеркало заднего вида.

— Нет? — переспросил.

— Нет, — закачала та головой. — Пока есть надежда — нет.