Полуночные тени. часть 2 (СИ) - Кручко Алёна. Страница 8

       Мано ухмыльнулся:

       – Играл волк с овечкой.

       – Да он первый предложил, – Марти любовно тронул струны. – Если щенку охота перед девчонкой хвост распушить, так думать надо, на чем удаль показывать. Спеть вам, парни?

       Лютня Игмарта слушалась – куда там королевским менестрелям. Анегарда аж зависть взяла – хоть и знал, что королевские псы не только в бою мастера, но чтоб настолько… И выбрал он на этот раз не похабень наемничью, не разудалое походное, даже не баллады, а что-то совсем Анегарду незнакомое. Длинное, печальное, вроде бы незатейливое, а заслушаешься. О Звездной деве и земном ее воплощении, о погибшем в дальнем походе воине, об ожидании и вере. Девчонки такое любят, но чтоб у мужиков слезы наворачивались… Никогда больше, понял вдруг Анегард, не назовет он Игмарта менестерелем подначки ради. Так не каждому дано.

       Опомнились, когда костер прогорел. Луна перевалила уже за половину ночного пути, и вокруг стояла та особенная тишина, какая бывает, когда ночь поворачивает к рассвету. Бесы бы побрали этого певуна!

       – Спать, – скомандовал Анегард, – немедленно. – Покосился на Игмарта, убиравшего лютню в кожаный футляр. – Тебе бы на ярмарках зарабатывать.

       – Приходилось, – тихо ответил королевский пес. Лег, закинув руки за голову, глядя в небо. Добавил глухо: – Звезды яркие. Не люблю такие ночи, тревожат. Чутье отказывает.

       – Спи, – неловко повторил Анегард. – Зачем тебе здесь чутье, все спокойно.

       Марти буркнул что-то невнятное, отвернулся. Анегард пожал плечами и тоже лег. Подумал, проваливаясь в сон: звезды как звезды. Вот луна…

       Луна слепила глаза, обжигала расплавленным свинцом в крови. Но пуще ненавистного полнолуния жгла ненависть. За что?! Не хотели плохого, жили, как жилось, как все живут, перед богами не грешили, людям зла не делали. Почему же – сначала волчья шкура, потом баронская сталь и огонь, за что?!

       Уцелевший волколак шел по следу убийцы. Он не умел убивать, ни разу ему не приходилось вонзать зубы в глотку живому существу – зайцу ли, человеку. Но когда жить больше незачем, что еще остается, кроме мести. Сомкнуть клыки, а там – пусть примет к себе немилосердная звериная богиня.

       Анегард рванулся из цепких лап сна, как утопающий из глубины, из жадной вязкой тины к далекому свету над головой. Обожгла разум вспышка звериной ярости – во сне ли, наяву, не понять. Глухой, горловой рык ударил в уши. Анегард вскочил, схватился за меч. Рядом – руку протяни – волк рвал судорожно дергавшееся тело. Рвал неумело, как щенок тряпку, мотал головой, скреб когтями по присыпанной сеном земле, а разум его застилал огонь ненависти – не достучаться. Встал рядом Мано, выругался, опуская клинок: в зыбком свете луны поди разбери, где зверь, где человек. Сплелись, мелькают руки, лапы, то сахарная белизна клыков взблеснет, то льдистая сталь боевого ножа.

       В едва тлеющий костер подбросили сена, пламя вспыхнуло, взвилось и опало, но следом уже летели смолистые еловые ветки. Мано снова поднял меч и снова опустил, хрипло выругавшись – человек вдруг оказался сверху, подмяв волка под себя. Ударил в основание черепа, между прижатыми ушами и странно тощей для волка шеей – раз, другой, третий. Зверь задергался в агонии. Последний раз взлетел и опустился длинный нож.

       Игмарт откатился в сторону и сел, опираясь ладонями о взрытую дракой землю.

       На земле, на разворошенном, раскиданном, залитом черной кровью сене лежал, растянувшись, тощий волколак.

       – Цел? – Мано присел на корточки рядом с королевским псом, протянул фляжку: – Пей.

       Игмарт схватил, выпил жадно, не отрываясь. Фляжка дрожала в его руке, окованный серебром край горлышка отчетливо стучал о зубы.

       – Цел, не ранен? – настойчиво повторил Мано.

       – Был бы ранен, уже на луну бы выл, – влез Рихар. – Только отмыться все равно надо.

       Марти кивнул, вернул фляжку. Встал, шатаясь. Осторожно стянул стеганку. Левый рукав оказался порван в клочья, из прорех на груди торчали мокрые клочья шерсти. Волколачья кровь промочила доспех едва не насквозь, но если бы не стеганка… Полная луна, время, когда даже безопасный в обычные ночи перерожденец одним укусом превратит в собственное подобие. Был королевский пес, стал бы королевский оборотень.

       Стеганка полетела в огонь, за ней отправились сапоги, штаны и рубаха.

       – Иди сюда, – Мано подтащил Марти ближе к огню, осмотрел всего, с головы до ног – нет ли следов от зубов или хотя бы свежих царапин. Особо пристально оглядел руки, шею, лицо – там, где кожа была открыта. Хмыкнул: – Вот уж точно, дуракам везет. – Рявкнул на своих: – Чего рты разявили, дров подбрасывайте! А ты, парень, иди к ручью, отмойся.

       От стеганки валил густой вонючий дым. То ли еще будет, поморщился Анегард, как волколак гореть начнет. Уходить надо. Вот уж ночка выдалась.

       – Кстати о ротозеях, – Игмарт подхватил свой мешок, обвел стражников недобрым взглядом. – Кто дежурил?

       – Я, – просипел Шонни. – Всеми богами клянусь, никого не видел! Все тихо было…

       – Верю, что не видел, – хмыкнул Марти. – Караульщик, не пришей кобыле хвост.

       – Я с ним разберусь, – пообещал Анегард. – А ты не топчись тут, иди отмывайся. Не искушай Звериную матерь.

       Марти кивнул. Небось не хуже Анегарда знал – попади кровь или слюна волколака в самую ерундовую царапину, и укуса уже не нужно, готов перерожденец.

       Рука болела зверски. Каким невероятным везением он успел сунуть в пасть волколака защищенное стеганкой предплечье, Марти сам не знал. Мгновением бы опоздал – и лежал бы с разодранным горлом. Да уж, легко отделался – так легко, что впору всем богам скопом благодарности возносить. Зверь, похоже, молодой попался, неопытный, убивать не умеет, ну так долго ли научиться. Марти тоже когда-то не умел.

       В тусклом предрассветном свете видно было плохо, но свежий синяк на руке темнел внятно и опух – не дотронуться. Несколько дней, пожалуй, рука нерабочая будет. Благо, левая. Сильны у зверя челюсти, если б не стеганка, кость бы в осколки. Да что кость, хмыкнул про себя Марти, если б не стеганка, раздробленные кости меня бы уже не волновали. Правильно мальчишка сказал, на луну бы выл.

       Вода в ручье выстыла за ночь, едва ледком не подернулась. Зубы стучали уже не от страха – от холода. Марти криво усмехнулся: давай, королевский пес, утешайся самообманом. Руки тоже от холода до сих пор дрожат? В волчьей шкуре бегать-то не хочется.

       Мылся, пока Мано не пришел проверить, жив ли еще. Негнущимися пальцами едва развязал мешок; влезть в рубаху десятник помог, а то всё руки мимо рукавов попадали. Хорошо, запасные штаны были теплыми, для зимы подбирал, а вот куртка подкачала. Куртку эту Марти любил: нарядная тонкая замша не стесняла движений, можно вырядиться бестолковым щеголем и не бояться случайной драки. Но сейчас с удовольствием поменял бы на тяжелую стеганку-душегубку. Мано, видно, подумал о том же, спросил:

       – Потеплее ничего нет?

       Марти мотнул головой; с волос полетели брызги. Признался:

       – Я ведь дальше вашего замка не собирался, к чему лишнее брать. Ничего, сторгую в деревне чего-нибудь.

       – Через деревню не пойдем, – сообщил Мано. – Лишние вопросы. Потрясу парней, у кого что есть.

       – Спасибо.

       Говоря откровенно, и не так приходилось мерзнуть, но нежданная забота порадовала. Еще не хватало свалиться в горячке на полпути к Герейну. Марти хмыкнул. Сказал, заметив вопросительный взгляд Мано:

       – Если все-таки оборочусь, первым Шонни покусаю, за растяпство. А потом пусть Анегард меня на Герейна напустит. Все толк.

       – Дурень, – проворчал десятник. – Не оборотишься уже.

       – Мало ли. У тебя еще бражка есть? Согреться.

       – Спрашиваешь… сам же всю выдул.

       – Ладно. – Откровенно говоря, выпитая фляга крепкой десятниковой бражки будто в прорву канула, даже в голове от нее не зашумело. Хотя, может, без нее сейчас было бы холоднее.