В Иродовой Бездне (книга 3) - Грачев Юрий Сергеевич. Страница 41

В районной больнице были дежурные фельдшера, медсестры. Тишин взял Леву на обход и попросил его при нем осматривать больных и давать назначения. Леву это несколько смутило, он вел самостоятельно небольшие стационары, любил хирургию, а в терапии чувствовал себя не так уж крепко. Он подчинился начальству и стал при нем осматривать больных, делать назначения, которые дежурная сестра тут же записывала на фанерную доску. По некоторым вопросам он советовался с врачом. Когда они вернулись с обхода, Тишин сказал, что назначает Леву старшим фельдшером, своим заместителем по больнице. Как Лева ни отказывался, врач говорил:

— Я умею определять людей, я вижу ваше отношение к больному, вижу, что вы понимаете, и все будет хорошо.

Начались трудовые дни. Доктор Тишин был занят не только, работой в райбольнице, но считался районным врачом и присутствовал на приемах в амбулатории, выезжал в другие колонны, там осматривал больных и назначал на госпитализацию, проводил медицинские комиссии. Скоро он убедился, насколько добросовестный Лева, и работу в больнице целиком доверил ему. Теперь в основном у Левы была чисто лечебная работа. Это давало ему большое удовлетворение, и он вкладывал всю душу и сердце в то, чтобы восстановить здоровье больных.

Было немало тяжелых пневмоников. Крупозные воспаления легких тогда не были редкостью. Особое значение в то время придавалось инъекциям камфоры, так как считалось, что она проникает в легкие и не только поддерживает сердце, но особо специфически помогает в лечении. Лева заметил, что те больные, которые получили инъекции камфоры на ночь, беспокойно спят, особенно возбуждены. И он давал беспокойным больным бромистые препараты, снотворное, назначая на ночь камфору только в тех случаях, когда начинало сдавать сердце. Это улучшало исходы заболевний. Больные требовали всегда особого внимания, и Лева радовался, когда его усилия оказывались не тщетными и многие выздоравливали.

Шли недели, месяцы. Наступила холодная осень, потом повалил снег. За работой у Левы недели мелькали, как один день. При всей большой занятости Лева всегда начинал день с горячей молитвы к своему Спасителю, Доброму Пастырю, Который дивно вел его и явно помогал ему во всем. Лева отлично сознавал, что не будь он христианином, он не был бы таким прилежным, честным работником, для которого недопустимы праздность, обман и недобросовестность.

Лева часто жаловался доктору Тишину, что ему не хватает знаний, что он не получил вузовского образования.

— Ничего, ничего, — говорил Тишин, хитро улыбаясь, — ты вот что: пиши домой, чтобы тебе прислали больше руководств, учебников — не фельдшерских, конечно, а институтские: патофизиологию, физиологию, внутренние болезни. И вот, зимой вечерами будет посвободней, мы с тобой вместе подзаймемся.

Лева не замедлил написать маме, чтобы ему купили и прислали руководство для врачей. Скоро он получил желанную посылку. Книгам был рад и Тишин.

И вот наступили вечера, когда в комнате доктора Тишина стали аккуратно заниматься.

— Ты не думай, что я врач и все хорошо знаю. Учился я в Томском институте, но так, чтобы только сдать. Мой основной интерес в жизни — это гулять и наслаждаться. Ведь жизнь дается только один раз. Ну, и жил я, нужно сказать тебе, весело. Девчата на каждом шагу.

Скоро на занятиях по патофизиологии Лева убедился, что действительно врач как бы заново проходит эту дисциплину. Но Леву особенно радовало, что в результате этих занятий его медицинский кругозор расширялся и углублялся.

Иногда Тишин прерывал занятия и начинал рассказывать о своих похождениях. Лева старался его не слушать, но он понимал, что Тишину делиться кроме него было не с кем, а его, Леву, он считает своим другом и поэтому рассказывает о себе в полной мере откровенно. Знал ли врач, кто такой Лева? По всем данным знал, но не подавал виду. Лева же со своей стороны молчал. Это было позорное молчание, но в те годы была такая атмосфера, что все верующие, повсюду, за исключением разве отдельных светочей, совершенно молчали, тихо делились друг с другом при встречах. Это состояние лучше всего можно выразить стихами 38-го псалма (2—8 ст.):

«Я сказал: буду я наблюдать за путями моими, чтобы не согрешить мне языком моим; буду обуздывать уста мои, доколе несчастный предо мною».

«Я был нем и безгласен и молчал даже о добром; и скорбь моя подвигалась».

Лева не беседовал ни с кем, был совершенно замкнут в своей внутренней духовной жизни. Единственной отрадой был для него приезд агитбригады, когда он мог иметь несколько часов братского общения с дорогим братом Жорой.

Лева знал, что одним из фельдшеров в больнице был молодой священник, разумеется бывший. Остриженный, как все, в арестантской одежде, он ничем не напоминал собою священника, но был сдержанным, задумчивым, аккуратным в исполнении, и Лева нередко представлял себе, что он про себя молится. Но подойти и сказать ему хотя бы несколько слов, спросить Лева не решался. Ведь кругом были «пшики», и каждый подобный разговор могут расценить как религиозную пропаганду, а она в условиях лагерей тогда особенно преследовалась.

Доктор Тишин не скрыл от Левы, что он жил с медсестрой Раей, и не только с ней одной, но, посещая другие колонны, имел там связь с другими женщинами.

— Я не могу, не могу, — говорил он. — Ведь это единственное удовольствие в жизни. Ну, еще десять лет проживу, и это кончится. Нужно пользоваться тем, что есть.

На все подобные рассуждения Тишина Лева молчал. Он понимал, что люди, впавшие в грех, не могут иметь и не видят в жизни ничего лучшего, светлого.

За зоной находилась большая прачечная. В ней работали заключенные женщины. Лева изредка, по поручению Тишина, ходил проверять за зону качество санобработки и стирки. Другим фельдшерам, которые это делали, врач не совсем доверял и для контроля посылал Леву. Бывая в прачечной, Лева среди прочих заметил одну молодую девушку, краснощекую, круглолицую, которая не шумела и не кричала, как прочие, в ответ на его замечания, но была как-то особенно молчалива.

– Вы откуда? — как-то спросил Лева.

– Из-под Москвы.

– А за что попали сюда?

– Нам приписали контрреволюционную организацию и агитацию, — ответила она, потупив глаза.

– Так что же вы, и в самом деле боролись с Советской властью?

– Нет, мы совсем не против власти.

Девушка отвернулась и стала прилежней стирать. Лева отошел в сторону и стал разговаривать с армянином — заведующим прачечной, но мысли его были прикованы к девушке. Что-то подсказывало ему, что это, вероятно, верующая сестра.

Выбрав удобную минуту, когда около нее никого не было, он подошел к ней и прямо поставил вопрос:

— Вы верующая? Вы сестра?

Девушка задрожала, испугалась, однако не посмела отречься и тихо сказала:

— Да, я из евангельских христиан-баптистов.

– Не бойтесь, — тоже тихо сказал Лева, — я брат ваш, тоже люблю Иисуса. Как вы бодрствуете?

Девушка покраснела и, не поднимая головы, ответила:

– Не совсем. Молюсь Богу, прошу сил, но кругом мир, давно не вижу верующих.

– Родители ваши верующие?

– Да, верующие, у нас была хорошая небольшая община. Я с детства возрастала, ходила в церковь. Была молодежь.

– Много вас арестовали?

– Да, мы собирались, несколько человек взяли старших и меня с моей подружкой.

– А где ваша подружка?

– Она отбывает срок в другом лагере.

— Ну, бодрствуйте, сестра, молитесь. Вон идет ваш заведующий, я пойду…

Снова наступила холодная зима. Больница была переполнена, для больных были выделены еще дополнительные помещения.

Неожиданно приехал начальник санчасти. Он обошел помещения больницы. Врач Тишин всячески хвалил Леву, и начальник на этот раз остался доволен им.

– У нас очень много слабых больных, — говорил Тишин. — Нужно их прокомиссовать и сактировать, они совершенно балласт для нашего лагеря.

– Хорошо, — сказал бородач. — Я сейчас позвоню, к нам привезут сюда врача Рогге, и мы прокомиссуем.