В Иродовой Бездне (книга 3) - Грачев Юрий Сергеевич. Страница 60

В сентябре месяце 1939 года Смирнский Л. был призван на основании закона о всеобщей военной обязанности от 1 сентября 1939 г. в ряды РККА. Явившись на призывной пункт, Смирнский заявил, что службу в РККА он считает своим долгом, но просит, чтобы в армии он был использован по своей специальности фельдшера, так как он, являясь баптистом, по своим религиозным убеждениям оружия брать в руки не может. Помимо этого Смирнский заявил, что военную присягу он принимать тоже не будет, так как, являясь христианином, не может клясться; тем Смирнский уклонился от обязанности обязательной военной службы, нарушая статьи 136 и 137 Конституции РСФСР, п. п. 1 и 2 Указа Президиума Верховного Совета СССР от 31 января 1939 г. о принятии военной присяги и статью 3-ю закона о всеобщей военной обязанности от 1 сентября 1939 года. Однако, виновным себя в предъявленном обвинении по ст. 59-4, часть 2-я УК, Смирнский не признал и показал, что от военной службы я не уклонился и принципиально не против службы в армии, но службы лишь по своей специальности фельдшера, в силу своих религиозных убеждений оружия в руки я не возьму ни при каких обстоятельствах, военную присягу произносить не буду, так как, будучи последователем Христа, я не могу клясться.

На основании имеющихся в деле материалов обвиняется Смирнский Л., 1911 года рождения, по национальности русский, по социальному происхождению — сын фельдшера, родился в г. Куйбышеве, образование имеет среднее, по специальности фельдшер, женат, дважды судим по статье 58-10 на 5 лет лишения свободы в 1930 году и особым совещанием НКВД за контрреволюционную группировку в 1935 году на 3 года лишения свободы.

Беспартийный, в настоящее время студент 1-го курса Башмединститута, проживает в общежитии мединститута по ул. Яналиф, № 2, комн. 63, в том, что, уклоняясь от обязанности военной службы в составе Вооруженных Сил СССР под предлогом религиозных убеждений, нарушил ст. 136 и 137 Конституции РСФСР, п. п. 1 и 2 Указа Президиума Верховного Совета СССР от 3 января 1939 года в порядке принятия военной присяги и ст. 3 закона о всеобщей военной обязанности от 1 сентября 1939 г., то есть совершил преступление, предусмотренное статьей 59-4, ч. 2-я УК РСФСР.

Дело на основании статьи 208 УПК направить в прокуратуру Ждановского района г. Уфы для направления по подсудимости.

Нар. следователь Ждановского района Трифонова. Копия верна: секретарь (подпись)».

… Итак, Леву не понимали, считали, что он под прикрытием религиозных убеждений не хочет служить в рядах Красной Армии. Когда в прошлом его освободили от военной службы по религиозным убеждениям, он, в сущности, был также не понят, так как по своим убеждениям он не мог служить в армии и считал, что как христианин, будучи «милосердным самарянином», он может быть полезным в армии во, всякое время, оказывая помощь больным и раненым. Но, увы, ветер был противный для верующих, и все их проявления не принимались и расценивались как вредные.

И теперь, идя к судье, Лева не ожидал, что его поймут, но все-таки все решит суд, а пока, возможно, Бог расположит сердце, и судья разрешит ему во время каникул съездить домой, к родным, до суда.

Хотя Лева уже много пережил и всегда держался принципа: «Будь готов, всегда готов, ко всему готов», но на этот раз он оказался не готов. Все вещи в общежитии от оставил так, как будто через час вернется, и все будет в порядке. Если и начнется гроза, размышлял Лева, то только после суда, когда будет вынесено решение, и если его не оправдают, то возьмут под стражу.

Суд находился в небольшом доме. Комната секретарей со шкафами для дел, комната для суда, кабинет судьи — все как обычно в районных судах. Посетители, ожидающие, машинистки…

Лева попросил, чтобы его провели к судье.

— Вот в эту дверь постучите, и он вас примет, — сказала девушка.

Лева постучал, приоткрыл дверь. За столом сидел человек средних лет. Вид у него был раздраженный.

— Зайдите, — отрывисто сказал он. — Что вы хотите?

Лева рассказал, что ему известно, что его дело передано в Ждановский народный суд и он просит разрешения выехать на каникулы домой, в Куйбышев, пока еще нет суда.

Судья ничего не сказал, открыл шкаф, посмотрел папку, видимо с делом Смирнского, зло взглянул на него и отрывисто произнес:

— Посидите минуточку около секретаря.

И как только Лева вышел, он стал сразу звонить по телефону. Прошло несколько томительных для Левы минут.

«Что он хочет? — думал Лева. — Сразу бы сказал, что ехать нельзя, или же ему необходимо мой выезд согласовать с кем-нибудь?»

Вошел милиционер и прошел к судье. Это нисколько не обеспокоило Леву: мало ли милиционеров ходит здесь!

Дверь отворилась, и на пороге кабинета показался судья и милиционер. Последний держал в руках какую-то бумажку.

– Возьмите его, — сказал судья, кивнув на Леву, — и отведите в тюрьму.

– Вставай, пошли! — сказал милиционер, равнодушно смотря на Леву.

Лева вышел. Он чувствовал, что говорить было не с кем и не о чем. Девушка-секретарь, машинистка и другие как-то сочувственно смотрели на Леву. Он горько улыбнулся, надел шапку и вышел, сопровождаемый милиционером. Шли по улицам — знакомым улицам, но теперь все оборвалось. Захлопнулись двери свободы.

Лева отлично понимал, что правды не добьешься, что свобода совести хотя и должна быть, но он причислен к преступникам. Болезненно сжалось сердце от мысли, что все его мечты стать врачом, научным работником — брошены в пучину и лопнули, как красивые мыльные пузыри. Он шел спокойно, но страшная грусть, тихая, безысходная, переполняла душу. Конечно, он понимал, что для него с такими убеждениями один путь — путь страданий. Он знал, что если бы даже не случилось того, что случилось, то все равно, когда бы ни предложили ему в институте изучать оружие и стрелять, он отказался бы, и произошла катастрофа.

Так или иначе, как на шахматной доске, шаг вправо и влево давал один и тот же итог — шах и мат.

Отказаться от того, что было свято для него — удерживаться от всякого рода зла — было для него невозможно. Он не осуждал и даже уважал братьев по вере, которые принимали присягу и даже брали в руки оружие. Он понимал, что им это не открыто и на их моральном уровне, возможно, их совесть и не осуждает: они убедили себя, что будут совершать убийства «в целях обороны», как это сделал богач Дей Иванович Мазаев, застрелив человека, пытавшегося посягнуть на его собственность или на жизнь. Бог судья каждому человеку, но Лева знал, что его будет судить не только суд гражданский, но и многие верующие также бросят в него свой камень и скажут: «Сам виноват! Не надо было лезть на рожон, поступать безрассудно…»

Леву, однако, менее интересовало то, что будут говорить другие, но он знал, какой ужасной раной будет случившееся для его жены, какой великой скорбью наполнится сердце его матери, которая и так уже столько перестрадала за него. Но иначе он не мог поступить. Он смотрел на Того, в Кого верил, и знал, что Иисус не упрекнет его. Если даже случится так, что все, все оставят его, — Лучший Друг Господь никогда не покинет его.

Как отнесется к его поступку родной отец? Лева был уверен, что он не осудит его. Всю жизнь, работая фельдшером, его отец всегда стремился делать только добро, как христианин.

Работая на железной дороге в годы первой мировой войны, он не был мобилизован на фронт. Во время гражданской войны, когда жители сами охраняли порядок в жилых кварталах от пожаров и грабежей, отец тоже нес ночную стражу. Однако Лева знал, что он, дежуря вместе с другими, не брал в руки оружия.

…И вот она, большая, старая Уфимская тюрьма. Милиционер сдал арестованного и, не прощаясь, ушел. Лева знал, что теперь он никому не «товарищ», а только «гражданин». Обыски, санобработка со стрижкой волос наголо, — все такое знакомое-перезнакомое, все хоженые-перехоженые тропы узника…

Камера — переполненная, вонючая, прокуренная. Зима, холод в коридорах и везде холод.