В Иродовой Бездне (книга 3) - Грачев Юрий Сергеевич. Страница 7

Леву опять освободили по подписке. И опять молились Лева и его родные, прося, чтобы заступился Бог угнетенных, Бог скорбящих…

И был второй день суда. Здесь атеисты выступали уже мало. Суд продолжал задавать вопросы Леве и убеждал его, чтобы он принял присягу и согласился взять оружие, и тогда все судопроизводство будет прекращено. Было видно, что ни судья, ни заседатели не чувствовали к Леве никакой злобы и совсем не хотели сажать его в тюрьму. С их точки зрения он был просто несчастным, заблудшим парнем, который запутался в своем Евангелии.

Наконец суд удалился на совещание и вынес решение, что согласно своим религиозным убеждениям Лева должен служить наравне со всеми прочими гражданами. Судья сказал, что если Лева с решением суда не согласен, то он может обжаловать решение суда, и тогда высшие инстанции вынесут ему окончательный приговор.

Конечно, давно уж мог Лева быть за решеткой. Немало судов подобного рода еще в середине 20-х годов оканчивались заключением для многих искренних верующих, но тут был какой-то особый план Всевышнего в отношении Левы и Он вел его более легким путем.

Что было делать? Кому и как писать кассацию? Лева решил написать главному прокурору республики. Он подробно изложил, как он пришел к вере во Христа, как дорого ему учение Евангелия; доказывал, что, являясь искренним учеником Христа, он никак не может нарушить Его повеления: клясться или отвечать злом на зло. Свое заявление прокурору Лева закончил такими словами: «Если Христос в нашей стране подлежит распятию, то прошу меня распять вместе с Ним». И подписал.

Прошло некоторое время, и Леву снова вызвали в прокуратуру. У прокурора сидело несколько пожилых людей; видимо, это были его помощники или юристы. Прокурор прочитал заявление Левы, которое вернулось из Москвы. Эти серьезные люди качали головами, слушая объяснения Левы о том, как он верит.

– Так вы, значит, не толстовец и не отрицаете власть, ее необходимость? — спросил его один из них.

– Да, я вполне признаю необходимость власти, — говорил Лева. — Слово Божие об этом ясно говорит, и ясно, что она является Божьей слугою, ибо без власти был бы полный произвол и злые люди безнаказанно нарушили бы мирную жизнь.

– А так почему же вы, все-таки непонятно, не можете сами применять оружие?

– Мы, я не можем брать на себя обязанности власти. Ученики Христа призваны помогать обществу, охраняя его добром, любовью, а не мечом. «Кесарево — Кесарю, а Божье — Богу» — сказал Христос, и то, что принадлежит вам: суд, меч, — не принадлежит Христу.

– Так вы, значит, признаете государство, суд, правительство, армию? — спросил один из сидевших около прокурора.

– Да, все признаем и подчиняемся, и молимся за правительство, и все гражданские обязанности, которые не противоречат учению Христа, полностью выполняем. И я готов искренно служить в армии, но только не могу учиться убивать, не могу присягать, так как слова наши должны быть: «Да, да; нет, нет».

Леву отпустили, сказав, что его дело будет рассмотрено судебно-кассационной коллегией Средневолжского края. В согласии с вынесенным определением судебно-кассационной коллегии СВКА от 10 декабря 1934 года Лева был освобожден от отбытия военной службы в рядах РККА на основании действовавшего в то время закона о военной службе (ст. 271, 272).

Опять для Левы потекли трудовые дни. Он ждал результата, но неожиданно надвинулась буря совсем с другой стороны. Буря, охватившая всю страну и принесшая горе, и слезы, и смерть многим и многим…

Глава 5. Перед бурей

«Не удаляйся от меня; ибо скорбь близка, а помощника нет».

Псал. 21, 12

Вечер. Лева сидит за письменным столом и перебирает свои бумаги. Сколько было стремления изучать, углубляться как в науку, так и в Библию. Но это были все только начинания, ничего не удавалось довести до конца. Вот и теперь: драгоценная Библия была перед ним. Были книги, журналы — только занимайся! И он намечал планы, темы…

Вспомнил, как жалел, находясь в заключении, что не знал немецкого языка. Так вот теперь он должен заняться им. И Лева достал из большого ящика письменного стола, где еще хранились от отца отдельные евангелия, несколько красиво изданных на немецком языке. Он выбрал Евангелие от Матфея и положил в карман, думая, что каждую свободную минуту он будет читать по-немецки и, хорошо зная текст по-русски, легко переводить.

Просматривая бумаги, он нашел свой старый дневник. Записи 1929 года. Много прошло с тех пор, кончался 1934 год. Многое изменилось, ушло. И Лева внешне изменился, и почерк его стал другой, но сердце не изменилось и все так же жаждало любви Божией, мира и тишины для всех людей. В этом дневнике он сделал запись: «24.Х.34 г. Прошли годы, миновали бури. Много пережито, много пройдено. Он звал, и я шел, а теперь все молчит. Хочу учиться, развиваться. Странно, а до людей, которые гибнут, мне, видимо, нет никакого дела. Зачем учиться? К чему стремиться? Не знаю. Стать знающим — это значит стать сильным. Впереди борьба за жизнь по Христу, за правду. Как много нужно знать, но что всего важнее?»

Тут же Лева наметил себе на каждый день:

Три раза в день предстоять перед Господом, как Даниил.

Изучать одну главу из слова Божия.

Читать из жизни лучших знаменитых людей.

Изучать историю народов.

Изучать хирургию и совершенствоваться в.ней.

Лева достал из книжного шкафа том сочинений Владимира Соловьева и стал читать. Тот писал о философе Канте. Все эти философские измышления показались Леве странными. «Стоит ли тратить время для того, чтобы высокомудрствовать?"— подумал он. И решил: «Нет, не стоит!» То, что говорит Библия, гораздо ценнее всякой человеческой философии, а ее язык дороже и лучше всякой философской терминологии. Ведь Христос так излагал глубину Своего учения, в таких дивных притчах, что они понятны и близки всякому сердцу, ищущему истины, ученому или неученому, а эта философия не для простых людей, она только заполняет ум и не способна ответить на вопросы человека. «Христос не был философом, и я не буду!"— решил Лева.

Возвращаясь утром с дежурства, Лева увидел девушку, шедшую навстречу ему. Невысокого роста, полная, она кого-то напомнила ему. Он всмотрелся в нее, это была Лариса — одна из молодых сестер, которая дружила с Мартой Кливер и его сестрой Лелей, пела в хоре, а когда он уехал в Среднюю Азию, писала ему.

– Лариса, это ты? — воскликнул Лева.

– Лева, это ты? Как изменился, вырос! — сказала девушка, останавливаясь.

– Вот мы и встретились, — сказал Лева. — А что тебя не видно среди нашей молодежи?

– Я очень занята, — отвечала девушка, улыбаясь — учусь.

– Где, как? — спросил Лева.

– Студентка медицинского института. Теперь на третьем курсе.

– О, как это хорошо! — сказал с восхищением Лева. — Ты можешь, значит, стать врачом и посвятить себя на служение людям.

Лариса ничего не ответила, только сказала:

– Нужно поговорить о многом,

– Так идем, я провожу тебя, и поговорим, — предложил Лева. Лариса взглянула на свои часы и заметила:

– Времени у меня, конечно, мало, но нужно поговорить, идем.

Они шли по Садовой улице, не торопясь, а кругом куда-то спешили люди.

– Вот видишь, Лева, жизнь идет своим чередом. У меня, ты знаешь, папа был верующим, мама — аферистка. Я была как бы между двух огней, но душа тянулась к Богу. Собрания, наше общение молодежи радовали меня. Я и теперь верю в Бога, но ты не понимаешь, как сложна жизнь. Встретила я Шуру Бондаренко, он мне рассказал, что ты приехал и зовешь молодых сестер поступать учиться на курсы, изучать медицину и ехать в лагеря, тюрьмы. Он сказал, что никто не согласился с твоим предложением. А я тебе скажу, что ты только беду накликаешь на свою голову.