В Иродовой Бездне (книга 2) - Грачев Юрий Сергеевич. Страница 30
Спрашивающий критически осмотрел Леву и сказал, безнадежно махнув рукой:
– Это для тебя много. В лагерях ты и трех лет не протянешь, да какое лет — и трех месяцев, может быть, не выдержишь. Там, друг мой, вот так, — и он сжал свой кулак. — Работаешь — ешь, живешь; слаб, не выполняешь нормы — штрафной паек, штрафной барак, и загнешься как миленький. Вот и все…
– Ну, вы так не говорите, — возразил один из заключенных. — Там медицина ведь следит…
– Ха-ха! — рассмеялся бывший начальник лагеря. — Медицина! Нужно дать план, нужно выполнить норму — вот тебе и медицина. Не потопаешь, так и не полопаешь — вот все…
Между заключенными шли бесконечные разговоры, куда и как направляют этапами. Все мечтали попасть в сельскохозяйственный лагерь: там, говорят, и работа полегче, и питание получше. Всех страшили сибирские лесозаготовки — отдаленное от города таежное отделение, о котором рассказывали разные ужасы. Боялись также дальних этапов. Этап — это самое страдальческое время для заключенных.
Составлялись списки, спрашивали, кто какой специальности. Видимо, этапы формировали не только в зависимости от статей и сроков, но и от качества рабочей силы. На сердце Левы было совершенно спокойно. Он знал, что у него есть Отец, Который печется о нем и устроит все, как нельзя лучше. Знать это очень хорошо, но доверять всецело, не проявлять своей воли, это, видимо, особое достижение.
И вот с Левой произошло следующее: всех осужденных заключенных перед этапом комиссовывали, то есть подвергали осмотру медицинской комиссии, которая устанавливала категорию трудоспособности. Не миновал этой тюремной медицинской комиссии и Лева. Его раздели догола, и когда врач стала слушать его сердце и. легкие; то позвала других врачей и находившихся при комиссии студентов Иркутского медицинского института и стала им демонстрировать Леву. Из их разговоров он понял, что здоровье его совершенно никуда не годится. Врачи стали составлять акт, чтобы «сактировать» его как нетрудоспособного. Лева слышал, что таких нетрудоспособных оставляют отбывать наказание в тюремных камерах как негодных для лагерей и они в тюрьме медленно умирают.
— Послушайте, —– обратился Лева к врачам. — Будьте так добры ко мне, не актируйте меня, отправьте в лагерь.
Лева думал, что он — садовод, пчеловод и огородник — попадет в сельскохозяйственный лагерь, где, может быть, поправится, может быть, встретит там братьев, может быть, увидит солнце, посевы, огороды, пчел…
— Нет, ты туда совершенно не годишься, — сказал ему главный врач.
— Ну, пожалуйста, направьте меня в лагеря! — просил Лева. Ему пошли навстречу и записали его как трудоспособного. Прошли дни, прошли долгие годы, и Лева до сих пор не знает, правильно ли он поступил, настаивая перед врачебной комиссией неправильно оценить его трудоспособность, признать, вопреки очевидности, трудоспособным. Возможно, он проявил тут свою волю, а не отдался на попечение Отца и в часы или минуты комиссовки молитвенно с Ним не разговаривал…
Глава 24. Этап
»…Скитались…»
Евр. 11:38
Приходили люди со списками, выкликали прокомиссованных заключенных и переводили их в камеры, готовящиеся к этапу, В одном из списков оказался и Лева, перевели и его.
В этапной камере были не только осужденные по 58-ой статье, но и масса воров-рецидивистов. Они вели себя нагло и всячески старались обокрасть тех, кто имел какие-нибудь вещи, поэтому каждому приходилось быть начеку. Здесь каждый день выводили на прогулку, и, когда однажды их вывели во двор, Лева увидел побелевшую землю, выпавший первый снег. Сразу почувствовался мороз.
В этапных камерах не было такого строгого режима, как в следственных. Заключенные по вечерам пели. Особенно часто пели песнь этапников:
Тюрьма Иркутская большая,
Народу в ней не перечесть.
Ограда каменная высока,
Через нее не перелезть,
И вот заходит в тюрьму начальник
И начинает выкликать:
«Рецидивисты, все сбирайтесь!
Пора в этап вас направлять».
Рецидивисты все добрались,
Сложили вещи впереди,
И слышен голос конвоиров:
«Давай в вагоны заходи!»
Вот поезд тронулся, помчался,
Помчался прямо на восток,
А чья-то, чья-то мать старушка
Стоит и плачет у ворот.
Туда приеду, начальник спросит:
«Ты чей, откуда и куда?»
А я скажу, что я бродяга
Не помню матери, отца…
Лева смотрел на окружавших его бедных, несчастных людей. Особенно жаль ему было тех уголовников-рецидивистов, которые с юности скитались по тюрьмам. И все ради чего? Ради греха, преступления… Он решил побеседовать с одним из паханов — старым жуликом. Тот с удовольствием стал рассказывать ему похождения своей юности: побеги, успешные грабежи, убийства… Лева, в свою очередь, стал рассказывать ему свои приключения. Тот слушал, широко раскрыв глаза, и, недоумевая, разводил руками, когда Лева доказывал, что счастье — не брать у других, а давать другим.
— У нас совсем другой принцип, — сказал вор. — Вот какой: бери от жизни все, бери хотя бы с кровью.
Как ни пытался Лева рассказать ему о любви Христа, о вечной жизни, это было для него так ново, так необыкновенно, что он никак не мог понять, о чем говорил Лева.
— Ну, к чему вы стремитесь? — спрашивал старый вор. — Здесь страдать, все давать другим, что за жизнь такая?
Лева продекламировал ему старинный стих, который пели когда-то братья – пашковцы, братья – штундисты;
Ты куда идешь, скажи мне,
Странник с посохом в руке?
Дивной милостью Господней.
– К лучшей я иду стране.
Через горы и долины,
Через степи и поля,
Чрез леса и чрез равнины
Я иду домой, друзья.
Странник в чем твоя надежда.
Во стране твоей родной?
Белоснежная одежда
И венец весь золотой.
Там источники живые
И небесные цветы.
Я иду за Иисусом
Через жгучие пески.
Страх и ужас незнакомы
Разве на пути тебе?
Ах, Господни легионы
Охранят меня везде!
Иисус Христос со мною,
Он меня направит Сам
Неуклонную тропою
Прямо, прямо к небесам!
Так возьми ж меня с собою,