Видеть Бога как Он есть - Сахаров Софроний. Страница 30

Всякий, горячо возлюбивший Иисуса Христа, Бога — Творца нашего, и Бога Спасителя, непременно живет два состояния, кажущиеся противоположными: схождение во ад и вознесение на небеса. Святой Павел так говорит об этом: «Мне, наименьшему из всех, дано благовествовать... неисследимое благовествование Христово и открыть всем, в чем состоит домостроительство тайны, сокрывавшейся от вечности в Боге, создавшем все Иисусом Христом, дабы ныне соделалась известною чрез Церковь начальствам и властям на небесах многоразличная премудрость Божия, по предвечному определению, которое Он исполнил во Христе Иисусе, Господе нашем, в Котором мы имеем дерзновение и надежный доступ чрез веру в Него. Посему прошу вас не унывать при моих ради вас скорбях, которые суть ваша слава. Для сего преклоняю колена мои пред Отцом Господа нашего Иисуса Христа, от Которого именуется всякое отечество на небесах и на земле, да даст вам, по богатству славы Своей, крепко утвердиться Духом Его во внутреннем человеке, верою вселиться Христу в сердца ваши; чтобы вы, укорененные и утвержденные в любви, могли постигнуть со всеми святыми, что широта и долгота, и глубина и высота, и уразуметь превосходящую разумение любовь Христову, дабы вам исполниться всею полнотою Божиею» (ср. Еф. 3, 8–19).

Диапазон христианской жизни идет безмерно дальше обычного слуха людского. «Дальше» — и вниз, и вверх. К сожалению, весьма многие не чувствуют чудных волн божественного гимна, идущих к нам из неисследимых глубин Бытия. Для верующего в Божество Христа, и в силу сей веры строящего свою жизнь на камне слова учения Его (ср. Мф. 7, 24–27), открываются сокровенные бездны, неосязаемые для не принявших Христа как Истинного Бога, как всесвятого и абсолютного Авторитета (ср. Мф. 23, 8). Авторитета (не насилия, а) Истины Безначального факта и Совершенной Любви.

Блаженный Старец различал два рода смирения: аскетическое и Божественное. Незадолго до его кончины, на мой вопрос: «Старец, Вы хотите умереть?» — он ответил: «Я еще не смирился». У меня нет сомнений, что он имел в виду неописуемое Христово (Божественное) смирение, которого он никогда не мог забыть. Вспоминая сие, он так писал: «Блаженна душа, которая хранит чистоту душевную и телесную: любит ее Господь и дает ей благодать Святого Духа; и благодать сия связывает душу так любить Бога, что от сладости Духа Святого не может она оторваться от Бога и ненасытно стремится к Нему, ибо в любви Божией нет конца. Хотя я знаю человека (это он сам), которого посетил Милостивый Господь Своею благодатью, и если бы спросил его Господь: „Хочешь ли, Я дам тебе больше благодати?“, то душа, немощная в теле, сказала бы: „Господи, Ты видишь, что если еще больше, то я не вынесу и умру“» (см. Старец Силуан). Пребывающим еще в теле, крайние напряжения даются весьма редким подвижникам — и сие лишь на мгновение, в котором, однако, открывается вечность, не имеющая протяжения.

Беспомощно слово мое. Вижу, что не только «смирение Христово», как совершенство любви Божественной, неописуемо, но для меня и многие другие стороны жизни сей также невыразимы. Нам заповедано именно Божественное совершенство, которого мы не достигаем, — но самое желание которого дает нам ощущать всем существом, что к нам прикасается Абсолютное Божество. Оно влечет душу к Себе, и душа страдает, что не в силах вместить сей жизни, — и так, распятая, проводит свои годы на земле. И не может сойти с этого нематериального креста, потому что всякий раз, когда хотя бы отчасти «сходит», умаляется в ней поток подлинной вечности (ср. Мф. 27, 40).

Христианство, можно сказать, не есть некая философская доктрина, а именно жизнь. Жизнь и любовь «до конца»: до ненависти к себе. Сия есть великая тайна благочестия (1 Тим. 3, 16), «возвещенная нам чрез откровение» (ср. Еф. 3, 3) во Христе, предложенная в слове Его, явленная примером «осязаемого» Христа (1 Ин. 1, 1), и все же пребывающая непроницаемой, неприкосновенной, «неописуемой».

Старец Силуан многообразно выражал все ту же идею: Бог и все небесное познается не иначе, как Духом Святым. И это по дару сего Святого Духа, от Отца исходящего, что мы в Церкви нашей бытийно, живым опытом познаем «истощание» Сына Отчего в акте Воплощения, в Пустыне, в Гефсиманской молитве и на Голгофе. Он, Дух Святой, показывает предстоящее и нам истощание в нашей смерти.

По вере в Господа и Бога нашего Иисуса Христа сие становится доступным нам в какой-то мере, но можем ли мы идти далее сего?.. Мы научены в Церкви жить рождение Сына в Троице Святой, как истощание Отца, отдающего всего Себя, во всей полноте Своего безначального Бытия — Сыну. И так Сын равен Отцу в абсолютной полноте Божеского Бытия. Затем мы видим обратное движение: Сын в такой же совершенной полноте самоистощающейся любви предает Себя Отцу и в Божестве, и в человечестве Своем.

Позволительно ли человеку дерзнуть и, перешагнув меру живого опыта, в своем умном созерцании уразуметь соучастие Отца и Духа Святого в крестной смерти Сына? Сын, Которым вся быша (ср. Ин. 1, 3), Творец человека; Он воплощается; Он воспринимает в Свою Божескую Ипостась наш «рабский» (ср. Флп. 2, 7) образ бывания, а следовательно и страдания человечества после падения. В предвечном Совете Троицы такой путь искупления падшего человека был предрешен. Не есть ли это самоистощание Отца, Который «так возлюбил мир, что отдал Сына Своего Единородного, дабы всякий верующий в Него, не погиб, но имел жизнь вечную» (Ин. 3, 16) в недрах Божества? И Дух Святой, от Отца исходящий, живет тою же любовью, которая и во Отце. Итак, вечно соучаствуют Отец и Дух в «деле» (Ин. 19, 30; Евр. 2, 18). Так мы живем в надежде, что в наш смертный час Он будет с нами, если мы были с Ним в подвиге нашем.

О любви до ненависти к себе

Иисус Христос — Бог безначальный, дал нам заповеди, которые обладают свойством раскрыть ум и сердце человека до беспредельности. Вначале, однако, верующий в не-преходящее значение Евангельского слова (Мф. 24, 35) вводится во внутреннейшую область души непрестанным поставлением себя на суд Божий: «Отвергающий Меня и не принимающий слов Моих имеет судью себе: слово, которое Я говорил, оно будет судить его в последний день. Ибо Я говорил не от Себя (как человек); но пославший Меня Отец, Он дал Мне заповедь, что сказать и что говорить. И я знаю, что заповедь Его есть жизнь вечная» (Ин. 12, 48–50). Естественным следствием благоговейного стремления сохранить заповеди будет ясное осознание себя бессильным. Но чрез трудный подвиг пребыть в духе слова Господня ум человека постигает, что заветы Христа, по своей духовной сущности, суть нетварный Свет Божества. Ни одно наше действие не достигает совершенства, требуемого Всесвятым Богом.

Сошедший с небес Свет Евангельского учения просвещает наше внутреннее зрение и утончает сердечную восприимчивость; в силу чего то, что раньше было неуловимым для нас, уже не может скрыться: каждое движение сердца или мысли быстро улавливается, и мы видим себя — каковы мы. Чем напряженнее трепет наш оказаться недостойными Бога, тем «обнаженнее» становится весь наш внутренний мир и для нас самих и, конечно, пред Лицом Бога: «Нет твари, сокровенной от Него, но все обнажено и открыто пред очами Его» (Евр. 4, 13). Бодрствование ума и трезвение сердца приводят к тому, что многим неопытным может казаться невероятным или преувеличением, а именно: христианин обнаруживает в себе и явно, и скрытно присутствующим внутри всякое зло, по крайней мере как возможность (его проявления), и видит он себя воистину худшим всех и всего.

До явления нам Божественного Света мы живем как слепые. Вне сего Света мы не познаем греха; без него не раскрывается пред нами падение Человека в своих подлинных измерениях. Лишь Дух Святой Своим наитием делает нас способными сначала видеть трагизм нашего собственного положения и чрез нас — затем переживать великую драму всей мировой истории человечества. Последствия падения — недуг, неизлечимый от земных врачей. Сообразовать наши сердечные чувствования с духом заповедей Христа мы не можем. Отсюда болезненный подвиг борьбы с убивающим нас «законом греха» (Рим. 7, 23–25).