Жизнь Исуса Христа - Фаррар Фредерик Вильям. Страница 41

Второй был уже принят в число учеников, но хотел сделаться полным последователем, с оговоркою, чтобы ему было сперва позволено похоронить отца. Иди за мною и предоставь мертвым погребать своих мертвецов, отвечал Иисус. Это значило, пусть мир и все мирское само заботится о себе; последователь Христов должен сравнительно возненавидеть отца и мать, должен оставить духовно умерших ожидать их физической смерти. Надо любить родителя, говорит блаженный Августин, но предпочитать ему Спасителя.

Ответ третьему искателю был почти такой же. Он не хотел прямо присоединиться к путешествию с Иисусом, а просил отсрочки и дозволения проститься с друзьями и домом. Ни кто, получен был ответ, который сделался всеобщею поговоркою, возложивший руку свою на плуг и озирающийся назад, неблагодежен для царствия Божия. «Восток призвал его, он должен отвратить мысли свои от огибшего запада», сказал блаженный Августин. Под наитием этого духа действовали великие мученики и подвижники веры, черпая в нем утешение, когда бывали принуждены отказаться от семейных привязанностей и жертвовать своею земною жизнию Христа ради.

Наконец устранены были и эти последние препятствия. Небольшое судно отчалило от берега и понесло на себе путешественников. Но последователи не покидали Иисуса. Мы читаем у евангелиста Марка, что с Ним были и другие судна [265], которые, по всей вероятности, впоследствии были развеяны бурею или возвратились назад, при ее наступлении, по крайней мере, нигде не сказано, чтобы они причалили к другому берегу. Оставшись в собственной лодке, среди верных учеников, Иисус избавился от тревог и задолго прежде, чем судно могло удалиться от берега, сложив свою утомленную голову на кожаную подушку рулевого, уснул глубоким сном труда и утомления, — тихим сном тех, которые находятся в мире с Богом.

Но этому столь необходимому сну не суждено было продолжаться [266]. Одна из жестоких бурь, обыкновенных в этой глубокой впадине на земной поверхности, с яростью разразилась над небольшим озером. Прежде чем апостолы успели спохватиться, в воздухе пронесся вихрь и озеро всколыхалось. Опасность была крайняя. Лодка скрывалась в пене бурунов, которые над нею восставали, и хотя они (так как Иисус лежал на открытом деке у руля) должны были покрывать Его мелкими брызгами, но не возмутили Его сна. Вследствие страшного утомления, Он не слыхал рева ветра, не видал темноты бури, и никто не осмелился разбудить Его. Но когда волны стали накренивать лодку и наполнять ее водою, тогда ученики начали звать Его отчаянными криками смятения и ужаса: Наставник! Наставник! погибаем. Крики эти, смешавшись с воем ветра и шумом прибивающих волн, раздались внезапно над Его ухом. Спокойная после сна встреча такой паники может свидетельствовать не только о постоянном присутствии духа и крепости нервов, но о величии и чистоте всей природы человека. Ураган, который поколебал испытанное мужество и насмеялся над привычкою и искусством смелых рыбаков, не изменил ни на минуту глубокого внутреннего спокойствия Сына Человеческого. Без всякого смятения, без тревожного трепета, Иисус оперся локтем на мокрый руль качавшегося и полузатопленного судна и без всякого волнения успокоил душевную бурю своих учеников словами утешения: что вы так боязливы? Как у вас нет веры? Тогда во всем спокойствии природного величия вставши на высокой рулевой части, где ветер развевал Его одежду и длинные волосы, Он углубил свой взор в темноту и среди рева возмущенных стихий воскликнул: умолкни, перестань! и ветер утих и сделалась великая тишина. Увидя, что звезды отразились снова в успокоенных водах, не только ученики, но даже корабельщики начали шептаться между собою: кто же это, что и ветер, и море повинуются Ему.

Чудо это поразительно. Оно принадлежит к числу таких, которые заставят задуматься неверующего в чудесное, и не могут быть объяснены (как, например, чудеса исцеления) существующими во природе законами. Но убеждение неверующего и спор с сомневающимся не составляют предмета этой книги, а что я имел сказать по этому поводу, то изложил особо в другом моем сочинении [267]. Здесь я хочу высказать несколько слов, почему и прошу извинения за перерыв рассказа.

Есть люди, весьма почтенные и не принадлежащие к числу неверующих, которые, слыша о чудесах, задаются вопросами: происходили ли они в действительности так, как описываются, и не было ли тут чего либо другого? Не вернее ли предполагать, что содержащееся в рассказе событие было в действительности не чудесным действием могущества над стихиями, которое свыше сил человеческих, а значило только то, что спокойствие Иисуса, вследствие незаметного, непосредственного влияния, сообщилось само по себе Его устрашенным товарищам, а ураган успокоился так же внезапно, как и поднялся, вследствие натуральных причин? На это я возражаю, что если бы это чудо было единственным в жизни Спасителя; если мы принимаем Евангелие за неточные, преувеличенные, необстоятельные и суеверные рассказы, — что надо предполагать при подобном толковании чудес Христовых; если мы не допускаем в духовном мире никаких особых событий, которые далеко выше понятия мыслителей, заставляющих нас в целой вселенной видеть единственно только действие материальных сил; если для свидетельства дела и божества Иисуса Христа не хотим видеть действий и проявлений божественного промысла в течение почти девятнадцати столетий, — тогда конечно мы не встретим затруднения ни в каком предположении. Но если мы веруем, что Бог правит миром; если веруем в воскресение Иисусово; если имеем причины, вследствие глубоких убеждений всего нашего существа, держаться той истины, что Бог никогда не отказывался от своего верховенства и промысла в пользу копеечного, неосмысленного, жалкого, непроизвольного действия материальных сил; если мы на каждой странице Евангелия видим спокойную простоту истинного и достоверного свидетельства; если мы из каждого года последующей истории, из каждого опыта в частной жизни видим подтверждение тех истин, которые сообщены евангелистами: тогда мы не попадемся в когти толкователей-рационалистов и не будем приходить в смятение от того, что веруют же в них другие. Кто уверовал и узнал на опыте действие молитвы, на последствия которой другие глядят как на слепой случай или на обыкновенное обстоятельство, происшедшее вследствие известных комбинаций; кто прочувствовал, как голос Спасителя, слышимый через целые поколения, мог успокоить сильнейшие бури, чем какие поднимались на небольшом озере; кто в лице своего Искупителя видит нечто более поразительное, более величественное, чем все то, что может человек обнять своим воображаемым всемогуществом и чему хочет поклоняться под именем закона, — для того не существует ни затруднения, ни сомнений представить себе, что Христос с борта полузатопленного рыбацкого судна произнес свое повеление буре, — что вихрь и буря Ему повиновались, что Его слово было могущественнее среди мировых сил, чем напор возмущенной воды или напряженность сгущенного воздуха.

Переходя затем к продолжению рассказа, мы снова видим, что Иисус и на дальнем берегу не нашел себе мира и успокоения [268].

Местность по ту сторону озера, куда Он отплыл, носит у евангелистов различные названия. Св. Марко и св. Лука называют ее страною Гадаринскою, а св. Матфей — Гергесинскою. После изысканий доктора Томсона [269], нет никакого сомнения, что Гергеса было имя небольшого города, почти противоположного Капернауму, развалины которого в настоящее время известны у бедуинов под именем Керзе, или Герса. О существовании этого городка знали, по-видимому, как Ориген, так равно св. Евсевий и блаженный Иероним: в их время крутой скат близ сказанных развалин считался местом совершения чуда, о котором сейчас поведем речь. Что же касается до названия страны Гадаринскою, то Гадарой назывался, вероятно, главный город, по которому целый дистрикт носил имя Гадаринского. Таким образом, на другой стороне, в стране Гергесинской Иисус встречен был зрелищем человеческой злобы, бешенства и унижения более страшным и опасным, чем гнев возмущенного моря. На самом берегу, где Он сошел, из средины скалистых пещер Вади Семака, появился человек, одержимый в высокой степени злобой, которую вообще приписывали демонскому обладанию. Ни у одного из прославляемых за цивилизацию народов древности не существовало ни больниц, ни богаделен, ни домов для умалишенных. Подвергавшиеся душевным болезням личности, будучи злобны и опасны при сообщении с людьми, изгонялись из среды своих собратий — людей и сдерживались от нанесения вреда мерами несоответственными и жестокими. При подобных обстоятельствах они поневоле должны были искать убежища в пустых пещерах, между скалистыми горами, которыми изобилует Палестина и которые служили у евреев местом погребения и гробами. Ясно, что зловоние и заразительность подобных жилищ, при их запустении и ужасе, только усиливали сумасшествие; следовательно, этот человек, вследствие продолжительности своей болезни, был заражен ею в высшей степени. Пробовали его связывать, но в припадке бешенства в нем являлась сверхъестественная сила, которая нередко замечается при таких видах умственного возбуждения, и ему всегда удавалось снять с себя цепи, свернувши их или разбивши вдребезги. Вследствие чего он заброшен был в эти пустынные горы и нечистые места, где, опасный для себя и для других, безумец, весь изрезанный камнями, бродил ночь и день, оглашая окрестность своим воем. Доктор Томсон [270] утверждает, что даже в настоящее время в Палестине бешеные безумцы бродят в горах и спят по пещерам.