Жизнь Исуса Христа - Фаррар Фредерик Вильям. Страница 51

Если евангелист Матфей в своих рассказах следовал строго хронологическому порядку, то этой проповеди предшествовали некоторые исцеления [334]; но соображаясь со словами евангелиста Марка [335], надо думать, что эти исцеления относились не к настоящему дню, а к целому периоду учения.

Увидев Иисуса в Капернауме, возвратившаяся с другой стороны озера толпа не могла воздержаться от восклицания: Равви! когда Ты сюда пришел? [336]. Но ответом на это было полное молчание. Чудо хождения по водам было чудом, совершенным вследствие привязанности и необходимости. Оно нисколько не относилось к пришлой толпе и не касалось ее. По существу своему и особенности оно не принадлежало к тем чудесам, которыми Христос желал утвердить их в вере или убедить их сердце. Поэтому, прочитав в их душе и удостоверившись, что они отыскивают Его с такими мыслями, которые для Него были в высокой степени неприятны, Он кротко снял покрывало с их полусознательного притворства, скрывавшее их от них же самих, и укорил тем, что ищут Его вовсе не потому, что видели знамения, но потому, что ели хлеб и насытились [337]. Никогда не пренебрегая воплем страдальца, никогда не отказываясь отвечать на вопросы верующего, никогда не желая сломить ни одной хрупкой камышины, ни погасить курящегося льна, — Он отверг наружное, притворное почтение и дюжинное любопытство. Поэтому Он преподал им этот вечно памятный урок: старайтесь не о пище тленной, но о пище, пребывающей в жизнь вечную, которую даст вам Сын Человеческий, ибо на Нем положил печать свою Отец, Бог.

В первый раз были они по-видимому, тронуты и пристыжены. Иисус верно прочитал в их сердцах, и они спросили Его: что нам делать, чтобы творить дела Божии?

Вот дело Божие. чтобы вы веровали в Того, Кого Он послал. Но какое же Ты дашь знамение, возразили они Ему, чтобы мы увидели и поверили Тебе? Что Ты делаешь? Отцы их ели в пустыне манну, которую Давид называет хлебом небесным. Вывод был ясен. Моисей дал манну с небес; Иисус недавно, как они намекали, дал только ячменный земной хлеб. Но если бы Он был истинным Мессией, то не предоставил ли бы им, согласно их народных легенд, богатства и владычества; не накормил ли бы их гранатами из садов эдемских, не напоил ли бы их из виноградника красных вин, не насытил ли бы их мясом бегемота и левиафана и громадной птицы бар-юхны? Но с тем вместе ужели они из этого же самого приводимого ими псалма [338] не могли научиться, насколько дурно и бесполезно было бы для них же самих, если бы Иисус дал им манну, которую они со своим грубым способом придерживаться буквы Писания предполагают пищей ангелов? Разве в этом же самом псалме Давид не доказал им, что ниспослание такого благословения только увеличило их требовательную жадность, что и прежде и после, во все времена, эта исполненная с гневом милость для удовлетворения похотей их сердец была так далека от водворения в них веры и смирения, что они постоянно только умножали грехи свои, постоянно прогневляли милосердие Божие? Не доказывала ли положительно вся прошедшая история их народа, что вера должна утверждаться на более прочных основаниях, нежели знамения и чудеса, и что грубое сердце неверующего может быть смягчено скорее благороднейшими движениями души, нежели удивлением попеременно то простертой с благодеяниями, то наказующей могучей десницей Божией?

Но Иисус повел их потом в высшие пределы, чем исторические убеждения. Он рассказал им, что манна, только в метафорическом смысле называется небесным хлебом, а что Отец Его, истинный податель всего, подает им хлеб истинный, — хлеб Божий, который нисходит с небеси и дает жизнь миру.

Но ум их не мог отделиться от материальных образов надежды их не могли расстаться с материальными благами. Они настолько же усердно стали просить у Него небесного хлеба, как некогда самарянка просила воды, могущей истребить навеки жажду: Господи! подавай нам всегда такой хлеб.

Иисус отвечал им: Я есмь хлеб жизни; приходящий ко Мне не будет алкать и верующий в Меня не будет жаждать никогда, и затем стал доказывать, что Он пришел исполнить волю Отца, а воля Его состоит в том, чтобы всякий пришедший к Сыну получил жизнь вечную.

Тогда раздался опять злобный ропот, но уже не из среды необразованной черни, а из среды прежних противников, властей иудейских: как смеет Он говорить, что сошел с небес? Как смеет называть себя хлебом жизни? Разве это не Иисус, сын Иосифа, Назаретского плотника.

Иисус не слыхал доселе этого ропота относительно Его предполагаемого родства и места рождения, — ропота, выразившегося обнаружением толпам высокой истины Его земного происхождения. Он не требовал для Себя равного достоинства с Богом. Он не торопился предъявлять свое право на Божественность и не требовал поклонения, которое прилично Божеству. Он желал, чтобы блеск Его Божественной природы посредством слов и деяний Его просвещал человека постепенно, не так, как свет солнца в полдень, а тихо, как рассвет утренний.

Но Он отвечал на ропот, как это делывал прежде, более сильным, более полным и более ясным заявлением истины, которую они отрицали. Так поступил он с Никодимом; так учил женщину самарянку; так отвечал ученым в храме, когда они взводили на Него обвинение в нарушении субботы. Но робкий раввин и заблудшая самарянка имели достаточно веры и честности, чтобы углубиться в Его слова, смиренно собрать свои мысли и таким образом дать возможность руководить себя к истине. Не таковы были теперешние слушатели. Бог призывал их ко Христу, но они отвергли эту милость Божию с тем, чтобы никогда не возвращаться к тому. Когда Иисус сказал им, что манна не была жизнеподательным веществом, потому что отцы их ели ее и все-таки умерли, но что Он сам ест хлеб жизни, от которого вкушающий будет жить вовеки; когда Он прибавил, Что этот хлеб есть Его тело, которое он отдаст для оживления мира, — тогда, вместо того чтобы отыскивать прямое значение такой глубокой истины, они подвергли Его слова разбору и вращались около одного вопроса: как Он может дать нам есть плоть свою?

Иисус в более выразительной форме высказал им: если не будете есть плоти Сына человеческого и пить крови Его, то не будете иметь в себе жизни, а потом в дальнейшее подкрепление и разъяснение этой истины прибавил: ядущий хлеб сей жить будет во век.

Нет сомнения, что слова эти были трудны для понимания, а для тех, которые пришли слушать их с черствым и лукавым сердцем, даже оскорбительны. Нить сомнения, что смерть и страдания Спасителя, ровно как таинство св. причащения, в котором мы едим Его тело и пьем Его кровь, сделали нас более способными понимать Его мысль. Но в тех словах, которые Он произносил, достаточно, и даже больше чем достаточно, для каждого внимательного слушателя из евреев слышалась та великая истина, с которой каждый из них знаком был из Моисеева закона: не хлебом одним жив будет человек, но всяким словом, исходящим из уст Божиих [339]. Что же касается до дальнейшей истины, то она состояла в том, что вечная жизнь, жизнь души, находится в глубочайшем и теснейшем, понятном для всех общении с жизнью и учением, которое Он проповедовал. Слушатели в капернаумской синагоге должны были невольным образом припомнить выражения своих пророков. Сбивчивость их мыслей зависела не от непонимания, а от воли. Слово Его было сурово, замечает блаж. Августин, — но только для суровых, и невероятно — только для не желавших верить. Потому что если хлеб считался у евреев типом всякой земной пищи, то «хлеб небесный» означал всякую духовную пищу, — все то, что дает и поддерживает духовную жизнь. Таким образом, наставление, которое хотел Он преподать, состояло в том, что вечная жизнь заключается в Сыне Божием. Следовательно, желавшие получить вечную жизнь должны участвовать в хлебе небесном или должны есть плоть и пить кровь Сына Человеческого; должны питаться от Него в сердцах своих верою.