Соловки. Документальная повесть о новомучениках (СИ) - Ильинская Анна Всеволодовна. Страница 6

Отец Павел Дмитриевич Чехранов (1875–1961), попавший в лагерь за сопротивление «Живой церкви» и работавший здесь архивариусом хозяйственной части, сохранил групповую фотографию иерархов, которая сегодня представлена в экспозиции. В первые годы на Соловках можно было сфотографироваться и даже послать карточку родственникам. Это продолжалось до 1925 г., пока не снялось вместе 67 епископов Русской Православной Церкви. Снимок попал в Париж, где его опубликовали, и фотографироваться заключенным стало запрещено.

Кроме епископов, на соловецкой каторге приняло мученические венцы неисчислимое число иереев. Вот несколько имен. Отец Федор Мешенков (1881–1930) был осужден Особым Совещанием по ст. 58–10 и отправлен на Соловки. По одним данным, умер в лазарете от менингита, по другим, когда товарный поезд с заключенными пришел в Кемь, внутри обнаружили замерзшие трупы, и среди них отца Федора. Священник Алексей Прохорович Тишкин был наблюдателем на метеостанции, в архиве музея хранятся таблицы его метеонаблюдений (осн. ф. 5917). Священник Трефильев работал на кирпичном заводе. Томились здесь игумен Московского Симонова монастыря Антоний, староста церкви Воскресения — на — Крови В. М. Мартынов, друг и ученик профессора И. В. Попова монах Антоний Тьевар, постриженный в Арзамасе под именем Серафима, и сотни других христианских мучеников.

В конце двадцатых — начале тридцатых годов отношение к духовенству опять изменилось, и не в лучшую сторону. У священников отобрали рясы, взамен выдали бушлаты, снова подселили к ним шпану. Если при первой эпидемии тифа Владыка Илларион сумел отстоять волосы и бороды иереев, то теперь батюшек стригли и брили, а строптивых, как сохраненный памятью Олега Волкова отец Иоанн, в связанном виде, насильно.

Когда с острова был удален последний монах, церковь Св. Онуфрия опечатали. Отныне за попытку перекреститься надзор бил плетью, за отправление треб расстреливали, мирянам же, прибегающим к услугам священника, срок заключения удлинялся на 5 лет. Нам никогда не узнать всех имен Новомучеников Рорсийских, от безбожников убиенных. В синодике «Со Святыми упокой»^[13] более восьми тысяч человек, но ведь это малая часть тех, кто пострадал за веру Христову!..

«О святии, ихже зде помянухом, и множайшее множество неведомых! Простите убожество словес сих, да напишутся еще похвалы, вам подобающия. Исчислити вас невозможно есть. Всех же молитвами, да приимут чтущии вас от Господа и Владыки живота нашего благодать и велию милость…

Славна суть имена ваша, мужественнии страстотерпцы, образ бо нам есте, лобызающим подвиг ваш, яко ни скорбь, ни теснота, ни смерть от любве Божия разлучити вас не возмогша…

Святые Новомученицы и Исповедницы Российстии молите Бога о нас!»

IV. «НАД КАЖДЫМ РЕЯЛ ЗОЛОТИСТЫЙ НИМБ…»

После музейной экспозиции мы осматриваем Кремль. Впрочем, название не совсем справедливо — это монастырь, кремлем его стали называть лишь в лагерное время. Внутри Преображенского собора царит похожая на разгром реставрация: полы разворочены, стены не побелены, фрески сбиты. Правда, под куполом осталось слабое подобие росписей, но на уровне человеческого роста все сколото.

Когда‑то соборные стены были богаты не сатанински усмехающимся запустением, но яркостью и реализмом душеспасительной живописи. Особенно поражали богомольцев фрески «Страшный Суд», иллюстрации к «Молитве Господней» и Десяти заповедям. На стенах красивой славянской вязью были изграфлены изречения, одно из которых как будто нашему времени адресовано:

«Общество людей без веры в Бога и бессмертие души — это почти стадо диких зверей, хотя и одобренных разумом, но которые всегда готовы терзать и истреблять друг друга. Кто не имеет веры в Бога, тот не имеет веры и в людей. Вера чистая, святая, открытая Богом полезна не только по обетованию вечной жизни, но и к временной жизни»^[14].

В числе каторжников был искусствовед А. И. Анисимов, как и Владыка Илларион не вставший при известии о смерти Ленина. На Соловках он занимался реставрацией икон. Здесь и умер от разрыва сердца, видя расстреливаемые росписи. А провинившихся юнг в годы войны специально посылали сбивать фрески в Преображенском. Как‑то мальчишки вместо помоста бросили в грязь икону Георгия Победоносца, пока кто‑то из старших не пристыдил: «Что вы делаете, ведь это защитник воинов». Но много ли собьешь полудетскими руками? На стенах оставались сотни надписей, фрески вопияли, и власти позаботились вырвать их с мясом, до кирпичей, не подозревая, что эта тюремная письменность уже навеки запечатлена в Книге Судеб, которая в свой час откроется, одним во оправданье, другим во осуждение…

Лагерный поэт писал:

Заброшен я в тринадцатую роту,

Где стены прошлым отягощены,

Где звук псалмов сменила брань шпаны,

Махорка — ладан, сумрак — позолоту

^[15]

.

13–я рота располагалась в Троицком, или, как его называли, Троице — Зосимо — Савватиевском храме. Она насчитывала около четырех тысяч человек. Эти тысячи сморкались, испражнялись, сквернословили рядом с резными раками, где почивали мощи Соловецких Угодников.

В 1925 г. была создана комиссия для публичного вскрытия мощей. В нее вошли Ювеналий (Машковский), архиепископ Курский и Тульский, Мануил, епископ Гдовский, еще один епископ и три ссыльных чекиста. Председательствовал Д. Я. Коган, прославившийся зверствами в Крыму. После вскрытия гробниц Преподобных Зосимы и Савватия их Св. Мощи были выставлены в антирелигиозном музее. По свидетельству очевидца, у Свв. Зосимы и Савватия главы и персты были нетленны, а гроб со Св. Германом закрыт: нетленен весь. В 1933 г. музей реорганизовали в исторический отдел, теперь его можно было посещать только организованно, с ротным. Но мужички просились помолиться у мощей Угодников, и конвойные потихоньку пропускали их. Сегодня рака Св. Зосимы хранится в Третьяковской галерее, Св. Савватия в музеях Московского Кремля. Под Троицким храмом была устроена часовня Св. Германа Соловецкого, где одно время хотели сделать ленинскую комнату, но заступничеством Преподобного усыпальница была спасена от поругания.

Преображенский собор меньше всего пострадал в пожаре 1923 г.: сгорели только четыре помещавшиеся в куполах церковки: 12–ти и 70–ти Апостолов, Иоанна Лествичника и Феодора Стратилата. Именно в Преображенском содержали прибывших с Кемьпункта этапников. Пространство храма было пересечено трехъярусными нарами, где вперемешку размещались и ст. 58–я, «политические», и ст. 49–я, «социально вредные».

Чекисты находили какое‑то нездоровое наслаждение в попрании церковных святынь. Однажды начальник 1–го Кремлевского отделения Баринов, крепко выпив с сослуживцами, побился об заклад, что как Магомет Второй вступил на лошади в храм Св. Софии, так и он въедет на Соловецкий Фавор. И действительно ворвался в Преображенский верхом, победоносно гаркнув при этом: «Здорово, ребята, как поживаете, господа буржуи?» — «Пьяный безумец на лошади в святом храме, а мы топчем ногами основание святого алтаря, Святый Боже, помилуй нас», — еле слышно вздохнул старый священник. Молодой сосед услышал и донес до нас этот горестный шепот.

Спасо-Преображенский собор в XIX веке.

Чекистам было недостаточно самим поганить Божьи храмы, они всячески старались, чтобы их оскверняли священнослужители, хотя бы и невольно. Однажды трех епископов, только что прибывших из Кеми, устроили на ночь в восточной части собора. Утром Владыки Ювеналий, Глеб и Мануил обнаружили, что спали на Престоле, а святилище переполнено матерящейся шпаной. Такое размещение было не случайно. На нарах в алтаре православного храма стремились столкнуть православного иерея, муллу, раввина, ксендза и десятка два головорезов вокруг, дабы духовенство не всегда дружественных исповеданий в придачу подвергалось террору блатников, для которых измываться над человеческим существом было потребностью сродни физиологической. Циничная откровенность произвола, немотивированная ненависть и жестокость ломали многих, впервые столкнувшихся с уголовным миром. Чтобы выжить, люди топтали все лучшее в себе, не замечая, что капитулируют на помоечные задворки жизни…