Трезвенная жизнь и аскетические правила: Толкование правил преподобных отцов Антония, Августина и Ма - Вафидис Эмилиан. Страница 84

Итак, если игумен мыслит и подвизается определенным образом, то будем так же подвизаться и мы. Если же мне нравится способ бдения одного старца, образ служения другого, практическое устроение жизни третьего, то я не могу сделать ничего. Я раздваиваюсь и становлюсь добычей зверей. Нам нужно иметь общие подвиги с нашим старцем-игуменом, общую борьбу, общее подвижничество, общий труд, вместе проливать пот, кровь, слезы — так, как нам говорит и изъясняет, как нас учит игумен, чтобы мы могли проникнуться его духом и иметь его внутри себя и рядом с нами.

Наконец, нужны общие дары, желание стяжать одинаковые дарования Святого Духа, которые в каждом случае необходимы именно для нашей жизни. Ведь Святой Дух дарует каждому монастырю то, что нужно именно ему. У нас жара — Он дарует нам способность выдерживать жару. Мы страдаем от болезней — Он дарует нам терпение. Где-то люди сталкиваются с другими разнообразными трудностями, но зато им Он посылает здоровье. Сверх того, каждому Он дает дары по мере его возраста, соответственно его духовному состоянию и расположению. Конечно, каждый из нас останется свободной личностью, у него будет своя личная жизнь, свои мерки суждений, знание, незнание, образование, необразованность — каждый будет неповторим, но все мы должны быть похожими в отношении даров и конечного нашего пред стояния пред Христом.

Общие для всего братства дары игумен получает от Бога, и они по большей части духовны, а для того чтобы брат мог их воспринять, ему нужно иметь проницательность, тонкость натуры и чуткость веры. Общие дары — это не внешние дарования или качества игумена, но дарования истинные, составляющие сущность человека, сущность игумена.

Следовательно, при поиске общих дарований мы преследуем общую цель и не допускаем разделения, не придерживаемся собственных мнений. Если я задумываю уйти в пустыню, ты хочешь проводить всю ночь в бдении, а третий стремится получить дар пророчества, то между нами не может быть никакой общности, никакого единства. Общие дарования означают, что я доверяюсь Богу и не стремлюсь быть большим учителя, пусть даже мой духовный руководитель — великий грешник, какой-нибудь преступник или лицемер, скрывающий свое истинное лицо и строящий из себя святого. Конечно, каждому человеку Бог дал Свои дары. Есть грешники, которые благодаря покаянию получили поразительные дарования, потому что Бог ни с кем не поступает несправедливо. Даже на неправедных и на грешников Он изливает дождем Свои дарования, а тем более на того, кого Он поставил пастырем Своего стада!

Итак, нужно, чтобы у нас у всех взгляд был устремлен в одном направлении: чтобы у нас был не общий идеал, а общий дар. Так, в едином Святом Духе, Которого мы непрестанно принимаем, через одинаковый образ жизни, общие подвиги, которые мы совершаем ради Бога, и общие дарования, которые получаем от Него, мы составляем нерасторжимое единство и потому можем предстать пред Богом и попросить Его о чем угодно.

Братство — это семья. Братство монахов означает, что они живут сообща и дышат одним духом. В семье невозможно, чтобы жена имела свою жизнь, муж свою, а дети свою, потому что в этом случае семья разделяется сама в себе и расхищается лукавым, как говорит Священное Писание. Так происходит и с братством. Однако с помощью общих подвигов и даров мы пускаем глубокие корни и обретаем одно для всех вечное будущее. Будущее монастыря, конечно, зависит от присутствия в нем святых людей — и это играет огромную роль, — но в то же время оно зависит и от присутствия тех людей, которые хранят дух братства, хотя бы их было и немного.

Теперь давайте рассмотрим некоторые простые моменты, без которых ни Святой Дух, ни дух игумена, ни жизнь брата, сообразующаяся с жизнью игумена, не могут сформировать личность монаха. Эти моменты охватываются понятием братского единства, но их нужно упомянуть особо.

Первое — наша радость пред Господом. Радость выражает нашу благодарность Богу, ведь какой человек может сказать, что Бог не взирает на него непрестанно, не изливает на него поток Своих даров? Итак, если я не радуюсь, значит, я неблагодарен Богу. Радость — это утучнение, удобрение земли, чтобы семя могло пустить корни и прорасти. В противном случае земля не даст ничего, кроме терний. Нашу радость разрушают наше мудрование, мечтание, вмешательство в чужие дела, нарушение отношений с игуменом. Радость губят также наши страсти. Но можно быть и страстным, однако возложить свои страсти на Бога. Тогда скорбь совсем уходит, остается только надежда. Как правило, радости приходит конец, когда в нашу жизнь вторгается «я».

Отсутствие радости — это нечто ненормальное для человека, добровольная замкнутость в себе; и чего бы ни пожелал такой человек, он этого не достигнет. Ему нужно сперва хорошенько посмотреть на себя, чтобы увидеть, что же происходит и почему он безрадостен. Затем пусть он стремится обрести радость, и, наконец, место радости займет мир Божий. Таким образом человек может сохранить свою связь с Богом и с игуменом и начать жить истинной жизнью. Я добр, верен, совершен, свят? Я учитель? Если я не радуюсь — я ничто. Я заслуживаю, чтобы мне сказали: «Врач, исцели самого себя, а затем предайся Богу». Бог не может войти в безрадостное сердце, не может найти точку соприкосновения с ним, потому что Бог — это мир, полнота радости. Соединиться может только подобное с подобным, поэтому Бог может соединиться только с радостной душой. С монахом, который не радуется, игумен не может сделать абсолютно ничего, его руки полностью связаны. Кто считает, что он близок к тому, чтобы достичь в меру исполнения заповедей Христовых, но при этом не радостен, может из этого понять, что он в совершенной прелести. Радость — это критерий, мерило.

Радость есть нечто внешнее, но, в то же время, и внутреннее. В любом случае она — необходимое условие духовной жизни, потому что отсутствие радости заставляет человека истолковывать вещи превратно и искажать их. Если добавить в чистую воду одну каплю азотной кислоты, вещество немедленно изменится, точно так же и одна капля огорчения, печали, скорби всецело изменяет атмосферу вокруг человека, изгоняет из нее Бога.

Радость должна присутствовать и во всем братстве: это необходимая составляющая как личной жизни человека, так и жизни обители. Я не могу быть радостным, если вокруг меня никто не расположен к радости, нет радостной атмосферы; но если у братства и есть этот радостный дух, а я не способен его принять, пользы мне от него не будет. Только когда я разделяю радость братства, я могу сказать, что храню общение с игуменом, и тогда могу впитать Бога, потому что Бог — это жизнь, которая существует внутри человека, и одновременно та жизнь, которая передается через человека.

Брат, взирающий на игумена как на орудие своего обожения или как на образ, через который Бог передает монаху Себя Самого, может принять Бога в такой мере, в какой игумен и не ожидал. Без сомнения, игумен не может уподобиться некоей трубе, по которой Бог только проходит и передается. Бог пронизывает сущность игумена, его дух, душу, сердце, легкие, здоровые они или нет. Неким образом послушник воспринимает, если так можно выразиться, все существо игумена. Кроме того, чтобы брат мог ожидать, что воспримет Бога через игумена, ему нужно второе качество — духовное трезвение.

Трезвение — это скачок из теперешней лживой, обманчивой, мирской жизни к жизни истинной. Без трезвения монах, на что бы он ни решался, обманывает самого себя. Трезвение — главным образом ума, но также и сердца — возвышает человека над прахом. Тот, кто идет по грязной грунтовой дороге, оказывается весь в грязи, пачкается в глине, тогда как всадник грязи не касается, он остается чистым. То же происходит и с тем, кто имеет трезвение: он находится высоко, его ноги не касаются земли.

Трезвение — это беспопечительность по отношению ко всему. Меня не интересует то или это, меня не интересует, когда уедет один, почему вчера жаловался другой, почему не улыбался третий… Нужно ни о чем не беспокоиться, ничем не интересоваться, быть совершенно нелюбопытным. Один маленький интерес к чему-то постороннему тут же, немедленно делает меня плотским человеком, ступающим по грязи. Любопытства не должно быть не только в мыслях, но и на деле, на практике. Ты видишь, например, как в монастырь входят два посетителя и думаешь: «Интересно, кто это пришел?» К чему тебе это знать? Ты что, привратник? И одного этого помысла достаточно для того, чтобы вернуть тебя к обыденной жизни, бросить на землю. И еще ничего, если ты окажешься на асфальтовой дороге. Но если эта дорога грунтовая, то ты и в грязи вываляешься, и голову себе расшибешь.