Пастырь Добрый - Фомин Сергей Владимирович. Страница 112

   «Батюшка, когда я иду к вам на исповедь, то страдаю забвением грехов и нечувствием, не знаю, что Господу и исповедать, а когда ухожу от вас, то все грехи и даже помышления всплывут в памяти. Смущает меня всегда такое состояние, и я не знаю, как поступить: вернуться ли к вам? Но стесняюсь, уж больно народу много у вас, а так оставаться — мучаюсь». — «А ты не страдай и не мучайся, это окаяшка постоянно хочет смутить твою душу, но он ничего в тебе не имеет, так как я все уже простил и разрешил. Будь спокойна, голубушка! Я тебе уже говорил, что если увижу в тебе что–нибудь новое серьезное, сам напомню и скажу. Если я тебя исповедую кратко: и словом, и делом и помышлением, то верь, что все снял, простил и разрешил! Словом согрешила?» — «Согрешила, Батюшка». — «Делом согрешила?» — «Согрешила». — «Помышлением согрешила?» — «Согрешила». — «И осуждением?» — «Согрешила, дорогой Батюшка». — «Ну вот и все и будь покойна. — А кто ко Св. Тайнам не допускает и влагает смущение, это все он, окаяшка. А я вижу, как он колеблет твою душу и сам тогда зову, иду в помощь тебе. Ну, будь спокойна, моя голубушка, помни, что у тебя есть крепкий и сильный отец и не даст тебя ему в обиду».

   Конечно, я всегда удивлялась такой благодати, исходящей от Батюшки, его силе, крепости и прозорливости. Как он, такой маленький ростом, но сильный духом и исполненный благодати, которая давала ему возможность отражать от нас всю силу вражию. Мы все чувствовали себя с ним как в раю. Он как орел небопарный духом видел с высоты приближающихся татей, которые хотели отнять у нас рай через недружелюбие. Но ему не удавалось, потому что дорогой Батюшка видел его приближение и предварял нас миром, заставляя поцеловаться, как я уже выше говорила. Батюшка говорил: «Вся радость духовного отца, если он видит свое духовное чадо стоящим в духе и душа его открыта духовному отцу. Вся скорбь духовного отца, если чадо закрывает свое сердце и он видит окаяшку приблизившегося и издевающегося. И душа находится в упадке духа и унынии до тех пор, пока не осознает, что надо идти к отцу, открыть свои помыслы и грехи. Жалко становится тогда мне, и я усиленно начинаю молиться Матери Божией, чтобы Она, Пречистая, пришла на помощь мне. И скоро Она слышит убогого и грешного о. Алексея».

   Батюшка наш был очень музыкальный и имел абсолютный слух. Было такое время, когда наш дорогой Батюшка не мог посещать храм. Тихонько прибегу к нему на исповедь (за послушание, так как сказал: «Пока я жив, никому тебя не отдам, а после смерти передам тебя и всех о. Сергию»), и он скажет: «Нарочно вовсю открываю окно и вместе с вами молюсь. И слышу, как моя Манюшка поет тихо, спокойно: «Хвали, душе моя, Господа!», «Благослови, душе моя, Господа». И с ударением громко воскликнул: «Пою Богу моему дондеже есмь!»

   «Ведь я очень люблю, когда ты поешь, — скажет дорогой Батюшка в подкрепление духа. — Ты и я, Манюшка, одно целое, — и сам приголубит–приголубит. — Пой, пой, пока есть сила и голосок. И Матерь Божия не оставит тебя, слышишь? Когда я служу и ты поешь и управляешь, мне легко с тобой, я могу тогда молиться». — «А я тоже, дорогой Батюшка, люблю, когда вы служите и легко поется и молится. А вы всегда служите, дорогой Батюшка, и никому не давайте!» Батюшка улыбнется и скажет: «Так нельзя, у меня ведь, видишь, сколько иереев, и им надо послужить и учиться молиться. Да и народу много, надо всех принять и утешить. А сегодня и всегда я всех по голосам знаю, кто был на клиросе», — и всех поименно перечислит.

   «Батюшка, я очень люблю нотное пение, и как мне нравилось петь в большом хоре, тем более я ведь была исполлатчицей, всем архиереям служащим пела «Исполла»  [230], «Тон деспотин»  [231], «Святый Боже!». — «Это, — засмеется Батюшка, — Антонину–то?» (А Антонин  [232] был потом обновленцем). — «Да нет, и другим владыкам». — «А я люблю, Манюшка, простое пение, где больше молитвы. Простое пение дает молитву, а пение нотное дает настроение. Так старайся приобретать устроение, а не настроение. Кончилось нотное концертное пение — и кончилось молитвенное настроение, а ты приобретай устроение. При всяком плохом пении, зная слова молитвы, молись сильно со смирением, испрашивая себе у Господа прощение». Так учил нас дорогой наш старец Батюшка, о. Алексей.

   «Когда молишься, если какое слово особенно тронуло твою душу, знай, что это благодать Божия коснулась твоего сердца, и тогда не скоро оставляй это слово (и молитву). Помни, Манюшка, молитва есть беседа с Богом и Господь любит взыскующих Его и не оставляет Своею милостию». — «Батюшка, ведь невозможно любить Бога и не любить ближнего?» — «Если ты любишь Господа, то не можешь не любить ближнего». — «А я не люблю ближнего, а люблю себя». — «Нет, нет, Манюшка, нужно отбросить эгоизм и жить жизнью ближнего». — «А как это сделать?» — «Прощать обиды, не осуждать, и если тебя твой ближний укорит, принять это без обиды, как заслуженное, и сказать: да, прости, я виновата, если даже и не виновата в данном случае». — «Батюшка дорогой, ведь это невозможно, так трудно сказать «прости», если я не виновата, а меня еще при этом ругают — ты такая да сякая». — «Вспомни тогда страждущего Господа и будет легко. Не сразу, не сразу дается эта наука, надо потрудиться. Иной и трудится всю жизнь, чтобы попрать свою гордость, свое «я», свою самость! Поняла?» — «Поняла, Батюшка, разумом, но на деле не удается». — «Плохо работаешь над собой и плохо просишь в молитве Божию Матерь». — «Батюшка, а что же мне делать? Ведь ничего не выходит!» — «Только не унывай! Господь сказал: просите и дастся вам, ищите и обрящете, толцыте и отверзется вам… Ну, а теперь иди и полагай начало благое с помощью Божией. Проси, проси сильнее Матерь Божию, и, Она, Заступница усердная, поможет тебе». — «Спасибо вам, дорогой Батюшка, постараюсь за ваши святые молитвы работать над собой», — и от этой беседы убегаю окрыленная духом.

   А сколько раз, да без конца, дорогой мой Старец во время беседы благословит меня, похлопает по щекам, приголубит и отрет слезы. Да кто бы мог дать такую ласку, любовь, нежность, несравнимую с материнской, — только наш дорогой старец Батюшка о. Алексей! Нет слов выразить ту любовь, которая жила в Батюшке и которую он не скупился давать, неустанно благословляя свое чадо.

   Как–то прибегаю к Батюшке, а он, дорогой, распростер свои ручки и ласково–ласково говорит мне (а сам открыл свои глазки, а потом сомкнул и точно пронизывал мою душу): «Вот как хорошо, что ты пришла». И снова пронизывает взглядом всю мою душу. «А то я обезспокоился и хотел послать за тобой! А как ты мне нужна–то». А сам все глядит и глядит, то расширяя, то смыкая глазки. «Ну вот, мы с тобой сейчас будем читать акафист Матери Божией, а потом Святителю Николаю. Я буду служить, а ты петь и оба помолимся за всех болящих, страждущих, скорбящих и недужных. Мне всех уж очень жаль!» Непрестанно благословляя меня, Батюшка говорит: «А что с тобой случилось, что приуныла?» — «К маме хочется, о маме соскучилась», — а у самой слезы. — «А я вот о тебе соскучился, смотрю целый день тебя нет у меня! И Господь о тебе соскучился, хочет чтобы ты с Ним и с Матерью Божиею побеседовала. Ну вот и давай с тобой начнем с Ними беседовать. Ишь–ты! Как окаяшка–то снова хочет тебя уловить, а мы прочь его прогоним. Никуда не ходи, а как найдет уныние, тоска, беги скорее ко мне. А что ты целый день, скажи мне, делала? И чем занималась?» — Ноты разбирала, писала». — «А отдыхала после обедни, пила, ела?» — «Пила и ела, а отдыхать некогда было и не хотелось». — «Ну, все понятно!» Утешил, приголубил, гостинцев надавал. Помолились с ним, и он отпустил меня, сказав: «А теперь пойдем ко всенощной». — «Батюшка, я боюсь, я буду спать у всенощной». — «Кто управляет–то — Мария или Нюра  [233]? Ну, а ты поспи, только в храме будь, чтобы я тебя видел».