Мимоза - Кармайкл Эмили. Страница 10

«Неужели я пойду за помощью к слуге, если можно обратиться к Господину всего дома? — спросила она себя. — Отче, я просто не знаю, что обо всём этом думать. Но, наверное, довольно и того, что я оставляю всё это в Твоих руках».

И, успокоившись, она продолжала жить дальше.

Глава 19 В доме друзей

Наконец, приободрившаяся Мимоза окрепла настолько, чтобы вновь отправиться на работу и возвратить своё утраченное (пусть и совсем небольшое) состояние. В Индии, когда человек заболевает, к нему тут же отовсюду стекаются родственники. Они остаются с больным день или два, а потом снова уходят, возвращаясь, если болезнь оказывается продолжительной. Они приходят, чтобы, как говорится, «справиться» о состоянии заболевшего, посочувствовать ему и дать полезные советы. Не придти было бы просто неприлично. Не придти — значит показать, что ты напрочь утратил всякое родственное чувство.

Смерть привлекает ещё большее скопление народу. В дом стекаются даже самые дальние родственники. И поскольку вместе с родителями приходят дети и всех гостей надо чем-то кормить, получается, что болезнь и смерть (как и свадебные празднества) — довольно дорогие удовольствия, подчистую опустошающие семейный кошель, особенно если он не слишком большой и не очень полный. Но ни одна хозяйка в Индии не может даже помыслить о том, чтобы не позаботиться о пище для всех гостей, пришедших навестить её дом. Это надо сделать любой ценой.

Для этого Мимозе пришлось продать всё, что можно было продать. Всё её имущество пошло на угощение для заботливых родственников. Нередко сама она оставалась голодной. То было трудное, скудное время.

Она постаралась как можно скорее вернуться на поля милосердного Вооза. Но выглядела она совершенно нищей — потому что была совершенно нищей. В ушах у неё не было золотых серёжек и украшений, на шее не сверкало ни одной цепочки, ни одного ожерелья. В Индии даже самые неимущие люди, принадлежащие к более-менее респектабельному семейству, ревностно оберегают это видимое свидетельство их состоятельности. Вот долги — это ерунда. Можно быть по уши в долгах и всё равно носить богатые украшения. Никто не придаёт этому значения, даже кредиторы. Можно даже просить милостыню с золотыми драгоценностями в ушах. Самое каменное сердце не сможет осудить вас и отказать в подаянии из-за такого пустяка! Но ходить без украшений — это настоящий позор и нестерпимое унижение.

Однако мы знаем, что о подобных вещах у Мимозы были самые необычные представления. Никто её не понимал. Она поступала так, как считала нужным, и потому продала те несколько украшений, что всё ещё оставались от приданого, щедро кормила толпы участливых гостей и при этом не залезла в долги. Когда у неё не осталось совсем ничего, умер сынишка её брата.

«Не ходи к ним», — сказал муж. Потому что ни сам брат, ни его жена не пришли навестить Мимозу, когда улетел её Маленький Павлин. На одно горькое мгновение её посетило страшное искушение послушаться мужа и отомстить за обиду. Но она отмела эту недобрую мысль и вместе с сыновьями отправилась в путь.

Печальное пиршество было в самом разгаре. Каждому гостю подносили большой, свежий лист бананового дерева, шелковистый, как богатый атлас, — лучше тарелки и не придумаешь! На нём возвышалась гора риса с самыми разными приправами. После еды лист сразу выбрасывают на кучу тлеющего мусора и никогда не используют дважды.

Когда во дворе появилась Мимоза без единого украшения, ведущая за руку сыновей, перед ней положили старый банановый лист, на котором уже ел кто-то из гостей. На листе лежала кучка риса, приправленного карри, должно быть, остатки от вчерашнего ужина.

Мимоза никак не могла поверить своим глазам. Она никогда ещё не видела, не слышала и представить себе не могла подобного унижения! Прикоснуться к листу, с которого ел другой человек, значит оскверниться; прикоснуться к объедкам — немыслимая мерзость и нечистота. Даже несмысленное дитя не станет так оскорблять своих приятелей. А предложить подобное гостю… Мимоза была поражена и сидела молча. Такие же листья положили и перед её сыновьями. Они поняли всю горечь унижения, и на глазах у них показались гневные слёзы.

И тогда их мама поняла, что делать. «Не плачьте, мальчики, — тихо проговорила она и нежно погладила по плечу возмущённых ребятишек, которые уже были готовы вскочить и навсегда покинуть негостеприимный дом. — Нам нужно быть терпеливыми и кроткими. Зачем расстраивать пиршество? Не будем ничего говорить; просто съедим то, что нам дали». И понизив голос, она прошептала: «Давайте примем даже это. Ведь ничего такого не произошло бы, если бы Господь этого не попустил».

Но на сердце у неё было горько и тяжело. Как только представилась возможность уйти, не вызвав скандала, они с мальчиками выскользнули за дверь и без остановки прошагали до дома целых пятнадцать миль. Мимоза боялась даже зайти к знакомым перекусить, чтобы пылающий внутри неё гнев не излился в словах, которые лучше оставить при себе. Придя домой, они тщательно вымылись, как будто пытаясь смыть даже воспоминания о том, что произошло, и все вместе сели ужинать. Трапеза их была скромной, но в доме царили любовь и нежная предупредительность, и мальчики, всё ещё кипевшие от уязвлённого самолюбия, наконец утешились.

Но муж всё-таки не удержался от упрёка: «Ведь говорил я тебе, не ходи туда!» Сердце Мимозы откликнулось на его слова горестным вздохом. И правда, лучше было бы не ходить!

Той ночью ей пришлось сражаться в одиночку.

Она прекрасно понимала, что означала эта грубость и все остальные оскорбления. Это было публичное унижение, непростительное с точки зрения обыкновенного индийца. Такое не забывается никогда. Не знаю, с чем это можно сравнить в нашей стране. Представьте, что на пышном банкете перед одним из гостей ставят тарелку с чужими объедками и кладут рядом грязную вилку и захватанный нож. Уже одно это просто неслыханно и невероятно грубо. Но здесь обида была ещё глубже, ещё больнее. Здесь ко всему прочему добавлялся ещё и религиозный подтекст. Ритуальное осквернение мерзко в глазах индийского народа. Мимоза задыхалась от слёз, вспоминая о своём маленьком Майиле, которого брат с невесткой даже не потрудились навестить, когда он лежал при смерти. Она пошла к ним, чтобы утешить их в такой же скорби, уже одним этим как бы говоря им: «Я прощаю вас. Давайте будем друзьями!» Они знали, что означает её приход, и вот как ей ответили.

Она вспомнила, как когда-то они отказались одолжить ей две рупии. Она давно простила и эту обиду. Но что толку прощать? Терзаясь до самой глубины души, она пылала от стыда, ещё и ещё раз переживая прошедший день в глухой темноте ночи. Неужели они поступили с ней так, потому что она не такая, как все, потому что она любит христианского Бога? Но ведь они и сами называют себя христианами! Так почему же они так унизили и оскорбили её?

Неужели это всё из-за того, что на ней не было украшений? Из-за того, что она не потрудилась даже занять несколько драгоценностей под залог? Все вокруг посчитали бы такой поступок простой вежливостью, но Мимозе это показалось бесчестным.

Христиане! Почему они так не похожи на своего Бога? Всего в пяти милях от того места, где она лежала сейчас в слезах, жил искренне верующий человек, пастор христианской церкви, милостивый ко всем вокруг и такой же кроткий и нежный, как его Господь. Тут же неподалёку жили, по меньшей мере, две или три женщины-христианки, которые непременно поделились бы с Мимозой Господней любовью, если бы она могла с ними познакомиться. Но все они были людьми другой касты и без приглашения не могли даже придти к ней в деревню. Она же ничего о них не знала, как и они ничего не знали о ней, ибо порой в доме самого ближнего к нам соседа кроется целый неведомый мир, и пять миль становятся бесконечным расстоянием. Мимоза помнила ту старуху-христианку, посланную к ней в дни нужды. Она воистину была для Мимозы как ангел Господень. Да, но неужели это и есть то, что тогда было ей обещано? «Он будет указывать тебе дорогу даже в самых малых и незначительных делах». Неужели это Он повёл её в тот бессердечный дом, где их так ужасно оскорбили? Перед её глазами вновь встала унизительная картина, и в сердце опять поднялась волна горячего, обжигающего стыда. Она стала посмешищем в доме собственного брата.