Лекции - Кураев Андрей (протодиакон). Страница 17

Итак, начало Библии известно всем: это рассказ о сотворении мира. Это настолько известно, что мы даже не придаём значения такому началу. Дело в том, что я вот сейчас пробую вспомнить, например, священные книги других религий и я нигде не могу вспомнить, чтобы ещё какой‑то священный эпос начинался именно так. Махабхарата так не начинается, Коран так не начинается… О каких‑то других событиях там рассказывается, а вот чтобы именно история мироздания начиналась с этого… Обычно это повествование в других религиях идёт где‑то в середине книги священного эпоса.

Библия с этого — начинает…

Чтобы понять, почему это так важно для библейского миропонимания, вспомним, в каких условиях Моисею даётся шестоднев.

В это время Израиль странствует в пустыне (Пятикнижие пишется в период странствия Израиля). Это бездомный народ–скиталец, который оставил позади Египет и ещё не дошёл до Палестины. Это самый нищий народ Ближнего Востока: у него нет своей земли, у него нет своей истории, у него нет своей письменности — у него вообще ничего своего нет. Когда потом (ещё пройдут века) в Палестине Соломон захочет поставить храм, окажется, что среди евреев нет ремесленников даже, и Соломон будет звать, как описывает Библия, ремесленников из Финикии, из того же Вавилона, из Египта. Да… Израиль — самый нищий народ этого времени.

Что же из этого следует дальше?

Есть такой принцип библейской работы: если ты хочешь понять смысл какого‑то места, посмотри, а не встречается ли эта мысль или этот сюжет в других книгах Библии, потому что при всём том, что это десятки книг, это всё‑таки одна Книга. И давайте сопоставим эти разные места — и, может быть, мы вместе поймём общий библейский контекст.

Так вот… таким «параллельным» местом к первой главе Книги Бытия являются 40–е главы из книги пророка Исайи: в них тоже рассказывается о том, как Бог создал мир. Но пророк Исайя точнее, полнее, может быть, даже, чем Моисей, указывает контекст, в котором творение мира происходит. Исайя обращается к израильскому народу в очень похожей ситуации с Моисеем: у Израиля опять нет своей земли, он опять народ рабов, народ нищих — он пленён Вавилонской империей на этот раз (не Египетской, а Вавилонской) и находится ещё в плену. И вновь те же самые искушения.

Вы помните, что когда Моисей ведёт свой народ через пустыню, евреи всё время бунтуют и говорят: «Давай вернёмся назад в Египет — там нас мясом кормили. Там было хорошо, а здесь мы голодны. Мы лучше откажемся от этого Бога, если Он от нас требует таких мучений, лишений. Признаем египетских богов и снова будем жить в довольстве и счастье».

Проходит четыре столетия. Евреи оказываются в Междуречье — в Нововавилонской империи. И вновь то же самое говорят люди: «Зачем нам нужен этот Бог Палестины — зачем нам нужен наш Бог, если Он нам не помог, если мы потерпели военное поражение, если наши враги оказались сильнее нас, богаче нас, знатнее нас — если мы здесь снова на положении рабов? Может быть, мы должны принять богов наших новых владельцев? Может, мы должны теперь поклониться вавилонским богам?»

И вот здесь пророк Исайя обращает свой голос к Израилю и говорит ему самое важное… Что же это самое важное?

Позвольте мне сделать небольшой экскурс в историю религий. Дело в том, что те исследования, которые были проведены в XX веке этнографами и историками, показывают, что всё‑таки в мире не было такого народа, который был бы всерьёз многобожником — политеистом. Практически во всех известных нам народах и культурах есть представление о том, что Бог всё‑таки один. Другой вопрос, что многие народы считают, что до этого единого бога ему нет дела: ни народу нет дела до этого единого бога, ни этому высшему богу нет дела до этого народа, до земных дел. И вот та форма религиозности, которая наиболее распространена в мире и в истории, эту форму можно назвать словом «генотеизм»: когда тот или иной народ избирает маленького божка, с которым заключает свой завет. Помните, греки (афиняне) заключают свой завет с Афиной. Например, в Эфесе заключают свой завет с Артемидой Эфесской — у каждого города есть свой ангел–хранитель, есть свой божок, который, считается, покровительствует ему. У каждого народа, даже у каждой семьи…

И при этом языческое сознание считает так: к единому богу обращаться тяжело, стыдно — он далеко, а мы вот с нашим маленьким божком, который у нас есть, договоримся, он будет нас защищать.

Но дальше из этого следует другая вещь: если я почитаю моего бога на моей территории, то когда я приехал в чужую страну, я должен почитать богов этой земли. Поэтому грек, приезжая в Египет, совершенно спокойно идёт в храм Осириса и приносит там надлежащие жертвы. Он считает, что, скажем, Астарта в Вавилоне и Гея в Греции — это одно и то же.

Казалось бы, какая замечательная веротерпимая позиция… Но из неё следуют некоторые очень интересные выводы.

Первое: если произошло столкновение двух народов и один из них победил другого, отсюда языческое сознание делает какой вывод?

«Боги моих противников оказались сильнее моих богов». Помните, в Илиаде: схватка (битва) на земле — это всего лишь отражение битвы, которая происходит на небесах между олимпийцами; и если моя армия проиграла, значит, мои боги не так сильны — так, имеет ли смысл мне кланяться слабым маленьким моим божкам, я лучше поклонюсь богам народа–победителя.

Отсюда в языческом мире в принципе никогда не ставился вопрос о религиозной истине. Религиозный утилитаризм, практика — да, но об истине никогда языческий мир не задумывался… И, пожалуй, впервые свободу совести начали отстаивать христиане: независимо от того, где мы живём, в каком народе, среди каких язычников, мы будет исповедовать свою веру, даже если мы унижены, оскорблены, пленены — от своего Христа мы не отречёмся… Это то настроение, с которым христиане пришли в мир и победили Римскую Империю.

Но ещё одно следствие отсюда вытекало… Если благополучие и военный успех моего города, моего народа зависит от силы моих богов, от того, помогут ли мне мои боги, отсюда следовало, что весь народ должен ублажать государственных богов. Грек мог быть очень веротерпим по отношению к египтянину — в том случае, если он приезжал в Египет. Но если египтянин приезжал в Грецию и не приносил жертв греческим богам, считалось уже, что он делает что‑то непристойное. А если грек не приносит жертв греческим богам, это изменник нации — изгнание наказание ему или смерть. (Вы помните — Сократа ведь за атеизм судили: «Как же? Он не почитает наших местных богов? Он о едином Боге учит — он атеист, атей»).

Так вот, поэтому христиане были преследуемы и ненавидимы в Римской Империи — «Как? Вы живёте среди нас, но вы не молитесь нашим богам?! Нет, пожалуйста, молитесь своему Христу, сколько угодно, но кроме этого извольте молиться и нашему кесарю, и нашему Юпитеру!». И вот здесь христиане были готовы уйти на смерть, на любые лишения, но они не признавали, что боги язычников и Бог Библии — это один и тот же бог. Боги язычников суть бесы, говорит Библия.

Так вот. Пророк Исайя проповедует Израиль, который вновь воспроизводит в себе языческие стереотипы мысли: раз мы проиграли и мы находимся на земле Вавилона, то мы должны кланяться Астарте.

И вот тогда пророк Исайя напоминает: «Послушай, Израиль, ты забыл одну маленькую деталь — твой Бог это не бог Палестины, который существует где‑то в одном ряду с богом Египта и богом Вавилона — твой Бог это тот самый единый Бог, чьё имя велико и чудно, это тот Бог, который один создал весь космос, твой Бог–Творец. И поэтому неважно, где ты находишься — в Палестине или Вавилоне, — Богу можно поклоняться везде, и здесь надо исполнять закон, и здесь нельзя забывать заповеди Моисея…» (-35:54)