«Сказание» инока Парфения в литературном контексте XIX века - Бузько Елена Александровна. Страница 8
Описание святых мест в очерках Дашкова достаточно точно, но, предельно сжато и кратко. Напротив, личные переживания путешественника изображены у Дашкова довольно подробно: «Нестерпимый жар и духота в каюте, палящий зной на палубе <…> вселяли в нас уныние и заставляли жалеть о бурях, с коими боролись мы в самых сих местах, на пути из Египта в Морею… Не так ли иногда, после бури страстей, в дремоте нравственной и с отвращением ко всему, что прежде нас пленяло, жалеем о сильных горестях, потрясающих бытие, но возвышающих душу?..» [64].
В отличие от эмоционального рассказа Парфения, в тексте «Русских поклонников в Иерусалиме» можно заметить некоторую непричастность автора к всеобщему действию – поклонению святыне: «Пусть холодные умы смеются над восторгами поклонников. Здесь, у подошвы Сиона, всяк – христианин, всяк верующий, кто только сохранил жар в сердце и любовь к великому» [65]. Из приведенного фрагмента не совсем ясно, причисляет ли автор себя к восторженным поклонникам.
Обобщенный образ паломника, присутствующий у Дашкова, особенно отличает его авторскую манеру от повествования Парфения.
На наш взгляд, говоря о паломнической поездке А. Н. Муравьева и сравнивая ее с путешествием Дашкова, Пушкин отдавал предпочтение Муравьеву, имея в виду именно некую отстраненность Дашкова от всеобщего поклонения святыне. Не называя имени автора, но цитируя текст «Русских поклонников…», Пушкин укоряет Дашкова в «любопытстве найти впечатления», а Шатобриана – в стремлении «обрести краски для романа» [66].
2
При анализе «Сказания» очень важным для нас оказывается тот предшествующий книге Парфения контекст паломнической литературы, к которому принадлежит «Путешествие ко Святым местам в 1830 году» А. Н. Муравьева.
Перу Муравьева принадлежат стихотворения, поэтический цикл, драмы, очерки, мемуары и исторические трактаты. Трудно назвать литературную форму, к которой бы не обращался литератор. Несмотря на столь многожанровое творческое наследие, Муравьев остался известен прежде всего как автор книги о паломничестве.
Писатель придавал огромное значение путешествию к святым местам, потому что именно оно принесло Муравьеву литературное имя. Образ Иерусалима появляется уже в его раннем драматическом произведении «Битва при Тивериаде» и сопровождает писателя всю жизнь, пройдя в его сознании эволюцию от колыбели рыцарских подвигов до символа небесного града. Духовная стезя деятельности Муравьева, по его словам, была проложена благодаря Иерусалиму: «Щедрою рукою вознаградил меня Господь, ибо все, что я ни приобрел впоследствии, как в духовном, так и в вещественном, истекло для меня единственно из Иерусалима» [67]. С именем святого города он связывал даже свои гражданские успехи. Так, по крайней мере, Муравьев писал в своих мемуарах [68], ориентированных на светскую публику.
«Путешествие ко Святым местам в 1830 году» выдержало пять изданий, ему сопутствовало поощрение издателей. На публикацию книги Муравьева откликнулись почти все ведущие журналы и газеты того времени [69]. Внешний вид «Путешествия», благочестивые стремления и эмоциональный подъем автора произвели впечатление на современников [70]. В течение своей жизни Муравьев, осознавая, что «ни одна из его книг не имела столь блистательного успеха», старался поддерживать репутацию автора «Путешествия». Не случайно после этой книги писатель создает своеобразный цикл путешествий: «Путешествие по Святым местам русским», «Римские письма», «Грузия и Армения», «Письма с Востока в 1849–1850 гг.», «Русская Фиваида на Севере». Рецензенты «Отечественных записок», «Библиотеки для чтения», а также И. С. Тургенев и А. В. Никитенко считали «Путешествие по Святым местам русским» логическим продолжением первого «Путешествия» [71].
В литературном отношении первое «Путешествие» было самым «отделанным» произведением Муравьева, который посвящал своему творению «все досуги и нравственные силы». Участие В. А. Жуковского, а также значительная правка Филарета [72] усовершенствовали текст «Путешествия». Но когда книга уже была напечатана, Муравьев «испугался» ее появления в свете, о чем свидетельствует анонимность издания: автор не исключал возможного провала книги и очень его опасался.
Как паломническое сочинение «Путешествие» содержало описания памятных мест Иерусалима и его ближайших окрестностей, а также Вифлеема, Мертвого моря, Вифании, и др. Для Муравьева святыни Константинополя и Палестины – «обширное поприще для высоких дум». Но не столько святые места, сколько вызванные ими «чувства и мысли» составляют содержание «Путешествия». Авторские переживания, чувства, возникающие при виде святынь, исторических памятников, получая в сочинении Муравьева особую значимость, становятся главным предметом повествования. Рассуждения о библейских событиях, почти постоянно сопровождающие текст Муравьева и выливающиеся в бесчисленные отступления, – отличительная черта его прозы.
Следует заметить, что картина местности, связанной с тем или иным библейским сюжетом, у Муравьева всегда претендует на живописность. Таковы, например, описания дороги от Газы до Иерусалима, Аравийской пустыни, Иорданской долины, Кедронского потока, Элеонской горы, вершин Фавора и Сиона. Современники заметили умение Муравьева представлять все «в полных картинах, где очерк и краски положены рукой искусного художника, верного природе и вкусу» [73]. Журнальная критика подчеркивала живописность «Путешествия», отмечая у автора некую целостность восприятия, черту, присущую пейзажной живописи. А. В. Никитенко, спустя более чем 40 лет, говорил о том, что язык Муравьева подобен «блеску красок, которые густо ложатся под широкою кистью» автора [74].
Автор статьи в «Телескопе» считал, что «животрепещущие впечатления, живые картины» могут создать только путешественники, являющиеся «послами и представителями своих наций». Таким представителем был, по мнению критики, Муравьев, описавший святые места как поэт, «как просвещенный наблюдатель и как христианин». По словам Надеждина, книга доказала, «что религия может быть неразлучна с просвещением, что благочестие не враждует с поэзией». Надеждин имел в виду те «лирические отступления», ту «живописность», которыми так богато «Путешествие» и о которых писали в «Северной пчеле», «Московском телеграфе» и «Телескопе» [75].
Палестина представляла «неистощимую жатву для поэта-путешественника», ибо «на всем пространстве земного шара нет страны, более живописной» [76], – говорил Н. И. Надеждин в статье о «Путешествии» Муравьева. В своих воспоминаниях о работе над книгой автор признавался, что поэтические и духовные впечатления были записаны им на местах библейских событий. Но конкретное и детальное описание христианских святынь не представляло для Муравьева особого интереса [77]. Современники замечали, что он не отличался внимательностью [78] и восполнял свои записи сведениями от проводников, пользуясь существовавшими в то время путеводителями. Отсутствие проводника огорчало Муравьева, так как в этом случае он не мог «сделать верного описания» и допускал погрешности, которые вызывали предубеждение против его путевых записок. Автор статьи в «Московском телеграфе» говорил по этому поводу: «Не ищите подробных, систематических описаний в двух небольших книгах, в которых заключается взгляд на столь многое и разнообразное. Это, говоря собственно, заметки» [79].