Жизнь продолжается. Записки врача - Дорогова Евгения Викторовна. Страница 12

Ручкой стоящей предо мной миски с нарезанными большими кусками пчелиных сот был серый заяц. Рядом стоящую расписную тарелку, наполненную солеными огурцами — чтобы закусывать соты, — можно было разбить только очень постаравшись. Пробки для графинов были стеклянными, в виде петухов. В некоторых сосудах петухи и белки обнаруживались сидящими на дне. Большое блюдо с пирогами поддерживал медведь.

Пили за нашу Победу, со слезами и рыданиями — за погибших на войне. Ванин отец, вернувшийся из ссылки, погиб на фронте в 1942 году под Тверью. Дедушка, не пережив гибель последнего сына, скончался через год.

Тосты были многословными, отражающими местные проблемы, иногда вызывающими общий смех, иногда дискуссии и споры. Все, кроме меня, пили самогон, даже одним запахом своим вызывавший у меня дурноту.

Мужики, бабы, парни тянулись к Ване, держа в руках стаканы. Он целовался, обнимался с ними и пил это «вино». Когда он стал с трудом подниматься с лавки, я заволновалась и решила — пора домой! Ваня уходить не хотел, продолжал пить и целоваться. Наконец с чьей-то помощью удалось вывести его под дождь. С трудом удерживая равновесие и горланя какую-то песню, он пытался схватить меня, притянув к себе. Я вырвалась и пустилась бежать сквозь завесу дождя по еле заметной лесной тропинке к дому. Он топал сзади, что-то кричал, падал, пытался догнать, но бегала я неплохо.

Девочки со встревоженной мачехой стояли у дома. Она пошла встречать хозяина, а меня сестренки привели в жарко натопленную по-черному (без трубы) баню. С детской серьезностью они приказали мыться щелоком и хлестаться распаренным березовым веником, чтобы не заболеть. Я так и сделала, правда, перепачкалась от неумения сажей, пышной бахромой висевшей на стенах и на потолке. Они же, подав чистое белье и укутав в тулуп, сопроводили меня в избу и усадили перед праздничным столом с сияющим золотом медным самоваром.

Не знаю, как хозяйка выгоняла хмель из Вани в той же бане, но скоро он, более-менее нормальный, был усажен на лавку рядом со мной. Сидя за праздничным столом, мы пили неимоверное количество чашек чая с вареньем из малины, ели пироги и всё те же соты с солеными огурцами. Пот, лившийся ручьями, вытирали данным для каждого расшитым полотенцем.

На этот раз на сеновал хозяина не пустили, а общими усилиями взгромоздили на печку, где он тут же глубоко уснул. Но я долго не могла заснуть в эту ночь, плакала, вспоминая безобразный вид пьяного друга. После того как моя беззаветная девичья любовь закончилась горем, все мужчины стали мне безразличны. Ваня для меня был только верным другом. Я так же по-дружески была ему верным помощником.

Утром снова шел дождь. В доме было темно, как в сумерки. Делать было нечего. Я лежа читала в своей комнате. Уехать домой мы должны были послезавтра.

Проспав на печке до обеда, бледный и несчастный пришел Иван. Он опустился на колени, упершись локтями в край постели, обхватил свою голову руками и тихо спросил: «Я обидел тебя?» Я ответила: «Ты был пьян как свинья! Я не могу, когда ты теряешь облик!» Он горестно прошептал: «Прости меня. Я никогда не могу тебя обидеть, а кто посмеет — убью!» Вглядевшись в его лицо, я поняла — это правда. Илья Пророк оглушительными раскатами грома и вспышками молний обозначал свое грозное присутствие. В горе нельзя жалеть, надо помогать. «Ладно! Прости и ты меня! — сказала я, как бы протягивая ему руку дружбы. — Не делай так больше!» Он ответил: «Не буду!»

Мои неуклюжие слова «свинья», «облик», наверное, врезались в его сознание навсегда. И действительно, в течение полувека я никогда не видела его пьяным. Он не терял своего облика, несмотря на бесчисленные компании и застолья во время военной службы, а также на многочисленные банкеты, фуршеты и гости в более зрелые годы.

Ваня чутко уловил, что я догадалась о его истинных чувствах, но не в силах на них ответить. Он тактично предоставил времени излечивать меня от горя. Поняв, что получил прощение, он радостно закричал: «Идем скорее в лес! Не можем же мы уехать без грибов!»

Накрывшись вместо зонтов рядном (накидками, сплетенными из стеблей льна), мы отправились в лес за белыми груздями. Принося корзины грибов, тут же высыпали их в специальную бочку с пробкой у дна. Хозяйка мыла и отмачивала грибы в проточной воде. Последний день офицерского сорокапятидневного отпуска мы посвятили засолке груздей на зиму в небольших деревянных ведерках, ушатах, один из которых увезли с собой в Москву. Но не только старинный ушат покидал родной дом. С нами уехала старшая из девочек, сестра Вани. С ее устройством в гарнизоне было множество хлопот. Я взяла над ней шефство, что было большой помощью другу.

С этого памятного праздничного дня наши отношения стали более строгими, предупредительными и осторожными. Учились мы упорно и напряженно. От сессии к сессии лучше и лучше, что отмечалось повышенной стипендией. Я совсем перестала болеть, похорошела и окрепла.

Вне учебы мы не виделись, за исключением воскресных дней. Ваня был любимцем всех членов нашей семьи и приезжал к обеду. Бабушка Поля в нем души не чаяла и не знала, как отблагодарить за мое выздоровление. Она не уставала к каждому выходному дню печь разнообразные вкусные пироги.

Одна только мама принимала его прохладно: парень деревенский, незнатный. Но именно его род и был заслуженно знатным родом поволжских богатырей: искусных плотников, героических воинов и тружеников-мельников, известных во всей округе. Позже я узнала, что водяная мельница у села, где мы были в гостях, тоже принадлежала когда-то Ваниному дедушке.

Московская молодежь, пережившая ужасы войны и отдавшая ей свои юные годы, просто набросилась на книги. Читали везде: в транспорте, на остановках, на отдыхе, в очередях. В библиотеки ходили почти так же часто, как в булочные. Ваня открыл для себя иностранных авторов: Дюма, Диккенса и других, а также обширную отечественную классику. Для меня было загадкой, как можно прочитать такое количество книг одновременно с учебной литературой? Он обладал необыкновенной памятью и никогда не забывал прочитанное. Я убедилась в этом, работая с ним вместе, когда коллеги обращались к нему с вопросами, как к справочнику.

Каждое воскресенье после домашнего обеда мы уходили в театр или на концерт. Проводив меня до дома, он спешил на электричку.

В течение двух лет после возвращения из деревни мы знакомились с культурной жизнью столицы и хорошо в ней ориентировались. Цены на билеты были вполне доступными, но чтобы купить их, москвичи с вечера вставали в очередь у касс. Однако в нашей группе культоргом была фронтовичка Рита, организованно снабжавшая нас билетами. В ее очереди Ваня имел первый номер.

Наша жизнь была нелегкой. В ней не было никакой роскоши, но она была увлекательной, интересной и радостной. На этом фоне перенесенные трагедии ушли в прошлое, а возникшая любовь, как бурная река, прорвала все преграды и плотины и вынесла нас к свадьбе.

СВАДЬБА

На нашу студенческую свадьбу собралась вся группа студентов мединститута, наполовину состоящая из фронтовиков. Из двухкомнатной квартиры в старом доме на Большой Грузинской улице моими родственниками была удалена вся мебель. В одной из комнат остался обеденный стол, раздвинутый во всю его длину, в другой ожидались танцы. У нас с Ваней студенческая дружба, длившаяся три года, превратилась в пылкую любовь и привела к браку, несмотря ни на какие жизненные трудности первых послевоенных лет.

Среди собиравшихся гостей я с удивлением увидела несколько незнакомых лиц и среди них седовласого, стройного генерала с женой. Их усадили на почетные места, и свадебное застолье началось.

Первый тост был предоставлен самому пожилому человеку, моей бабушке, за ней последовали родители. Затем встал генерал. Рассказав присутствующим о гибели родителей Ивана, он возложил на себя ответственность и удовольствие поздравить молодых в качестве посажёного отца жениха.