Король в изгнании - Гарднер Джеймс Алан. Страница 85

– Всегда найдутся новые враги, – небрежно бросил отец.

– Возможно, – согласилась Фестина, – если отправиться на их поиски. Но для этого нужно сначала изобрести мирное искусство кораблестроения. И навигацию. И картографию. И систему правления, при которой империя не развалится, когда королева окажется слишком далеко, чтобы принимать решения за каждого. – Она покачала головой. – Успех в войне всегда ведет к потребности в мире, адмирал. Предположим, десятки тысяч лет назад среди мандазаров был подвид, на сто процентов посвящавший себя войне; но в таком случае они бы не смогли выжить, верно? Либо они перебили бы друг друга, сойдясь в каком-нибудь Армагеддоне, либо умерли бы с голоду, поскольку рабочие стали бы чересчур ленивыми и глупыми, чтобы надлежащим образом сеять и убирать урожай. Современные мандазары – «мандазар сапиенс» – поднялись на вершину эволюции благодаря тому, что не были жестко запрограммированы лишь на одну функцию.

Она пристально посмотрела на человека с прозрачной грудью, стоявшего на стене.

– Можешь восхвалять войну сколько хочешь, адмирал Йорк. Это делают многие, особенно с тех пор, как благодаря Лиге вооруженные конфликты стали крайне редки. Когда в течение долгого времени никто не видел настоящей битвы, кое-кому начинает казаться, что недостает изначального источника энергии. Но война – лишь часть истории любой расы, и все остальное не менее важно.

– Остальное становится важным лишь после того, как закончится война, – ответил отец. – Убить или быть убитым, Рамос, – вот фундаментальный принцип, а все прочее из него следует, если остается время. Не стоит писать стихи, пока не сидишь на костях своих врагов.

Он махнул рукой в сторону приближающейся Черной армии. Те уже достигли последнего канала, который окружал дворец, подобно рву. Вскоре они должны были пересечь его, проломить изгородь и ворваться на территорию дворца. Стеклогрудый клон улыбнулся.

– Вот к чему все всегда сводится в итоге, Рамос. Чистая агрессия – сила против силы. Можешь произносить напыщенные речи об искусстве, науке и прочем, что кажется тебе великими свершениями, но природе наплевать на всю эту чушь. Смерть – единственная реальность, по-настоящему признанная в нашей вселенной. Вот почему мы с Сэм решили начать войну, посвятив себя единственной великой жизненной цели.

– Убивать тех, кто тебе угрожает? – спросила Фестина.

– Да.

– Уничтожать тех, кто опасен для тебя?

– Именно.

– Сильный подчиняет слабого?

– Верно. – Он поднял ногу, затем снова поставил ее на лицо Флебона. – У вас десять секунд, чтобы сдаться, или я продемонстрирую вам, насколько отвратительна может быть война.

– Возможно, у меня и есть десять секунд, – холодно ответила Фестина, – но у тебя их нет. Ты – опасное неразумное существо, угрожающее убить разумного, и долг любого разумного, находящегося рядом, – остановить тебя. К тому же ты, адмирал, – самодовольный тупица, который превозносит радости побед, но не в силах понять самый важный из всех законов: каким бы крутым ты себя ни считал, всегда найдется кто-то, кто сможет выбить из тебя дурь. – Она громко хлопнула в ладоши. – Балрог!

Словно из пылающей печи, из пролета вырвался ярко-красный язык. Алый дым плотной пеленой окутал отца и Дэйда, столь быстро, что оба оказались с головы до ног покрыты спорами, прежде чем успели среагировать.

Дэйд с воплем выронил станнер, схватившись обеими руками за шлем. В течение десяти долгих секунд он пытался оттереть стекло пальцами, сдирая продолжавший утолщаться слой мха. Затем какая-то особо голодная масса спор сумела прогрызть его скафандр в области живота, где был сделан разрез, чтобы обнажить кабели питания. Из живота скафандра вырвался воздух, развеяв вокруг споры, словно порыв легкого ветра. Дэйд взвыл и согнулся пополам, словно кто-то раздирал когтями его внутренности. Мгновение спустя он свалился за стену парапета, скрывшись из виду, и его вой оборвался.

Что касается отца – моего сына, моего брата-близнеца, – то у него не было даже скафандра, который мог бы его защитить. В мгновение ока его голову окутал слой мха; красный пух покрывал его волосы, лез в глаза, забивал нос и рот. Мне показалось, что он попытался закричать, но смог издать лишь едва слышный стон. Он сделал вслепую два шага, но третий сделать уже не сумел – каждую секунду мха становилось все больше, приковывая его к месту. Он судорожно пытался размахивать руками, пока они не стали слишком тяжелыми; его тело уже казалось вдвое больше, чем изначально, а споры все продолжали атаковать… Вскоре на месте Александра Йорка был лишь пушистый красный шар высотой в человеческий рост, светившийся ярко, словно костер.

Двадцать секунд царила абсолютная тишина – не было слышно даже дыхания. Затем верхняя часть светящегося красного шара начала проваливаться внутрь. С каждым мгновением шар оседал все больше, по мере того как споры расползались по каменному парапету.

И под ними ничего не было. Ни человека. Ни костей. Ничего, кроме сплошного мха. Я чувствовал сильный запах тостов с маслом, который доносил ветер сквозь дыру в нашем стеклянном кубе… и мне почему-то представился довольный собой хищник, который только что сытно пообедал.

По мере того как шар продолжал распадаться, я увидел, что прозрачная грудная пластина осталась нетронутой – видимо, оказалась несъедобной. Маленький стеклянный контейнер, до этого находившийся среди внутренностей, парил над массами мха, словно покачивающаяся на глади озера бутылка. Минуту спустя шар, который когда-то был моим отцом, превратился в красное светящееся пятно на камнях парапета. Еще мгновение прозрачный контейнер лежал неподвижно на подстилке из мха, и я смог различить крошечную красную точку внутри – спору балрога, которую держал в плену адмирал Йорк. Мох вокруг неожиданно вспыхнул ярким заревом, на секунду меня ослепившим. Когда я снова смог видеть, контейнер исчез – испарился, растворился, – а когда-то бывшая в неволе спора смешалась с миллионами других, молчаливо светившихся во тьме.

Миссия балрога была выполнена – пленник освобожден. Но спасение не могло прийти, пока клон отца не был съеден заживо. Другие копии отца – стеклогрудый на Целестии и Александр Йорк, адмирал флота, на Новой Земле – наверняка оставались связанными между собой в течение всей казни и, вероятно, ощущали каждую миллисекунду этого процесса так, словно это происходило с ними самими.

Я подумал, каково это – чувствовать, как тебя пожирают заживо. Балрог наверняка мог бы об этом рассказать – если он был телепатом, то должен был слышать мысленные вопли отца, – но я решил, что знать мне этого совсем не хочется.

Фестина уже карабкалась по веревке к крыше стеклянного куба.

– Выяснил, как управлять этой штуковиной? – на ходу крикнула она Тобиту.

– Почти, – ответил он. – При условии, что здесь нет встроенных систем безопасности. Если бортовой компьютер попросит меня ввести пароль или что-то в этом роде, ничего не выйдет.

– Будем надеяться, что этого не случится. Если мы не сможем остановить атакующую армию, этот куб – наш единственный шанс выбраться из города.

Как только она выбралась на стеклянную крышу, я схватился за веревку и тоже полез наверх. Оставаться в кубе не было никакого смысла – Тобиту я ничем помочь не мог и Невинности тоже. Пока я смотрел, как балрог пожирает моего отца, Невинность тихо лишилась чувств. Возможно, это было добрым знаком – с мандазарами происходит подобное, когда их метаболизм переключается на исцеление организма, – но это могло также означать, что у нее слишком серьезные повреждения внутренних органов. Нужно было доставить Невинность в лазарет… но прежде требовалось остановить Черную армию.

За пределами куба воздух был насыщен запахом тостов с маслом, настолько густым, что ночной ветер не в силах был его развеять. Хорошо было видно, какую часть парапета покрывал красный мох – большое пятно на том месте, где сожрали отца, неподалеку – холмик, еще сохранявший очертания Дэйда, и легкий, похожий на пыль, налет во всех остальных местах. Флебон и мандазары тоже получили свою долю спор, когда балрог вырвался из лестничного пролета, но мох не покрывал их целиком, лишь отдельными светящимися точками, испещрявшими их тела.