Христианская традиция. История развития вероучения. Том 2. Дух восточного христианства (600-1700) - Пеликан Ярослав. Страница 78

Открытию этого сдерживающего момента способствовала другая проблема, по поводу которой православные вели споры со своими противниками и которая касалась учения об иконах и таинствах. Ведя иконоборческий спор, православные утверждали, что в силу физической природы человека благовестие должно сообщаться посредством образов, а человек должен почитать невидимого Бога в Его зримых изображениях; противоположный взгляд, отличавшийся спиритуализмом, они называли "манихейским воззрением" [2200]. "Но почему вы почитаете [крест]? — спрашивали богомилы. — Ведь на нем иудеи распяли Сына Божия, и он — враг Божий" [2201]. Крест они именовали "виселицей" [foulka] [2202] и "орудием христоубийства" [2203]. Они отвергали поклонение иконам и считали "православными и верными лишь врагов икон", особенно императора Константина 5-го [2204]. Тем не менее, отвергая изображения, они, в отличие от иконоборцев [2205], не заостряли внимания на евхаристии как подлинном образе Христа. Павликиан православные порицали в том, что те учили, будто евхаристийные слова "приимите, ядите" Христос изрек в чисто символическом смысле [2206], а богомилов — за их учение, согласно которому "причащение честного Тела и Крови… есть причащение обычного хлеба и вина" [2207]. Такое "непочтение мистической и вселяющей трепет жертвы" [2208] заставило православных яснее излагать свое учение о реальном богоприсутствии в таинстве евхаристии. "Зримо пред нами полагается хлеб, но незримо Дух Святой посещает нас и освящает предносимые хлеб и вино. Сии не суть символы [antitypa], но воистину Святое Тело и Честная Кровь Господа и Бога нашего, соделывающего их таковыми. [Телом и Кровию] мы, грешники, освящаемся, приемля сие во оставление грехов" [2209]. Стремясь сохранить "духовное" и посему вверяя физический, материальный мир сатане, дуалисты, в конечном счете, отвергали и материальное как Божие творение, и духовное как Божию природу.

И снова — как и в пору борьбы с несторианами и иконоборцами — сохранению единства материального и духовного способствовало учение о Деве Марии [2210]. Для православных было очевидно, что от своих предшественников-гностиков все дуалисты унаследовали отвращение к физическому естеству Христа [2211]. Залогом же его утверждения была Мария. Описав дуализм павликиан, Петр Сицилийский сразу переходит к их пониманию Девы, согласно которому она не заслуживает именования "благой" и еще менее ее можно назвать святой или матерью Христа [2212]. Утверждая, что "в славе она уступает лишь Богу и первенствует среди всех тварей, видимых и невидимых" [2213], он прослеживает прямую логическую связь между их еретическими воззрениями на Марию и ересью их учения о Христе [2214]. Равным образом и богомилы, "не чтя преславную и пренепорочную Богородицу", возводят на нее всяческое зломыслие [2215]. Сообщалось даже, что именование "Богородицы" они соотносят с каждым своим членом, в которых, как считают, пребывает Святой Дух, и не хотят истинной Богородице отдавать особого предпочтения перед другими людьми [2216]. Если — как, по-видимому, считали дуалисты различного толка — духовную природу и верховенство всевышнего Бога можно отстаивать только за счет радикального отторжения от материи, человеческого тела и всякого прочего зла, православное учение о Христе и Марии должно было стать для них своеобразным камнем преткновения.

С другой стороны, реальность воплощения в физическом человеческом теле была для православия необходимым условием спасения и обожения. Нельзя вместо исповедания троичного единства признавать двуначалие духа и материи или добра и зла, ибо воплотившееся Слово чудотворным обращением к веществу насытило тысячи людей и исцелило слепого [2217]. В вере Церкви творение и воплощение неотделимы друг от друга, и объединяет их учение о Троице. Согласно Посланию к Ефесянам всякое отечество на небесах и на земле берет свое начало в едином Отце [Еф.3:14–15] [2218]. Учение о Троице — это мерило истинного кафолического православия [2219], несмотря на то, что себя дуалисты именуют "кафолической церковью", а православных — "римлянами" [2220]. Таким образом, хотя для богословия дуалистов проблема происхождения зла играла весьма важную роль, решающим между ним и богословием православного христианства оставался спор о Никейском вероучении; посему не полемическим преувеличением, но действительным признанием этого спора служат слова пресвитера Космы, возвестившего против богомилов: "Всякому, кто не верует в святую и нераздельную Троицу, да будет анафема!" [2221].

Единый Бог и его пророк

Седьмой век положил начало новой главе в истории отношений между иудаизмом и христианством, однако именно тогда — или, как впоследствии привыкли говорить византийские христиане, "во дни, когда Гераклий был императором ромеев" [2222] — в пределах восточно-христианского мира сформировалась самая мощная альтернатива христианству, не имевшая равных до тех пор, пока в 20-м веке опять же на Востоке не появился Коминтерн. Хотя христианские современники Мухаммеда не обращали на него никакого внимания, возникновение ислама означало, что отныне тринитарному монотеизму, отстаиваемому православием в борьбе с иудеями и дуалистами, религия этого пророка бросила новый вызов. Христианское богословие не было к этому как следует подготовлено. "Осмысляя ислам, Запад (как и Восток) не мог получить никакой помощи от античности, и никакого утешения в настоящем. Для эпохи, которая по своему содержанию напрямую зависела от прошлого, это было серьезной проблемой" [2223]. Посвятив [2224] богомилам предпоследнюю главу своего "Догматического всеоружия", последнюю Евфимий Зигабен посвящает "сарацинам", или "исмаэлитам" [2225]. На протяжении почти всего периода, рассматриваемого нами в этом томе (начиная с Иоанна Дамаскина и Феодора Абукирского и вплоть до Иоанна 4-го Кантакузена и его внука Мануила 2-го Палеолога, императоров-богословов поздней Византийской империи) антимусульманская полемика занимает выщающееся место в византийском богословии [2226]. Подобно полемике против иудеев эта литература порой пишется в форме "бесед", причем некоторые из них тоже достигают кульминации в тот момент, когда оппоненты уступают православной вере [2227]. Среди других дошедших до нас литературных форм можно назвать покаянную формулу, предназначенную для обратившихся из ислама в христианство и сохранившуюся, по меньшей мере, в двух редакциях, а также "Исповедание веры против сарацин" [2228], которое (если судить по наличию цитат из Апостольского Символа, а также Символа Афанасия) было, по- видимому, западного происхождения (хотя и написанное на греческом) [2229] и, наверное, подспудно представляло собой обмен посланиями, начавшийся после того как халиф Омар "отправил Льву (3-му) догматическое послание, мня, что сможет убедить его принять ислам (magarisai)" [2230].