Эдо и Эйнам - Агнон Шмуэль Иосеф. Страница 10

Я сидел и молчал и не говорил ни слова. И впрямь, что сказать человеку, у которого от горестей ослаб рассудок, человеку, который пытается утешить себя воспоминаниями о былом блаженстве? В его лице не было ни кровинки, лишь уши жили своей особой жизнью. Сидел он и ловил звуки ушами. Только они и остались у него, когда все существо его погрузилось в безмолвие. Потом махнул он рукой и сказал: все причуды воображения. Потом улыбнулся смущенно и сказал: когда воображение разгуляется, в любой тени мерещатся призраки. Который час? Пора мне вернуться домой. Боюсь я, что высохла тем временем одежка, что я положил перед кроватью Гемулы. В Стране Израиля луна жарче солнца иных стран. Он встал, но снова присел. Присел и, глядя перед собой, на грустный напев прошептал стих: "Украдкой принеслось слово, [50] и ухо едва уловило его". Сказал я ему: взгрустнулось? Усмехнулся он и сказал: не мне взгрустнулось, но Иову, что сказал слова эти. Глянул я на него, хотел что-то сказать. Порылся я в карманах, как будто искал слова в глубине души, а стал искать в карманах. Вытащил я из кармана нарисованную открытку, что пришла от Грайфенбаха с женой, посмотрел на нее и увидел на открытке луну на крыше. Вытащил Гамзо бумагу для самокруток и табак и скрутил себе маленькую самокрутку, провел языком по краю бумаги, склеил ее, вставил сигарету в рот и прикурил. – А вы не курите? – спросил он и сказал: – Скручу вам сигаретку. – Сказал я ему: не беспокойтесь, дружище. Достал я пачку сигарет и закурил. Сидели мы вместе и дымили. Поднялся дым, и окончилась наша беседа. Посмотрел я на дым и сказал самому себе: если соберется Гамзо уходить, не стану его удерживать и, коли пойдет, возвращать не буду. А когда уйдет, постелю я себе и усну, а завтра, с Божьей помощью, напишу письмо Герггарду и Герде, и напишу им: ваш дом под надежной охраной. А насчет своего жилья мне бояться не приходится, потому что после взлома установил я новые крепкие замки. И тут ушли мои мысли к жене и детям, что гостят в деревне, а раз гостят они в деревне, то уже, наверное, спят, потому что деревенские рано ложатся. Да и я бы уже спал, если бы не Гамзо. А насчет Гамзо: все же удивительно, что он пришел сюда. И что бы он делал, если бы меня не застал? Протянул я руку и отвел лампу в сторону. Вышла луна и озарила комнату. Веки мои сомкнулись, голова стала опускаться. Напрягся я и открыл глаза: увидел ли Гамзо, что я задремал? Увидел я, что он прикрывает кулаком рот. Стих я и подумал: почему он прикрывает рот? Хочет сказать, чтобы я молчал? Я и так молчу. 6 т тяжести мыслей отяжелела голова и отяжелели веки. Упала голова моя на грудь, и закрылись глаза.

Покоятся мои глаза и просят сна. Но уши не дают им уснуть, слышат они шорох босых ног на полу соседней комнаты. Напрягаю я слух и слышу пение: ядл-ядл-ядл-ва-па-ма, ядл-ядл-ядл-ва-па-ма. Сказал я себе: снова пришли сновидения. Вошла луна и озарила мое лицо. Сказал я ей: мы знакомы, не вас ли я видал на открытке? И вновь раздалось пение: ядл-ядл-ядл-ва-па-ма. Озарила луна голос, и в голосе возник женский облик. Сказал я себе: значит, правду говорил Грайфенбах, когда сказал, что Гинат сотворил себе девицу. Однако почему так больно моим пальцам? Открыл я глаза и увидел, что Гамзо стоит возле меня и жмет мне руку. Высвободил я руку и с удивлением посмотрел на него. Возвратился Гамзо на свое место, сомкнул зрячий глаз, и тот уснул, но кривой глаз запылал огнем. Подумал я: зачем он сжал мне руку, хотел, чтобы я услышал пение? Значит, и впрямь было пение, наяву, а не во сне? И что за пение? Голос женщины, что поет и пляшет в лад своей песне? Посмеялся я над самим собой, что вообразил себе девицу, созданную воображением. А чтобы отмести последнее сомнение, созрело у меня решение спросить Гамзо, что он думает об этом. Зажмурил Гамзо свой кривой глаз вместе со зрячим глазом, и улыбка наслаждения разлилась на его лице, как у юноши, что внемлет словам возлюбленной. Трудно мне было прервать его. Опустил я взор вниз и затих.

Вновь зазвучал голос, но не пения, а речи. На каком языке? На ненашенском языке. Хотел я спросить Гамзо. Открыл глаза и увидел, что его кресло пусто. Повернулся я туда и сюда, но не увидел Гамзо. Пошел я из комнаты в комнату, но его не нашел. Вернулся я на свое место. Прошло десять минут, а он не возвращался. Я забеспокоился, не стряслось ли с ним что-нибудь. Сказал я себе: надо посмотреть, что с ним стряслось. Поднялся я из кресла и вышел в коридор и там не нашел Гамзо. Сказал я себе: подожду-ка я его в комнате. Прежде чем вернуться в комнату, зашел я в предназначенную для праздника Кущей пристройку, а там был вход в горницу Гината. Посмотрел я и увидел Гамзо, что стоял за дверью. Удивился я: что он здесь делает? Появилась ладонь и коснулась дверей. Еще не понял я толком, что я вижу, как приоткрылась дверь и из комнаты блеснул свет. Потянулся я к свету и заглянул в комнату.

Свет луны озарял комнату, а в комнате стояла молодая женщина, в белых покрывалах, ноги босы, волосы распущены, а глаза закрыты. И человек сидел в комнате за столом у окна и записывал чернилами на бумаге все речи женщины. Ни слова из ее речей я не понял и сомневаюсь, есть ли на свете человек, понимающий такой таинственный язык. И женщина говорила, а перо писало. Ясно было, что человек, записывавший слова женщины, был Гинат. Когда он вернулся и когда вошел в горницу? Пока мы с Гамзо сидели в светлице Грайфенбаха, вернулся к себе домой Гинат, а женщина, надо думать, вошла через окно. Тогда я и слышал, как отворилось окно и раздались шаги босых ног. Столько нового явилось моему взору, что позабыл я про Гамзо и не заметил, что он стоит рядом. Но Гамзо, ах, Гамзо странно повел себя, забыл приличия и вежливость, ворвался в комнату и обнял женщину за талию. Этот скромник, посвятивший всю свою жизнь жене, ворвался в чужой дом и обнял чужую женщину!

И тут все перемешалось, и я удивляюсь самому себе, что помню порядок событий. Недолго они длились, но сколь продолжительными казались! Я стою с Гамзо в прихожей Гината, и дверь его горницы полуоткрыта. Я заглядываю в комнату, что сияет от света луны. Луна сжалась, чтобы войти в горницу, а когда вошла в горницу, распространилась, и стала видна вся горница и все, что в горнице. Я вижу: женщина стоит посреди горницы, и молодой человек сидит за столом и пишет. Внезапно бросился Гамзо и ворвался в горницу и обнял женщину за талию. Отвратила женщина от него лицо и воскликнула: о мудрец! Голос ее был как голос юной девы, что созрела для любви. Ответил ей юноша и сказал: ступай, Гемула, за своим мужем. Сказала Гемула: я ждала тебя столько лет, а ты говоришь "ступай, Гемула". Ответил ей юноша и сказал: он муж тебе. Сказала Гемула: а ты, мудрец Гидеон, кто ты мне? Сказал юноша: а я никто и ничто. Засмеялась Гемула и сказала: ты никто и ничто. Ты добрый человек. Ты красивый человек. Нет на свете красивее и добрее тебя. Оставь меня у себя, и я спою тебе песню Грофит-птицы, что поет ее раз в жизни. Сказал юноша: спой. Сказала Гемула: спою песню Грофит, и умрем. Гавриэль, когда мы с мудрецом Гидеоном умрем, вырой нам две могилы, одна подле другой. Обещай, что сделаешь. Закрыл Гамзо ей рот ладонью и сжал ее изо всех сил. Попыталась она вырваться из его объятий, но он удержал ее и крикнул Гинату: знаешь, кто ты, ты – преступник во Израиле, даже греха с мужней женой не убоялся. Сказала Гемула: мудрец Гидеон, не внемли ему. Не мужняя жена я. Спроси его, видал ли он мою плоть. [51] Застонал Гамзо тяжким и горьким стоном и сказал: ты мне жена, ты мне жена, ты мне жена, венчана по Закону Моисея и Израиля. Сказал юноша: ступай, Гемула, ступай со своим мужем. Сказала Гемула: я тебе опротивела. Сказал юноша: Гемула, не опротивела ты мне, я лишь говорю тебе, что ты должна сделать. Тут утратила она силы, и, не удержал бы ее Гамзо, – упала бы. Но Гамзо удержал жену свою Гемулу и не отпускал ее, а взял на руки и понес, а мы с Гинатом стояли и смотрели вслед.