Небесные овации - Лукадо Макс. Страница 11
первопроходцев, которые вскоре перевернут мир. Нет, они больше были похожи на
горсточку дрожащих рыбаков, боящихся, что следующая волна станет для них
последней.
И вы можете быть уверены в одном. Самые большие глаза были у обладателя
самых больших бицепсов — у Петра. Он навидался таких бурь. Он видел
кораблекрушения и прибитые к берегу тела утопленников. Он знал, на что способно
неистовство ветра и волн. И он понимал, что такое время — совсем не подходящее, чтобы делать себе имя. Время призывать имя Божье.
Именно поэтому, увидев Иисуса, шедшего по волнам к лодке, он первый воззвал:
«Господи! если это Ты, повели мне прийти к Тебе по воде»3.
Знаете, иногда говорят, что это была просто проверка с целью установления
личности. Петру, мол, нужны были доказательства, что перед ним в самом деле
Иисус, а не кто-то еще — мало ли кому вздумается среди ночи разгуливать по волнам
бушующего моря (сами понимаете, предосторожности лишними не бывают).
То есть Петр сверился со своими записями, сдвинул очки на лоб, откашлялся и, как заправский юрист, задал юридически грамотный вопрос: «Господин Иисус, а не
затруднит ли вас продемонстрировать нам Свое могущество и доказать Свою
божественную природу, позволив мне подойти к вам по воде? Я был бы вам крайне
признателен».
Меня это не убеждает. Не думаю, что Петру нужны были такие выяснения, —
по-моему, ему просто хотелось уцелеть. Он ясно сознавал два факта: лодка тонет, а
Иисус держится на воде. И ему не понадобилось долго размышлять, чтобы решить, где ему лучше очутиться.
Возможно, лучшим толкованием его слов было бы такое: «Го-о-споди Иисусе!
Если это Ты, так вытащи меня отсюда!»
«Иди», — последовало приглашение.
И Петр не нуждался в повторении. Не каждый день расхаживаешь по воде среди
волн выше твоего роста. Но, поставленный перед выбором — верная смерть или
возможность выжить, Петр понял, что больше ему ничего не остается.
Первые несколько шагов прошли на «ура». Но еще через пару метров Петр забыл, что смотреть-то нужно на Того, Кто, собственно, и держит его на воде, так что он
начал тонуть.
И в этот момент мы видим главное отличие Петра от Анибала — отличие
человека, признающего свои проблемы, от человека, их отрицающего.
30
Анибал больше озабочен тем, чтобы сохранить лицо, а не голову на плечах. Он
предпочел бы утонуть, только бы никто не услышал, что он взывает о помощи. Он
лучше погибнет на своих путях, чем спасется на путях Божьих.
Петр же, напротив, не так глуп, чтобы смотреть дареному коню в зубы. И он не
пес, чтобы кусать руку Дающего. Может быть, его поведению не хватает гламурности
— не попасть ему на глянцевую обложку «Gentleman's Quarterly» и даже «Sports Illustrated» — зато он будет спасен.
«Господи! спаси меня!»
И поскольку Петр предпочитает проглотить собственную гордость, а не пару
ведер воды, сквозь бурю протягивается спасающая его десница.
Суть ясна.
Пока Иисус остается лишь одной из многих возможностей, никаких
возможностей у вас нет. Пока вы можете тащить свое бремя в одиночку, вам не
нужен
Тот, Кто его понесет. Пока ваша жизнь не доведет вас до слез, вы не получите
утешения. И пока вы можете прийти к Нему или уйти от Него, для вас это все равно, что уйти, ибо к Нему нельзя прийти наполовину.
Но когда вы плачете, когда вы скорбите о своих грехах, когда вы признаете, что
нет у вас другого выбора, кроме как возложить все свои печали на Него, и когда
действительно не останется другого имени, которое вы сможете призывать, — тогда
возложите все ваши печали на Него, ибо Он ждет вас посреди бури.
31
...Ибо они утешатся.
Глава 6
НЕЖНОЕ КАСАНИЕ
Побыть родителем бывает важнее, чем прослушать курс богословия.
Вчера два десятилетних оболтуса подошли в автобусе к моей пятилетней дочери, грозно глянули на нее и велели оттуда уматывать.
Когда я пришел с работы, дочка мне все рассказала.
— Мне хотелось заплакать, но я не заплакала. Я просто сидела на месте, только
очень испугалась.
Первым моим побуждением было узнать имена мальчишек, пойти и настучать их
отцам по носу. Но я поступил иначе. Я сделал кое-что поважнее. Я посадил мою
малышку к себе на колени, дал ей утонуть в моих объятьях и стал уговаривать ее не
волноваться из-за этих переростков, потому что папа ведь здесь и уж он-то
позаботится о том, чтобы любой дурак, который хоть пальцем тронет его принцессу, тут же понял, что сам себя наказал. Вот так-то.
И для Дженны этого было достаточно. Она спрыгнула с моих колен и побежала
играть на улицу.
Через несколько минут она вернулась вся в слезах. На локте у нее была ссадина.
Подхватив ее на руки, я отнес ее в ванную на медицинские процедуры. Она
старалась рассказать мне, что случилось.
— Я... хны-хны... закружила... хны-хны... как вертолет... хны-хны... а потом
упа-а-а-а-а-ла...
— Ничего, скоро заживет, — сказал я, усадив ее на стул.
— Ты дашь мне лейкопластырь?
— Конечно.
— Большой?
— Самый большой.
— Правда?
32
Я наклеил ей на ссадину лейкопластырь и поднял ее локоть к зеркалу, чтобы она
увидела свою «нашивку за ранение».
— Здорово. Можно, я к маме пойду?
— Еще бы, — улыбнулся я.
И для Дженны этого было достаточно.
— Папа...
Голос пришел из другого мира — мира бодрствования. Я его проигнорировал, оставшись в мире снов.
* * *
— Папа, — голос был настойчивым.
Я открыл один глаз. Андреа, наша трехлетняя дочь, стояла у края кровати в
каких-то сантиметрах от моего лица.
— Папа, я боюсь.
Я открыл второй глаз. Три часа ночи.
— Что случилось?
— Мне нужен фонарик в спальню.
— Что-что?
— Мне нужен фонарик в спальню.
— Зачем?
— Там темно.
Я сказал ей, что свет включен. Я сказал, что у нее в спальне зажжен ночник и в
коридоре горит свет.
— Но, папа, — возразила она, — а если я открою глаза и ничего не увижу?
— Повтори-ка.
— А если я открою глаза и ничего не увижу?
Только я начал говорить ей, что сейчас не лучшее время для философских
вопросов, как меня прервала моя жена Деналин. Она объяснила мне, что около
полуночи было отключение электричества, так что бедная Андреа проснулась в
кромешной тьме. Ночник не горит. Света в коридоре нет. Она открыла глаза и ничего
не увидела. Только тьму.
Даже самое суровое сердце смягчилось бы при мысли о ребенке, который
просыпается в темноте, такой густой, что даже не найти выход из спальни.
Я встал, подхватил Андреа на руки, взял в кладовке фонарик и отнес дочку в ее
кроватку. По пути я все время говорил ей, что мама с папой здесь и бояться ей
нечего. Я обнял ее и поцеловал на ночь.
И для Андреа этого было достаточно.
* * *
Моя дочь обижена. Я рассказываю ей, какая она замечательная. Моя дочь
поранилась. Я делаю все необходимое, чтобы помочь ей.