Небесные овации - Лукадо Макс. Страница 25

обнаружили, что завещание Карла было в точности выполнено. Только теперь, спустя

два столетия, все выглядело несколько иначе. Корона съехала набекрень, мантия

истлела, тело имело ужасный вид. Но на коленях скелета лежала указанная Карлом

книга — Библия. Костлявый палец упирался в стих Мф. 16:26: «...какая польза

человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит?»5

Вы можете ответить на этот вопрос.

* * *

Когда у меня начали формироваться все эти мысли о власти, я оказался на

банкете.

Между прочим, в списке моих любимых дел в свободный вечерок посещение

банкетов находится в самом низу. У меня возникают такие ассоциации: остывшая

еда, душные залы, плохая акустика, многословные ораторы, жирные пятна на моем

галстуке. Простите мой социальный нигилизм, но я лучше посмотрю хорошее кино

или бейсбольный матч.

Данный банкет отнюдь не предназначался для того, чтобы помочь мне побороть

свои предубеждения. Это была церемония награждения, слишком многолюдная и

слишком поздно начавшаяся. Распорядителю было очень трудно привлечь и

удержать внимание публики. Конкуренцию ему составил эскадрон официантов, проносившихся по залу каждые тринадцать секунд. Награды вручались с

утомительно подробными разъяснениями. В ответ произносились благодарственные

— и не менее затянутые — речи. Я начал посматривать на часы и грызть кубики льда.

Тогда-то нам и был представлен царь.

«Настоящий царь?» — вглядывался я, думая, что увижу корону и мантию. Их не

было. Я увидел, что на сцену почтительно препроводили элегантно одетого молодого

человека.

«Так вот, значит, как выглядят цари», — подумал я. Другие, по-моему, тоже были

заинтригованы. Все притихли.

Царя звали Гудвилл. Семнадцатый монарх зулусов, африканской народности.

Титул впечатляющий. Но еще важнее мне показался тот факт, что у царя Гудвилла

тоже есть Царь. Гудвилл — верующий. Он признал Христа своим Господом и призвал

свой народ следовать его примеру.

Хотя примечательной была вся речь царя Гудвилла, в свою записную книжку я

записал первую его фразу:

— Я царь, но приветствую вас как моих братьев.

Царь, который считает меня своим братом. Монарх принимает меня в свою

семью. Мне даруется причастность к царству.

Его слова напомнили мне о другом Царе, Который поступал так же.

«Блаженны миротворцы, ибо они будут наречены сынами Божиими».

71

«Будь политиканом, — лгал змей, — и станешь как Бог».

«Будь миротворцем, — обещал Царь, — и наречешься сыном Божьим».

Что предпочли бы лично вы? Сделаться «царем горы» на день-другой? Или навечно

стать чадом Божьим?

У детей Божьих есть и еще одно преимущество. Коль скоро вы — дитя Божье, то

что может предложить вам мир? Можно ли получить лучший титул, чем тот, что у вас

уже есть?

Ответьте на такой вопрос: пройдет тысяча лет, и будет ли иметь значение, какой

титул получили вы от мира сего? Нет, значение будет иметь лишь одно — чье вы дитя.

И последнее замечание о том банкете. По его окончании я немного задержался, надеясь еще посмотреть на царя. Сначала я не смог его найти. Потом заметил вместе

с женой и свитой в боковом вестибюле. И знаете, что они делали? Хохотали! Должно

быть, кто-то отколол по-настоящему убойную шутку, потому что они просто пополам

сгибались.

Смеющийся царь. Приятно посмотреть.

Я не назвал бы смех до колик в животе атрибутом игр во власть. Это, скорее, одна

из радостей жизни. Думаю, когда ты царь, тебе не приходится много волноваться о

своем статусе; ведь у тебя уже есть все, что тебе нужно.

Это относится и к детям нашего Царя.

Я подумываю о том, чтобы на следующем банкете заложить салфетку за

воротник.

Блаженны изгнанные за правду...

Глава 16

ТЕМНИЦА СОМНЕНИЙ

72

Он был сыном пустыни. Смуглое лицо. Дубленая кожа. Одежда из шкур животных.

Вся его собственность умещалась в одной котомке. Стенами для него были горы, а

потолком — звездное небо.

Но так было раньше. Сейчас простор от него отгорожен, горизонт скрыт. Звезды

сияют лишь в памяти. О свежем воздухе можно только мечтать. И тюремный смрад

непрестанно напоминает сыну пустыни, что отныне он — царский узник1.

В какой-нибудь другой книге Иоанн Креститель заслужил бы лучшее обхождение.

В конце концов, разве он не предтеча Христа? Разве не родственник Мессии? И уж во

всяком случае, разве не от него исходил бесстрашный призыв к покаянию?

И вот что случилось совсем недавно. Этот призыв открыл двери не к духовному

возрождению, а двери в темницу. Для него самого.

Беды Иоанна начались с того, что он призвал к ответу царя. Во время поездки в

Рим царь Ирод поддался чарам Иродиады, жены своего брата. Решив, что пусть

лучше Иродиада будет его женой, чем невесткой, он развелся с прежней своей

женой и перевез Иродиаду к себе во дворец.

Бульварная пресса была в восторге, только Иоанн Креститель рассердился. Он

накинулся на Ирода, как скорпион, объявив этот брак тем, чем он и был на самом

деле, — прелюбодеянием.

Ирод мог бы и не трогать Иоанна. Но не Иродиада. Порочная соблазнительница

вовсе не хотела разоблачения своих честолюбивых амбиций. Она предложила Ироду

лишить Иоанна права голоса, поместив его в темницу. Ирод откашливался и что-то

мямлил, пока она его обхаживала и все нашептывала свое. Наконец, Ирод уступил.

Но царице этого было мало. Она устроила сольное выступление своей дочери на

пышном банкете Ирода с его министрами. Ирод, которого одурачить было так же

легко, как очаровать, заявил прелестному юному созданию в стрингах, что выполнит

любую ее просьбу.

— Любую?

— Только назови, — облизывался Ирод.

Она посоветовалась с матерью, ждавшей за кулисами, и вернулась с указаниями.

— Хочу Иоанна Крестителя.

— Ты хочешь свидания с пророком?

— Я хочу его голову, — ответила танцовщица. А затем, поощряемая кивками

матери, добавила: — На серебряном блюде, если вас не затруднит.

Ирод посмотрел на лица окружающих. Он знал, что это будет несправедливо, но

он также знал, что все застыли в ожидании. И ведь он обещал выполнить любую

просьбу. Хотя лично он ничего не имел против этого провинциального проповедника, мнение подданных значило для него больше, чем жизнь Иоанна. В конце концов, что

важнее — сохранить свое лицо или голову какого-то сумасбродного пророка?

Сюжет отдает отвратительной несправедливостью.

Иоанн погиб из-за похотей Ирода.

Добро убито, а зло ухмыляется.

Человек Божий умирает, пока человек страстей подмигивает собственной

племяннице.

Так ли Бог вознаграждает Своих помазанников? Так ли ценит верных? Так ли

венчает Своих избранных? Разве для них — темница и сверкнувшее во мраке лезвие?

73

Иоанн не мог смириться с такой несообразностью. Еще до того, как Ирод вынес

ему приговор, он мучился многими вопросами. Душа его металась ничуть не меньше, чем металось по тесной камере тело. Когда появилась возможность обратиться к

Иисусу, в вопросе Иоанна засквозило отчаяние:

«Иоанн же, услышав в темнице о делах Христовых, послал двоих из учеников

своих сказать Ему: Ты ли Тот, Который должен прийти, или ожидать нам другого?»2