Дневники св. Николая Японского. Том ΙII - Святитель Японский (Касаткин) Николай (Иван) Дмитриевич. Страница 110

24 августа/5 сентября 1896. Суббота.

Был американец, некто Graham из Pittsburg’a, советоваться, хорошо ли приехать сюда из Америки одному итальянцу — учителю пения и музыки, человеку семейному, артисту и композитору. Пришло ему в голову искать здесь совета потому, что у нас в Соборе очень хорошее пение. Я указал ему посоветоваться с английскими и американскими министрами, а также с епископами; надежнее же всего собрать сведения, сколько есть здесь иностранных семейств, в которых итальянец может иметь уроки; а самое лучшее — отписать в Америку, что итальянцу здесь нет надежды на процветание, — таковое мнение мистер Грахам составил, кажется, прежде моего совета.

Из Оосака требуют больших денег на ремонт церковных зданий после недавнего урагана. Пошлю 20 ен на поправку крыш; штукатурку же снаружи могут не возобновлять, а тонкими досками защититься от дождей. Скоро нужно будет строить храм там, на месте нынешних зданий, составлявших когда–то трактир, небезызвестный в Оосака.

25 августа/6 сентября 1896. Воскресенье.

О. Феодор Мидзуно приходил взять дорожные (14 ен) на посещение своих Церквей. Сказано ему, что если он еще напьется пьяным, то его содержание будет сокращено на 10 ен в месяц; если потом еще будет пьян, то запретится ему священнослужение. Во время Собора Моисей Мори, катихизатор Фунао и окрестностей, принес жалобу от всех христиан его ведомства на пьяное безобразничанье о. Мидзуно, когда он, незадолго пред Собором, послан был туда для погребения христианки, — и просьбу, чтобы больше уж ни при каких случаях о. Мидзуно туда не посылать. (Послан он был туда по отсутствию из Токио о. Фаддея Осозава, которому принадлежит Церковь в Фунао).

26 августа/7 сентября 1896. Понедельник.

В Катихизаторскую школу прибыл еще один: еще язычник, но очень рекомендованный Павлом Цуда, катихизатором в Тоёхаси; любит–де христианство и религиозно настроен; служил по полиции в Тоёхаси, но взял отставку, когда ему после переписки о нем дано было позволение поступить в школу, отчего несколько и запоздал.

Был Иван Иванович Чагин, лейтенант, новый, после Будиловского, морской агент здесь. Рассказывал, между прочим, о смерти нашего министра Михаила Александровича Хитрово. Помер первого июля на даче Каменностровской, близ Петербурга. Поправился он было по прибытии в Россию (отсюда уехал утомленный); был на коронации в Москве; зять его, военный, взял отставку и подал прошение о принятии его на службу в Министерство иностранных дел, и имел приехать сюда вторым секретарем; второго октября предположено было Михаилу Александровичу выехать со всем семейством сюда, в Японию; был он бодр, весел, здоров. Первого числа, на даче, задрались собаки: его и чья–то большая, — задрались так сильно, что растащить их было нельзя; драка происходила в саду, где в то время находился Михаил Александрович со своими. Он взял за хвост свою собаку, зять его большого пса, а Андрей, сын, побежал за ведром воды, разлить собак, которых не могли растащить врозь. Ведро принесено, вода вылита, собаки расцепились, и все стали смотреть морду пса домашнего, очень искусанную рослым противником. Вдруг Михаил Александрович схватился за грудь и промолвил: «Вместо того чтобы рассматривать собаку, принесли бы мне стул». — Это были его последние слова; с ними он упал и мгновенно умер. — Так как время было очень жаркое, а у него еще была экзема, то разложенье началось весьма быстро; на другой день он был положен в гроб и закрыт; на третий день его отпевали там же в военной Церкви. Когда по окончании отпевания нужно было положить ему отпустительную грамоту в гроб и оный открыли, то оттуда пахнул такой запах, что священник лишился чувств, а князя Лобанова–Ростовского, министра иностранных дел, который стоял близ гроба, вывели под руки из Церкви. Все это печально тем более, что с Михаилом Александровичем Россия лишилась одного из хороших своих дипломатов. Ныне тем печальнее еще, что умер на днях и князь Лобанов–Ростовский, наш очень способный министр иностранных дел.

27 августа/8 сентября 1896. Вторник.

В прошедшую ночь, в три часа, помер ученик четвертого класса Семинарии Илья Камия. Два дня тому назад захворал простудою — от нее и лечился и был все время так в силах, что за нуждой выходил сам, без всякой помощи, даже в два часа, за час до смерти. Вернувшись в этот раз, впрочем, уже с помощью товарищей, ибо упал, зашедши в пятый номер и уложенный в постель, стал трудно дышать; товарищи встревожились, известили инспектора Кавамото, послали за доктором Оказаки, но до прихода его Камия был уже мертв. Оказывается, что у него была скрытая «какке»; страдал он от нее несколько до каникул, потом во время каникул в Тоносава, питанием одним рисом, без примеси ячменя, болезненное расположенье, по–видимому, было усилено; простудой «какке» внезапно возбуждено, и человека, по виду здоровейшего между учениками, в два дня не стало. Какая эта ужасная болезнь «какке»! И, кажется, она может делаться родовою: от «какке» же помер, тоже учась в Семинарии, старший брат Ильи — Исайя Камия; вероятно, тоже не без злого действия сей болезни померла старшая сестра Ильи — Макрина Камия, учась в нашей Женской школе, хотя говорили, что померла от чахотки. Старший брат Ильи, ныне катихизатор, Григорий Камия тоже болен «какке», хотя еще не успел помереть.

Обмыт был Илья товарищами еще ночью и положен в его комнате; к семи часам перенесен в редакцию Синкай, единственную несколько свободную, поместительную комнату; в семь часов отслужена панихида в присутствии всех учеников Семинарии и Катихизаторской школы. Потом товарищи его по классу читали над ним Псалтирь; прочие ученики имели обычные уроки. К двум часам был готов гроб, в который его уложили и перенесли в крещальню, в Соборе, где тотчас же отслужена была панихида; потом — Псалтирь над ним. К шести часам вечера гроб перенесен в Собор, и отслужена всенощная; присутствовали все ученики, пели товарищи его. Теперь (десять вечера) продолжают читать Псалтирь, и будет чтение всю ночь; инспектор распределил очередь. Я на всенощной не был, ибо мы с Накаем переводили, как обычно, Священное Писание. Завтра с семи часов будет заупокойная литургия и проповедь.

28 августа/9 сентября 1896. Среда.

С семи часов утра — заупокойная литургия; пели причетники; в Церкви были все школы; за причастном я сказал небольшое поучение. Отпеванье совершали со мной два священника; пел полный хор. В половине десятого понесли Илью Камия на кладбище, было «сейсеки», то есть священнослужители в облачениях, впереди крест, предшествуемый свещеносцем, — в облачениях же. Провожали в строгом порядке, идя попарно, все семинаристы и ученики Катихизаторской школы. Женская школа, вернувшись из Церкви, имела обычные классы; ученики в полдень усталые возвращались с кладбища, вымоченные еще на кладбище дождем, и потому не имели классов и после обеда.

Вечером была всенощная пред завтрашним праздником Усекновения главы Святого Иоанна Предтечи. В Церкви почти никого не было; пели причетники; учащиеся занимались уроками. Мы с Накаем, вернувшись от всенощной в половине восьмого, переводили до вечерней молитвы учеников.

29 августа/10 сентября 1896. Четверг.

Праздник Усекновения.

С шести часов была литургия за которой молились все учащиеся. Пели причетники. Первого класса поэтому не было; дальше — обычные классы и занятия.

О. Николай Сакураи из Саппоро хвалит катизихатора Моисея Симотомае. В добрый час! Просит написать о. Борису, чтобы он убедил отца жены Моисея, в Фукуока, выслать к нему жену. Конечно. Но послушает ли взбалмошный отец, который, по–видимому, вовсе не заботится о счастии дочери, желающей не разлучаться с мужем, а держит ее у себя для домашних работ? Просит еще убедительно простить ему, о. Николаю, штраф за позднее отправление к своей пастве и выслать удержанные за два месяца 10 ен его семье, очень нуждающейся по причине возникшей дороговизны на все. Просьба исполнена.