Дневники св. Николая Японского. Том ΙII - Святитель Японский (Касаткин) Николай (Иван) Дмитриевич. Страница 87

26 марта/7 апреля 1896. Вторник

Светлой Седьмицы.

С семи часов Пасхальная служба — до десяти часов; служил со мной о. Феодор Мидзуно; о. Павел Сато болен, о. Роман вместо о. Павла Савабе христославит по его приходу. В Церкви, кроме учащихся, почти никого из японцев не было, особенно в начале; зато человек пятьдесят наших матросов с «Адмирала Нахимова» приехало из Иокохамы. Это внушило мне «Призри с небесе, Боже, и виждь» произнести по–русски, а не по–японски, что было в первый раз в Соборе. Матросики наставили столько свечей, что заняли все подсвечники и преусердно молились. После обедни человек двадцать пять остались и просили отслужить молебен Святому Архистратигу Гавриилу и Святому Великому Князю Владимиру, который и отслужили мы с о. диаконом Львовским.

О. Фаддей Осозава вернулся из Маебаси, где встречал праздник. Поусердствовали там христиане воздвигнуть в своей маленькой Церкви иконостас, стоивший им 130 ен; о. Фаддей привез мне фотографию его; иконами отсюда снабжен он вполне и высматривает довольно красиво, только евангелистов на Царских вратах не так вставили.

О. Матфей Катета, между прочим, извещает о чуде от елеопомазания: в Удзуми мачеха Якова Хиби, старуха уже семидесяти трех лет, очень страдала от болезни, и лекарства нисколько не помогали; о. Матфей совершил елеопомазание, вслед за которым боли тотчас прекратились, и она больше не имела их, а была в очень тихом и радостном настроении, чрез двадцать дней совсем выздоровела.

Весь день дождь и сильнейший ветер. Вечером буря.

27 марта/8 апреля 1896. Среда

Светлой Седьмицы.

День ясный, но сырой от вчерашнего дождя. Сакура в полном цвету, был у профессора Кёбера и застал у него двух патеров; недаром он на днях хвалил папство и непорочное зачатие. Патеры тащат его к себе. Едва ли успеют.

28 марта/9 апреля 1896. Четверг

Светлой Седьмицы.

Сегодня Женская школа праздновала двадцатилетие своего существования и вместе семидесятилетие своей начальницы Анны Кванно.

В половине десятого собрались в Соборе: вся школа и все учившиеся в ней за двадцать лет — ближайшие, кто мог прибыть. Я и о. Павел Сато с диаконом Кугимия и свитой отслужили благодарственный молебен. Петь стали одни учительницы и из кончивших — лучшие певицы; но ставший с ними (очевидно по родству с Анной Кванно) Иннокентий Кису совсем испортил начало молебна: ектению разнили невыносимо. Наконец, взялась руководить своим голосом Елена Ямада, и пошло хорошо.

Я сказал в конце молебна приличную случаю речь, в конце которой благословил Анну иконой Богоматери в серебряно–позолоченной ризе.

В Женской школе, в воротах, меня встретили учительницы пением «Ангел вопияше», с каковым пением мы прошли (с о. Павлом Сато, номинальным начальником школы, живущим на местности Женской школы; дочь его Анна стерегла у ворот и, завидя, что иду, побежала вызвать его, отчего и вступили мы в ворота Женской школы вместе) до мест, назначенных нам в зале школы. Пропели там «Христос воскресе» трижды, «исполла» на мое благословение и сели, мы — я, о. Павел и Анна — подряд за столом на стульях, я в средине на большой подушке, они по бокам, кругом стен обеих сплошных зал — гостьи (из гостей только Сергий Нумабе, секретарь Миссии, и Павел Накай, учитель). Представили Анне подарок — общий от всех, и нужно признаться — мизерный (хотя и я отчасти на сей подарок пожертвовал 25 ен): коробочка, правда, отличной отделки, но маленькая, и какое употребление? Я и днем не догадался. Но коробочка делана именно для нее — внутри стихи, золотом микроскопически выделанные, тут же и пропеты были прямо к ней адресованные. Зато эта коробочка в стольких ящиках и увертках, что с самого начала представляла огромных размеров подарок; я едва мог сохранить серьезность, когда коробочка долгое время при общем внимании освобождаема была из своего заключения.

Потом чтение адресов, потом пение, опять чтение, потом опять чтение адресов, потом опять пение и так далее. И все так чинно, так важно, и все так немножко скучно и немножко комично, особенно когда старик Оогое, едва разбирая стихи Накай и, запинаясь, спрашивал его, как прочесть букву. Накай тут же; говорил я ему: «Прочтите сами ваше стихотворение». Головой мотнул отрицательно; ну и вышло, что его стихов никто не понял, — как не комично? А стихи–то вероятно, в серьезном стиле — перл всех прочих чтений, — Потом прогулки по комнатам, которые, даже и все ученические, премило были убраны для празднества. Обед, к сожалению, даже и слишком роскошный для нас троих: Анны, о. Павла и меня — по 1 ене, прочим гостям по 45 сен. Затем снятие фотографий — сначала школы с нами тремя в группе, потом вышедших из школы, тоже с нами. После сего я предложил показать всем библиотеку, в которой еще никто из них не был. Посмотрели, но только, к сожалению, запачкали снизу «таби»; я и не догадался сказать, чтобы вошли в «зори» и «гета», а «таби» — то для праздника были у всех белые, как снег.

Фукунага Василию дан сильный укор и сказано, что если вперед хоть мало имя его запачкается, служить Церкви не может. Теперь же пусть идет в Кооносу и Казо.

29 марта/10 апреля 1896. Пятница

Светлой Седьмицы.

Ездил в Тоносава, чтобы посмотреть, что нужно поправить: крышу немного и три креста новые на колокольню; куполки без крестов так странно высматривают; Михей же снял кресты, ибо подгнили и покривились. В будущем году нужно будет сделать там капитальные поправки.

Больного учителя математики — Хигуци — там нашел в миссийском доме, где пожить брал позволения две недели тому назад. Какке бедного одолела; еще недели две проболеет.

30 марта/11 апреля 1896. Суббота

Светлой Седьмицы.

В восемь часов оставил Тоносава. На полчаса завернул к о. Петру Кано в Одавара, чтобы сказать ему покрасить снаружи купола и всю Церковь: раз — для благообразия, другой — чтобы сохранить дерево. Если христиане согласятся сложиться на это, то я обещал пожертвовать половину стоимости ремонта. Среди красивого садика Церковь высматривает такою полинялою! И так бьют стекла в Церкви камнями с улицы: три стекла разбитых видел. Внутри Церковь сохраняется чистенько; потоки от дождя только безобразят.

В один час пополудни был снова у себя на Сурагадае. — В шесть часов — обычная всенощная. После же Яков Негуро, катихизатор Аннака, представил свою невесту, которую привез поучиться в Женской школе; она только что окончила курс в городском училище; при ней, конечно, мать ее.

О. Павел Савабе известил, что мать его померла; он не застал ее в живых.

31 марта/12 апреля 1896. Фомино Воскресенье.

Прошедшею ночью, часу во втором, ученик Семинарии, шестого класса, Ной Теразава в компании с какими–то двумя, имена которых еще не известны, стали внизу против Женской нашей же школы и ну бомбардировать ее камнями, из которых один, перелетевши чрез главный дом, разбил стекло в золотошвейной. Полицейский, услыхав удары от камней, бросился с подъема вниз и успел схватить Теразава, тогда как другие два удрали. Его привели в полицию и стали допрашивать; сначала дал ложный адрес, потом сказался; засадили на двое суток в полиции под арест. Я объявил, что он исключается, и просил дознать, кто были другие два, чтобы и с ними поступить так же, если ученики. Вот что значит дурной материал в школе; Ной этот — сын кузнеца, грубый на натуре, всегда на него жаловались за грубость и ссорливость. Бросать камнями в своих сестер без малейшей причины на то — настоящее зверство! Хорошая и педагогия: во втором часу ученик не спит у себя, а шляется по улицам! Таков о. Роман, нынешний заведыватель Семинарии; а господину Кавамото, который специально был готовлен в педагоги, еще не угодно принять школу в свое заведывание. Что будешь делать? Во всем должен быть я один виноват!