Андрей Первозванный. Опыт небиографического жизнеописания - Грищенко Александр Игоревич. Страница 71

Епифаний немедленно выразил готовность помочь Аврелию, тем более что он уже собирался возвращаться в Никомидию, где в странноприимном доме спафария Иакова бывали монахи, ходившие к самому Феодору Студиту, — им-то и можно было слово в слово передать послание папы. Беда только в том, что Епифаний не знал латыни, и потребовалось твердить наизусть совершенно непонятную ему речь.

— Запоминай, — начал Аврелий. — «Индикамус джерманэ каритати вэстрэ, домнэ фратэр…»

— «Эндихямос дзермано харитати уэстрэ, доне фратор…»

— Не «эндихямбс», а «индикамус», заучивай без ошибок!

— Да-да, — сокрушался Епифаний. — Как же плохо, что не выучился я в своё время по-латински… «Индикамус… индикамус… индикамус дзерманэ…»

До пещерной церковки в готской крепости Епифаний с Аврелием добрались к самому концу литургии, когда читался отпуст по-готски, и звучал он не менее торжественно, чем по-гречески.

— Приветствую брата студита! — увидев Епифания, проговорил незнакомый ему рыжебородый священник. — Я слышал, ты собираешь предания о всехвальном апостоле Андрее, святом покровителе нашей скромной обители. У меня есть что тебе показать. Виддир! — тут он хлопнул в ладони. — Принеси-ка нашему гостю Андрееву книгу.

Высокий и широкоплечий диакон, чудом помещавшийся в тесной пещере, достал из ниши в алтаре небольшой пергаменный кодекс в кожаном переплёте и протянул его Епифанию. Первых листов в книге явно не хватало, но стоявший в самом начале рассказ Епифаний сразу узнал — это были те самые «Деяния Андрея и Матфия в Городе людоедов», правда написанные каким-то забавным почерком, старинным и необычным, с множеством картинок, как будто детских: вот Андрей в кораблике, сам с большой головой и выпученными глазами, а кормчий Иисус растопырил пальцы и широко раскрыл рот; вот Андрея тащат по городу зубастые людоеды, все как один чёрные и кудрявые; вот изо рта статуи — мясистой женщины с толстым рыбьим хвостом — извергается яркосиняя струя воды. Следующие рассказы Епифанию не были знакомы, но представляли собой, конечно, такие же сомнительные апокрифы: «Деяния святых апостолов Петра и Андрея» (там изображалось, как апостолы, схватившись за плуг, идут за волами), «Деяния святых апостолов Андрея и Павла» (там старательный художник нарисовал, как апостол Павел выпрыгивает из моря), «Деяния святых апостолов Андрея и Филимона» (там Андрей выпускал из рук одутловатого белого голубя с короткими крылышками), «Деяния святых апостолов Андрея и Варфоломея» (там великан с волчьей головой разрывает пополам льва, а вокруг разбросаны переломанные надвое медведи и барсы).

Все эти «Деяния» были написаны по-гречески, и Епифаний попросил разрешения у рыжебородого, чтобы Иаков скопировал их себе, но в самом конце книги он наткнулся на какие-то стихи, написанные как будто греческими буквами, тем же самым крупным и округлым почерком, но совершенно нечитаемые. «Что за тарабарщина! — смутился Епифаний. — Похоже на писанину египетских еретиков — коптов…»

Увидев недоумение Епифания, рыжебородый поспешил объяснить:

— Это стихи по-готски, алфавитные. Об апостоле Андрее. Вот первая буква — «аза», с неё начинается имя апостола Андрея. Вторая — «беркна», третья — «геува» и так далее, до конца нашего алфавита. В этих стихах прославляются подвиги святого апостола в Городе людоедов, в Городе варваров, в Таврике и Скифии, в Восточном море и в Каледонии.

— Хорошо, я понял, — поморщился Епифаний. — Пожалуй, эти стихи мы списывать не будем. А ты, Иаков, сделай у себя такую пометку: «Херсаки составили Андрею алфавитарий, где называют синопцев людоедами», — потому что Город людоедов — это, конечно, Синопа. Судя по всему, из Херсона Андрей вернулся туда через Воспор.

Готский священник с обидой в голосе стал возражать:

— Нет-нет, не херсаки, а готы, да и апостол Андрей из Херсона пошёл в нашу страну, на север. Не очень давно заглядывал к нам один весьма учёный монах, который так же, как и вы, собирал рассказы о святом апостоле…

— Учёный монах? — перебил его Епифаний и разозлился, вспомнив о своём неведомом сопернике. — Это который из Никеи? Или из Никомидии? Или из Халкидона? А может, из Гераклеи Понтийской? Или даже из людоедской Синопы?!

— Не знаю, студийский брат. Отсюда тот монах собирался в Рим, да и сам он по выговору был скорее латинянином, чем ромеем. Имя у него тоже было какое-то западное, хотя и очень похожее на одно простое греческое слово. Вот только я забыл какое… Что-то вроде Аврелия, но не Аврелий…

При этих словах тайный папский посланник вздрогнул, но не подал виду, что понимает, о чём речь, точнее — что даже слышит.

— И что тебе ответил этот Аврелий, когда услышал твои байки о путешествиях апостола Андрея по Скифии?

— Он действительно очень учёный, не то что ты, студийский брат… Он свободно читал по-готски, хотя и не говорил на нём, в совершенстве знал еврейский и сирийский языки, был знаком с иверийским и армянским наречиями, пожалуй, ещё владел даже египетским, эфиопским и арабским, а пройдя всю Таврику, успел освоить и хазарский. Только он вовсе никакой не Аврелий… Как же его звали-то?..

«Ампелий! — первое, что пришло в голову Григорию, когда он проснулся. — Почему не приехал на конференцию отец Ампелий? И вообще, куда он пропал? Почему не подаёт о себе никаких вестей?»

— Гриша, вставай! — тряс его Никифоров. — Мы и так уже засиделись под этим твоим Мангупом, а нам ещё надо в Севастополь успеть, на последнюю пленарку. После неё обещают роскошный фуршет!

— И-е, здесь покушайте, — возник из-за Лёвиной спины чайханщик. — А то не доживёте до фуршет-муршета.

Никифоров зашикал на него:

— Уйди, ради Аллаха, тавроскифская твоя рожа. Не видишь, и так плохо человеку. Может, из-за твоих чебуреков вчерашних… Или из-за той подозрительной селёдки под шубой, которую нам сунули в музейной кафешке?

Гриша приподнялся на локтях и оглядел двор чайханы. В изголовье у него лежал томик апокрифов из «Библиотеки Плеяд», который ему дала почитать Елизавета Андриановна.

— Ничего, со мной всё в порядке, — успокоил он татарина. — Просто сон какой-то снился… совсем дурманный… Наслушался этих докладов в Херсонесе — вот и перемешалось всё в голове. Встаём, Лёва, встаём, ибо мы не умерли, а только спали. Через два часа доклад отца Андрея Епифанцева.

После целого дня хождения по пещерным городам, после ночи у подножия Мангупа — раннесредневекового Дороса — возвращение к учёным материям показалось Грише чем-то даже почти противоестественным, особенно же утомил его доклад отца Андрея, на котором тот его очень просил поприсутствовать. Что тут можно было сказать? Лучше всего — промолчать, так как отец Андрей совершенно искренне принимал на веру все свидетельства о самых экзотических перемещениях апостола Андрея — главное, чтобы перемещался он по Святой Руси.

— Да разве ж не мог же он, — вещал докладчик, — разве ж не было ж такой возможности в первом-то веке подняться вверх по Днепру? Жили ж ведь там какие-то люди? Неужели далёкие предки малороссов не помогли бы святому апостолу? И, как правильно пишет преподобный Нестор Летописец в «Повести временных лет», «восхоте пойти в Рим, и пройде в вустье Днепрьское, и оттоле поиде по Днепру горе». Разве не мог он, как сообщает тот же Нестор, поставить крест, помолиться Богу, слезть с горы, где потом будет основан Киев, и пойти дальше «по Днепру горе» в Рим? Что, в Рим нельзя так попасть? Конечно можно!

Учёная братия ёрзала на стульях, громко перешёптывалась, переглядывалась с президиумом и снисходительно поглядывала на отца Андрея, ожидая, когда же он наконец кончит, чтобы разорвать его в клочья. Первым задал вопрос почтенный немецкий профессор-иезуит, говоривший по-русски отлично, но несколько медленно из-за мучившей его одышки:

— Дорогой коллега, вы, как я понял, избрали метод безоговорочного доверия всем источникам, касающимся посещения Руси апостолом Андреем. Не буду сейчас останавливаться на целесообразности этого метода, тем более что о достоверности рассматриваемого вами предания ещё в семидесятые годы достаточно чётко высказался Людольф Мюллер, да и сам я, чего греха таить, писал об этом в своей книге, переведённой, кстати, на русский… Так вот, как вы в этой связи оцениваете упоминание в самом начале летописной легенды об апостоле Андрее его брата Петра? Есть мнение… кхм-кхм… что какая-то часть повествования об Андрее и Петре изъята из летописи. Так ли это, по-вашему?