Христианское юродство и христианская сила (К вопросу о смысле жизни) - Экземплярский Василий Ильич. Страница 7

Теперь, думается мне, ясна мысль о юродстве и силе христианской веры перед лицом первой великой обще­человеческой цели жизни. Юродство — в том всегдашнем сознании, что сам по себе человек — нищ и бессилен, а должен быть святым и помогать Богу в делании Его. Юродство в том, что верующий по мере опытного позна­ния немощности своей становится чище и совершеннее. Всегда смиряется, потому что никого не видит, кто был бы хуже и ниже его; всегда кается, потому что видит ясно всю красоту, несравнимую ни с чем, Божеского пути жизни и сознает свою отдаленность от него; всегда плачет, потому что сознает свое бессилие осушить чужие сле­зы. И все это по содержанию одно: совершенное самоотречение, искреннее, полное. К нему зовет человека Еван­гелие уже тем самым, что заповедует миру любовь. Если кто не возненавидит самой жизни своей в мире этом; ес­ли кто не возненавидит всего самого близкого и дорогого; если кто не отрешится от всего, что имеет, такой не может быть учеником Христовым. Почему не может, если Господь принес на землю радость и жизнь, если любовь принес Господь, а не ненависть? Почему не может, если жизнь самого человека так безмерно ценна, что мира всего недостаточно для выкупа ее? Потому, несомненно, что без такого юродства, всецелого самоотречения не­возможна любовь к Бог/ всем существом, всеми силами души. Отрекаясь от всего, живя одним любимым, любя­щий в нем находит новую жизнь и новый источник любви ко всему. И верующий, отрекаясь от всего, в Боге нахо­дит все, в том числе и себя самого, безмерно возвышенным, всецело очищенным. В этом и сила христианской ве­ры. Уже было отмечено, что самые великие усилия разбиваются об ограниченность человека. Вера говорит, что есть Некто абсолютный, живущий вечно и действующий в нас. Чуткая совесть по мере нравственного развития все более и более сознает свое духовное убожество. Вера говорит, что если я немощен, убог и безобразен, то Хрис­тос силен, свят и прекрасен, и совершенно отрекается от себя такая душа, такая совесть, но живет и питается Божией любовью, радостно преклоняется перед Одним Святым.

Итак, залог силы христианской жизни и залог христианского совершенства - в вере в Совершенного, в еди­ного Святого, в той вере, которая многим из наших современников представляется, как и Толстому казалось, не только безрассудной, но и вредной для нравственного делания, усыпляющей. Нужно и нетрудно показать неспра­ведливость такого суждения, несправедливость, всецело объяснимую из недостаточно отчетливого представления предмета христианской веры и ее проявления в истории. Взгляда на жизнь одного ап. Павла уже достаточно, что­бы устранить всякое сомнение в активности веры, когда эта жизнь свидетельствует, насколько вера являлась дви­гающим ее началом, неустанно влекла волю работать на ниве Божией - без устали и до позднего вечера. Раз­решите привести коротенький отрывок из апостольских посланий, чтобы не показалось, будто такое успокоение верующей души в Боге может повести к квиетизму, к личной бездеятельности. "Я был, - говорит о себе апостол, — в трудах, безмерно в болезнях, часто в темницах и многократно при смерти. От Иудеев пять раз дано мне было по сорока ударов без одного; три раза меня избивали палками, однажды камнями побивали; три раза я терпел кораблекрушение... Много раз был в путешествиях, в опасностях на реках, в опасностях от разбойников, в опас­ностях от единоплеменников, от язычников, в опасностях в городе, в пустыне, на море... В труде и изнурении (жизнь моя) часто в бдении, холоде и жажде, часто в посте, на стуже и в наготе. У меня, кроме внешних злоключении, ежедневное стечение людей, забота о всех церквах. Кто изнемогает, с кем бы я не изнемогал? Кто соблазняется, за кого бы и я не воспламенялся?... Бог и Отец Господа нашего Иисуса Христа, благословенный во веки, знает, что я не лгу" (2 Кор. 11:23-29,31). И жизнь ап. Павла - тип жизни христианской, соединяющей юродство и муд­рость, бессилие и силу. Ни один верующий никогда не усвоял себе лично ничего из своих трудов и жертв на слу­жение Божьему Царству, но однако работал на ниве Божией с неустанной энергией. Любители богословских спо­ров века провели в рассуждениях, что нужно для христианского совершенства: вера или дела. Наша Церковь всег­да стояла в стороне от этих споров, так как для нее несомненна была нераздельность веры от дел и ничтожество дел без веры. И это именно так коротко и сильно выразил апостол, писавший столько о спасении одной верой: "Вера, действующая любовью" (Гал. 5:6). И конечно, не иная. Если вера является органом, воспринимающим Бо- жию благодать, или, что то же самое, становится причастницей Божеской жизни, святой и вечной, то это, конеч­но, тайна и для сознания верующего, подобно тому как и для позитивного знания всякая жизнь есть тайна. Но тайна благодатной жизни раскрывается в нашей душе, и именно наша жизнь соприкасается с жизнью Божествен­ной. Это то родство жизней, то Богосыновсгво, вера в которое отличает христианство от всякой другой ^религии и всякого иного учения. И то причастие вечной жизни, которое устанавливается между Богом и верующей душой в Таинствах, существует на естественной основе наших жизненных отношений - любви. Чтобы находить смысл жить ради Бога, чтобы хотеть быть в Нем святым и спасенным, недостаточно верить, что Он есть, что Он - свят и прекрасен, но надо знать, всем существо" ощущать, что Он - благ, что Он - родной мне, близкий, любимым и достойный любви. Надо любить. Когда Евангелие определяет основной закон нашей жизни как закон любви к Бог/ всем существом, тогда Евангелие одновременно и описывает ту природную почву, на которую падает семя вечной жизни. Это - естественное влечение к любви, в которой только и осуществляется реальное единение ду­ши с Богом. В своем докладе "Евангелие и общественная жизнь" я сравнительно подробно останавливался на уяс­нении содержания чувства этой любви, этого общения души со Спасителем. Сказанного повторять не буду, отме­чу лишь, что душа, восхищенная своей верой на небо и соединившаяся навеки своей любовью с Господом, не ос­тается на высоте этой отрешенности, но вновь посылается Богом в мир на дело жизни. Посылается не потому только, что ограниченность человека всегда делает его сыном двух миров, но и потому, что самый мир - Божий; земля — подножие Его ног; люди - дети одного Отца, Божья семья; Сам Христос для сознания верующего неот­делим от земли, по которой прошел Своим крестным путем и на которой незримо живет в Церкви и в лице всех обездоленных. Отсюда следует не только то, что "вера без дел мертва" (Иак. 2:20, 26), так как служение людям и миру как Божьему есть единственно возможное выражение любви нашей к Богу, - но и то, что самая жизнь на­ша получает свой смысл от того, насколько отражается эта наша вера и любовь на деятельном стремлении слу­жить Царству Божию на земле, независимо от формы и видимых результатов такого служения. Тысячи горячо ве­рующих пытались убежать из мира, чтобы быть с одним Богом, но мир шел за ними и в пустыню, шли и соблазны мира, текла и чистая любовь, тянулись и толпы людские, сердца, жаждавшие ласки, поучения и утешения. Еще не было" христианина, который бы ушел от мира всецело, не будет такого и не должно быть. Ученики Христовы не от мира, но для мира. Первое делает то, что ненавидит их мир (Ин. 15:19); второе - то, что любовь к Богу неотде­лима от Его творения (1 Ин. 4:20-21). И это всегда осложняет формулу ответа о смысле христианской жизни. "Имею желание разрешиться и быть со Христом, потому что это несравненно лучше"(Флп. 1:23). Слова эти не только ап. Павел сказал, то же говорит общехристианская душа, когда она сознает свое реальное единство с жизнью Христа, радуется Его любви, светлеется тройческим единством и в то же время видит ужас прошлого, стра­шится неведомого будущего, сознает свое ничтожество. Если бы смысл жизни христианина исчерпывался его лич­ным спасением, то цель такой жизни сознавалась бы осуществленной в каждое мгновение реального ощущения причастия своей жизни Божественной. Квиетизм такого последовательного мистицизма логически неизбежен, но односторонность его сразу ясна. Здесь снова не только неразрывность любви к Богу и людям, но и сами задачи Церкви Христовой в мире произносят свой осуждающий приговор над такой принципиальной отрешенностью от мира и жизни в нем по законам Божьего Царства. "А оставаться во плоти нужнее для вас" (ст. 24), — замечает апостол, сказав о своем желании поскорее умереть, чтобы ближе стать ко Христу. "Нужнее" не по суду опять-таки одного ап. Павло, но по воле Бога, пославшего человека в мир. Если смысл христианской жизни можно видеть в возможно полном слиянии с Божественной жизнью, или, что то же, в возможно полной, всеобъемлющей любви к Нему, то это самое властно обязывает человека являться в мире проводником нового жизнепонимания, продол­жателем дела Христова, переданного Им спасенному человечеству, работником в деле построения Божьего дома, создания Божьего Царства. Всякий верующий не может не сознавать себя служителем Божиим в мире, соработником Христовым. И здесь-то христианин оказывается со всеми своими силами и благодатной помощью перед вто­рой великой общечеловеческой ценностью жизни — перед служением человечеству, его будущему благу.