И было утро... Воспоминания об отце Александре Мене - Коллектив авторов. Страница 26

Дома мне на этот раз от мамы крепко попало. Родители всё больше ополчались на меня. Как‑то я пришла поздно вечером, и они устроили грандиозный скандал. Папа стал срывать все изображения, которые висели над моей кроватью («Мадонна» Каульбаха и «Христос в пустыне» Крамского), швырять мои книги и журналы. Каким‑то чудом уцелело Евангелие, так как я его прятала под матрацем. Мама в исступлении стала меня бить. Кончилось тем, что я убежала из дома и прожила несколько дней у одной сестры–баптистки. На щеке остался шрам, и мне было стыдно ходить на работу. Когда меня спрашивали об этом сослуживцы, я всячески отшучивалась, но все видели моё необычное состояние.

В это время мама написала Верочке письмо, рассказав, что я убежала из дому к баптистам. Верочка сразу же приехала в Харьков, разыскала меня и на другой день увезла в Москву. На работе я взяла расчёт, а с родителями перед отъездом помирилась.

В Москве я устроилась на работу чертёжником–копировальщиком, а затем меня перевели на должность чертёжника-деталировщика, потом я стала чертёжником–конструктором и, наконец, техником–конструктором. Одновременно училась на курсах чертёжников–конструкторов на Сретенке.

К баптистам я ходить перестала. Общину у Петровских ворот закрыли, новую я не стала искать. Что‑то меня от них отдалило. Дни были заполнены работой, учёбой и хозяйством. По воскресеньям на меня нападала какая‑то странная тоска. Душа была голодна.

С1929 года я начала понемногу ходить в церковь. Нравилась мне церковь Троицкая «на листах» на Сретенке, но бывала я и в других церквах. Постепенно стала привыкать к церковнославянскому языку. Начала передо мной раскрываться и красота церковной службы. Некоторые песнопения я выучила наизусть, отдельные возгласы и слова глубоко западали в душу. Первое, что сильно подействовало на меня, был возглас священника: «Слава Тебе, показавшему нам Свет!» Сразу я выучила «Воскресение Христово видевше…», очень полюбила Песнь Богородицы: «Величит душа моя Господа».

С Верочкой мы жили очень дружно. Она познакомила меня со всеми своими подругами. Но никто из них так не привлекал меня к себе, как Тоня. Тоня была девушкой глубоко верующей — и это отражалось во всём её поведении, во всех её словах. Я знала, что у неё был духовный отец–старец. Как‑то я прочитала «Братьев Карамазовых». Эта книга произвела на меня очень сильное впечатление. Всё, что говорилось в ней о старце Зосиме, поразило меня. Достоевский так сказал о старце: «Это человек, который берет вашу душу в свою душу и вашу волю в свою волю». Я остановилась на этих словах и подумала: «Как хорошо было бы мне иметь такого старца!» Алёша Карамазов стал моим любимым литературным героем, а Достоевский — моим любимым писателем.

Читать я любила и читала довольно много. В то время ещё можно было найти книжки духовного содержания у букинистов. Так я купила драму «Царь Иудейский» K. P. (Константин Романов — дядя царя), которую очень полюбила, и некоторые стихи из неё повторяла вместо молитвы (из молитв в то время знала только «Отче наш»). Например, я любила «Молитву учеников Иисусовых»:

Верочке досталась из библиотеки их преподавателя, уехавшего за границу, «Исповедь блаженного Августина».

Это была первая серьёзная духовная книга, которую я прочла. Читала с большим интересом. В подарок от моего двоюродного брата Венички я получила книгу Хитрова «Евстафий Плакида». Это жития святых, изложенные в художественной форме. Брат выменял эту книгу в керосинной лавке на несколько газет; она была предназначена для завёртки мыла. Из всех поэтов я больше всего любила А. К. Толстого. Его поэму «Иоанн Дамаскин» и стихотворение «Грешница» я частично выучила наизусть, как и «Христианку» Надсона. У всех поэтов, во всех произведениях я искала христианские мотивы, близкие моей душе. Я очень любила петь «Ангела» и «В минуту жизни трудную» Лермонтова, а также «Нелюдимо наше море» Языкова.

Знакомых, которые могли бы нам давать духовные книги, у нас тогда не было. Тоня была очень осторожна и боялась нарушить то медленное продвижение по духовному пути, которое у нас только намечалось. В 1925 году она однажды пригласила нас к себе в гости. Жила Тоня за городом (Верочка у неё бывала и раньше). Когда я зашла в комнату, меня поразила обстановка. Все стены были увешаны иконами. Я почувствовала трепет и благоговение, которые бывают, когда заходишь в церковь. О чём мы тогда беседовали, не помню, я почти всё время молчала.

Тоня познакомила нас со своими родными. Когда мы уходили, мать её невестки Валентина (не помню отчества) сказала, указывая на меня: «Тонечка, неужели ты такую хорошую девочку не поведёшь к батюшке, чтобы он её благословил?» Я очень смутилась, Тоня, по–видимому, тоже, и мы, ничего не сказав, ушли. Оказывается, там был о. Серафим.

Несколько лет спустя Тоня попросила у меня фотографию Верочки и мою. Я дала ей фото, где мы обе сидели в лодке, нас снимал фотолюбитель в Быкове в 1920 году. В следующий свой приезд Тоня сказала, что показывала фотографию батюшке, и он сказал: «Они прошли половину пути». — «А какая будет вторая половина, мы не знаем», — добавила от себя Тонечка. Я поняла, что есть человек, который следит за нашим духовным ростом и молится за нас.

До тридцать первого года я работала и училась. В тридцать первом году закончила курсы чертёжников–конструкторов и продолжала работать в проектной конторе «Кожпроект». Когда я получала новое задание — чертёж или какую‑нибудь другую работу, я мысленно испрашивала благословение Божие на эту работу и благодарила Бога, когда кончала работу: никто меня этому не учил, это была у меня внутренняя потребность. Иногда мне очень хотелось помолиться. Тогда я уходила на плоскую крышу нашего учреждения (большой дом у У стьинского моста, который мы сами проектировали) и там находила место, где меня никто не видел. Никто из сотрудников, кроме моих близких подруг Ани и Лины, не догадывался омоем мировоззрении. Только однажды, на Пасху, один из наших инженеров, как бы в шутку, обратился ко мне с праздничным приветствием: «Христос воскрес, Елена Семёновна!» Я ему так ответила: «Воистину воскрес!», что он попятился назад с открытым ртом.

В другой раз я пошла на демонстрацию. Тогда в этом отношении было очень строго: пропускать демонстрацию считалось антисоветским поступком. В тридцатые годы антирелигиозная пропаганда была очень сильна. Во время демонстрации постоянно пели антирелигиозные песни и частушки. Однажды запели одну из таких безбожных песен. Я, конечно, не стала петь. Что у меня было на лице, я не знаю, но одна девушка подошла ко мне и шепнула на ухо: «Я тоже верю в Бога».

Верочка как‑то проводила отпуск со своим отцом в Оптиной пустыни. Много интересного она рассказала о ней, и мне захотелось поехать туда. В тридцать третьем году я купила путёвку в дом отдыха «Оптина пустынь». В моей палате жило восемь женщин. Я была очень переутомлена в это время и старалась ни с кем не сближаться. После завтрака брала свою сумочку с Евангелием и уходила в лес. По дороге мне то и дело попадались полянки, где росла в изобилии земляника. Я собирала её в кулёчек из бересты. Наконец, я нашла живописную полянку среди дремучего леса и решила здесь остановиться и почитать Евангелие. Но земляника мне не давала покоя: отовсюду выглядывали красные ягодки, и мне хотелось их рвать и рвать. Я поняла, что это искушение. Тогда я взяла кулёк и выбросила все собранные мной ягоды. После этого села на пенёк и стала спокойно читать Евангелие. Ягоды больше не привлекали моего внимания.