И было утро... Воспоминания об отце Александре Мене - Коллектив авторов. Страница 53

<…> Ты прав, что времени мало. Мне, например, если проживу, активной жизни — лет 10–15. Это капля. <…>

Я сейчас живу под большим бременем, прессом. Внуки фактически оставлены на меня (дочь и Н. за рубежом). Жара, множество долгов, служб, дел, людей, дома ремонт, который тянется — уже год. Был недавно в Зап. Берлине, но вскоре же сбежал: думаю: что я тут прохлаждаюсь? Не интересно и не нужно. <…>

Я ведь работаю, как и работал, при большом противном ветре. Это не так удобно, как порой кажется. А сейчас он (особенно со стороны черносотенцев) явно крепчает. Приходится стоять прочно, расставив ноги, чтобы не сдуло. Словом, не тревожься за меня (хотя меня это действительно тронуло). Я ведь только инструмент, который нужен Ему пока. А там — что Бог даст…

Обнимаю тебя. Твой…

Не надо и читать между строк: предуказание своего финала он сам слышал яснее ясного.

В одной из бесед того же года сказал слушателям (текст с магнитофонной записи):

«…Мы всегда живём на грани смерти. Как говорится, на московских улицах обстановка приближена к боевой. Вы сами знаете, как мало надо человеку, чтобы нитка его жизни оборвалась. На это надо смотреть без излишнего страха, но с полным осознанием. Ясная мысль о бренности жизни — не повод для того, чтобы опускать руки, а повод ценить и любить каждое мгновение жизни, жить сегодня, жить не в мечтах о том, что будет с тобой завтра, а жить вот сейчас, переживая жизнь полноценно и полнокровно…» [23]

О «приостановке» не могло быть и речи. Большой противный ветер, пригнавший убийцу с топором, продолжает крепчать, но отец Александр живёт.

… Решусь рассказать ещё о нескольких фактах «из другого измерения».

Один из них имел место в 1983 году, в Болгарии.

Женщина–астролог Р. Т. ничего не знала об отце Александре, кроме сообщённой мной даты его рождения. Ничего более, даже имени не назвал.

Заглянув в таблицы, Р. Т. вдруг заявила уверенно:

— Этот человек имеет очень большое значение для России. Огромное духовное влияние. Возможно, спасительное.

Как она это вычислила, не представляю. Гороскоп не строится сразу. Зачем я спросил её о человеке, родившемся 22 января 1935 года, тоже не знаю. По импульсу…

Глядя в таблицы на той же странице, Р. Т. сказала:

— После 1988 года в СССР будет много беспорядков, преследований, опасностей… О, после восемьдесят девятого в Советском Союзе будет вообще невозможно жить!..

Следующие два факта — мои сны после 9 сентября 1990 года.

Сон первый (до сорокового дня).

Пасмурный день. Нахожусь непонятно где. Прояснение: вижу перед собой отца Александра. В темно–вишнёвой рубашке с расстёгнутым воротом, омоложённый, черноволосый. Сидим возле его дома, в саду, под открытым небом, за круглым столиком. Рядом, тесно, на круговой скамейке — другие люди. Я их не вижу, но всех чувствую и хорошо знаю. Они, как и я — бестелесные, невидимки. Один отец Александр видим всем. Смотрит на меня. Говорит:

— ОЧЕНЬ ТРУДНО ДАЁТСЯ КАЖДЫЙ МЕЛЬЧАЙШИЙ ШАЖОК К ТОНКОМУ МИРУ. ПРИХОДИТСЯ ДЕЛАТЬ НЕВЕРОЯТНЫЕ УСИЛИЯ… НЕВЕРОЯТНЫЕ…

И — показывает, какие усилия — глазами, руками, движениями… Повторяю эти движения, чтобы запомнить, но по его глазам вижу: не то. Глаза детские, наивные, удивлённые и печальные… Вдруг понимаю: ведь он НЕ ЗНАЕТ о том, что с ним произошло там, за забором, — о своей смерти. Мы знаем, а он не знает — ЕМУ НЕЛЬЗЯ ЗНАТЬ. Просыпаюсь.

Сон второй (после сорокового дня).

Москва, Чистые Пруды. Весна. Ясно, тепло. Вокруг пруда — а он очень большой вырос — поставлены столы и скамьи. Много людей. Праздник Пасхи. Священнодействует отец Александр — в облачении, седовласый, величественный. При нём я — худенький отрок в ионической накидке, помощник — бегаю туда и сюда. Кончилось богослужение, начинается общая трапеза. Я должен успеть обслужить все столы. Отец Александр, таинственно улыбаясь, жестом подзывает меня к большому старинному буфету, вдруг появившемуся у самой воды. Открывает дверцы — там кадка с МЁДОМ. Большой деревянной ложкой начинает накладывать мёд в тарелки, передаёт мне, одну за другой, а я обношу столы. Уже не бегаю, а летаю: успеть, успеть… Мёд, замечаю, прозрачный, цвета нежности, пахнет солнцем. Догадываюсь: мне не достанется. Главное, чтобы хватило на все столы. Кажется, всех обнёс?.. Нет, на один не хватило — есть ли ещё? — лечу к отцу Александру, но его уже нет. Возвращаюсь к тому столу — за ним люди дают мне знак: все в порядке. За этим же столом — отец Александр. Я уже не нужен, могу отойти. Ветер, весенний ветер относит меня на бульвар, как воздушный шарик…

В. Леви, психотерапевт, писатель,

Москва

P S. Врачебный совет всем, у кого сохранились письма или записки отца Александра: не только перечитайте их, но и перепишите собственноручно или перепечатайте раз–другой, как это делаю я сейчас.

Вы почувствуете его живым, а себя здоровыми.

(Если даже с чем‑то не согласитесь — как я, например, с утверждением отца Александра: «Я гораздо меньше разбираюсь в Вашей области, чем Вы в моей»).

Не убирайте ладони со лба.

(М. Снегурова)

Как‑то странно улыбаясь, моя знакомая со словами: «А у меня для тебя сюрприз» передаёт записку Всего четыре строчки мелким, бегущим почти неразбираемым почерком. Не пытаясь вникнуть в смысл, сразу читаю амснь. Почему‑то второпях совершенно бессознательно читаю как амэн, аминь…

Видимо, в тот момент — мысленного озвучивания этого имени — выражение лица у меня было настолько глупое, что знакомая стала растолковывать, как ребёнку: «Неужели забыла? Ты же говорила, что постараешься помочь. Я передала, вот Александр Мень к тебе и обращается». И… сразу (руки холодеют, лицо горит, в сердце — песнь песней) все понимается: амэн, аминь, амень — это А. Мень, тот самый Александр Мень, о котором столько слышала, чьих столько привозных «оттуда» книг прочитала, с которым познакомиться и мечтать не смела…

Так произошла моя первая встреча с человеком дивным, удивительным и удивляющим потом каждым телефонным звонком, каждой встречей и ещё более удивляющим и поражающим теперь — после горького 9.09.90…

Какое мрачное и тяжёлое сочетание этих вопрошающе — упрекающих цифр — девять — и этих уводящих в бесконечность — нулей…

Многие рассказывают, какое радостное ощущение, какая благодать на душе оставалась после встреч с Александром Менем. У меня же сразу (после первого знакомства–записки) было только жгучее чувство стыда: как могла я, никто, допустить, чтобы такой человек обращался с просьбой ко мне; да это я должна была сломя голову лететь и умолять, чтобы разрешил хоть чем‑то, хоть как‑то помочь. Но тогда ещё я не знала отца Александра, а по книгам его и легендам о нём сложилось впечатление о таком могуществе его знания чуть ли не всего на свете, что обладатель сего богатства казался мне совершенно недоступным.

И после первого разговора с Александром Владимировичем тоже осталось чувство стыда перед ним за своё незнание многого–многого, непонимание простого–простого, бессилие перед всем и всеми. Посте той первой встречи мы договорились встретиться через неделю, но на следующий день раздался неожиданный и оттого, наверное, столь радостный телефонный звонок. Красивый, спокойный, уверенный голос: «Как добрались? Не промокли? Как себя чувствуете?..» И снова — стыдно. Я уже знала, какой ценой ему далась и даётся его известность (которой я тоже так страшилась), знала, как он занят, как устаёт, скольким людям помогает.

Наш разговор по телефону длился минут сорок. И уже ночью, маясь бессонницей, вновь и вновь вспоминая каждое слово, интонацию, поняла, что он почувствовал моё смятение и старался подбодрить, успокоить. А просьба подготовить к следующей встрече какие‑то намётки и принести материалы, о которых я упомянула, — это его психотерапевтический метод придания собеседнику уверенности в том, что в нём действительно нуждаются и в том, что все у него получится, что всё будет хорошо.