Любовница коменданта - Семан Шерри. Страница 11

По трое в каждой шеренге.

Видите, как они честь отдают

Флагу, любимому фюреру?

Слышите, как они песню поют?

Слышите бой барабанов?

Коньяк обжег мне горло. В комнате было тепло от пылающего в камине огня.

Глядите на них, красивых и смелых!

Слушайте бой барабанов!

— Что случилось? Почему ты не едешь с нами, Макс?

Я выдвинул ящик комода и достал оттуда свои рубашки.

— Мы уже говорили об этом, Марта.

— Это из-за нее, так ведь? Конечно, из-за нее.

— Не смеши меня, Марта. Неужели ты не способна думать ни о чем другом?

— Почему мы должны ехать одни, без тебя? — повторила Марта.

— Я уже говорил: я приеду к вам позже.

Я уложил рубашку в чемодан и выдвинул другой ящик. Марта стояла рядом и, наблюдая за моими сборами, теребила в руках мокрый носовой платок. Должно быть, она плакала — глаза у нее опухли и сделались красными. Взяв нужные мне вещи, я задвинул ящик и пошел к шкафу.

— Это все из-за нее. Я знаю, — словно смирившись с неизбежным, проговорила Марта. — Ты никогда больше не увидишь меня и детей.

— Марта, ты — моя жена. Ты — мать моих детей.

— Но ведь она еврейка. Почему ты уходишь с ней?

— Я никогда не говорил…

— Она ненавидит тебя.

Я снял с вешалки свой мундир. Марта зажала мокрый платок в руке и посмотрела мне в лицо.

— Она ненавидит тебя, Макс.

— Я знаю.

— Тогда почему ты не едешь с нами?

— Повторяю в последний раз: сначала уедешь ты с детьми…

— Ты любишь ее.

— Не смеши меня.

— Ты любишь еврейку.

— Марта…

— Почему ты не желаешь ехать с нами? Ты же клялся, что никогда не оставишь меня. Ты обещал. Даже тогда, когда у тебя был роман с той девицей из Мюнхена.

— Я не оставлю тебя. Ты — мать моих детей…

— Ты обещал. Ты клялся. — Марта приложила мокрый платок к глазам. Она продолжала плакать. — Ты говорил: «Пока смерть не разлучит нас».

Я бросил на пол мундир и стал рыться в чемодане. Вытащив оттуда пистолет, я взвел курок и насильно вложил его в руку Марте.

— Да, да, «пока смерть не разлучит нас»! — крикнул я. — Так убей меня!

Она бы никогда не застрелила меня. Я несколько раз давал девушке свой пистолет. При желании она легко могла бы завладеть моим кортиком. Но у нее и в мыслях не было причинить мне какой-нибудь вред. Она была так непохожа на Марту! Она приходила только когда я звал ее, и никогда ничего не требовала взамен.

Она взяла пистолет из моих рук, погладила его теплое дуло и положила на стол. Ее пальцы казались ослепительно белыми на фоне темной стали и черной ткани моего мундира. Она расстегнула мой мундир, провела рукой по моей груди и стала расстегивать рубашку. Когда вслед за этим она расстегнула на мне пояс, я закрыл глаза. Ее руки блуждали по моему телу, и я ощущал их нежную прохладу. Потом ее прикосновения сделались горячими, настойчивыми. Я откинулся на спинку стула и позволил ей раздвинуть мне ноги. Она опустилась на колени и прильнула ко мне.

Адъютант стучал в дверь, но я не откликался. Когда она приблизила ко мне лицо, я смахнул со стола бумаги. Я слышал, как за окном переговариваются часовые, но смысл их слов ускользал от меня. На столе адъютанта зазвонил телефон. Один звонок. Два. Три. Одной рукой она гладила меня по лицу, другой водила по моим бедрам. Когда ее теплый, влажный, нежный рот коснулся моей плоти, я забыл обо всем на свете и закрыл глаза.

— Я всегда закрываю глаза, когда пью хороший коньяк, — сказал Адольф, поводя своим длинным носом над бокалом с янтарной жидкостью.

— Да, коньяк нужно смаковать, — согласился я.

— Ваша супруга знает, что я не равнодушен к спиртному, — продолжал он, — и всегда припасает для меня бутылочку.

— Она всегда радуется вашему приходу. Для нас это большая честь.

— Она — замечательная женщина, фон Вальтер.

— Спасибо.

— Великолепная кулинарка. Радушная хозяйка. Верная жена.

— Да, она хорошая жена.

В гостиную вошли остальные гости и расположились вокруг столика с десертом.

— Что это? — спросила одна из девиц в черном облегающем платье.

— Крюшон, — ответила Марта.

— Нет, я имела в виду музыку.

— Седьмая Симфония Бетховена, — отозвался кто-то из гостей.

— Часть вторая, — добавил другой.

— Вы уверены, что это не Моцарт? — спросила девица под всеобщий хохот.

— Попробуйте штрудель, — обратилась к гостям Марта.

Она раздала всем тарелочки со сладким и сразу же последовало звяканье серебра о фарфор; голоса гостей сливались со звуками музыки. Один из молодых офицеров наклонился к Марте и что-то сказал ей. Она зарделась, быстро посмотрев в мою сторону, но улыбнулась. Молодой человек поцеловал ей руку, она засмеялась и легонько оттолкнула его. Он улыбнулся ей и стал пить шампанское. Марта встала и, взяв графин, подошла к нам с Адольфом.

— Вы должны быть на седьмом небе от счастья, — говорил Адольф. — Вы достигли высокого служебного положения. Великолепно устроили личную жизнь, у вас прекрасная семья. Дом.

— А также работа, — добавил я.

— Ну, это само собой разумеется, — согласился он.

— Может быть, подать вам кофе к коньяку? — спросила Марта.

Адольф одарил ее улыбкой, но от кофе отказался. Молодой человек, только что расточавший комплименты Марте, теперь увивался вокруг девицы в черном облегающем платье. Ее жених, не спускавший глаз со своей избранницы, направился к ним из другого конца гостиной и сел на кушетку между ними. Молодой офицер захохотал и хлопнул своего коллегу по плечу.

— Главную радость я черпаю все-таки в своей работе, — заметил я.

— Разумеется, — согласился Адольф. — Имея на своем счету миллионы еврейских жизней, я испытываю такое глубокое удовлетворение, что хоть сейчас готов прыгнуть в могилу.

— Я отлично вас понимаю, — сказал я, принимая из рук Марты кофе и десерт. — Работа облагораживает нас.

— Порой я ощущаю себя самим Господом Богом, — продолжал разглагольствовать Адольф, подавшись всем корпусом вперед. Его лицо неожиданно приняло сосредоточенное выражение. — Бог не может быть таким хлюпиком, каким изображает его Библия, не правда ли?

Чей Бог? Их? Я никогда не верил в Бога. Я не нуждаюсь в нем. К тому же он меня предал. Причем задолго до конца. А когда наступил конец, на подступах к лагерю уже рвались артиллерийские снаряды. Земля содрогалась от взрывов. В небе ревели самолеты, беспрерывно строчили пулеметы. Девушка сидела, сжавшись в комок, в моем кресле. На столе лежали три бело-голубые капсулы.

— Господин комендант, — кричал мой адъютант, барабаня в дверь. — Машина подана!

Я взял девушку за руку, ее рука была холодна. Она молча смотрела на меня. И тогда, тоже молча, я вложил ей в ладонь одну из капсул.

— Господин комендант! Вам нужно поторопиться, — снова послышался голос адъютанта. Он принялся стучать более настойчиво.

Я сжал ладонь с капсулой в кулачок и обхватил его обеими руками. Ее била дрожь, но не от страха. Последовал очередной взрыв, от которого пол под нами заходил ходуном, а из шкафов и с полок посыпалось их содержимое. Лагерь огласился дикими воплями и стонами.

— Господин комендант! Господин комендант! — все более настойчиво повторял адъютант.

— Du. Freiheit, — сказал я девушке.

Потом я вышел, оставив ее там.

— Эй вы, комендант!

Сквозь сон я услышал стук в дверь.

— Я знаю, что вы здесь!

Я мигом проснулся, словно от резкого толчка.

— Впустите меня, комендант. Откройте дверь.

Я вскочил с кровати и посмотрел в глазок. За дверью в ярко освещенном коридоре мотеля стоял небритый толстяк в мятом, дешевом костюме. Он вытащил из кармана платок и вытер лицо, после чего принялся снова колотить в дверь.