Месс-менд. Роман - Шагинян Мариэтта Сергеевна. Страница 36
«Войти в доверенность Реброва. Узнать, где спит электромонтер, заведующий электрификацией пространства над Петроградом. Попробовать подкупить монтера. Приготовить срочное донесение о положении и положить его на первую книжную полку над письменным столом.
К. Ф.»
Он свернул записку и деньги в пакет, обвязал его веревочкой и бросил в чемодан. Потом скинул пиджак, лег на кровать и закрыл глаза. Ему оставалось два часа до поездки на завод.
Спит или не спит Артур Рокфеллер, мы не знаем. В сером утреннем свете лицо его имеет мертвенный вид. Веки тяжело легли на глаза, и у рта прошла черточка, состарившая его лет на десять. Он выдержал два часа полной неподвижности, потом тихо встал, умылся, взял шляпу.
Но только что сделал он несколько шагов к двери, как вздрогнул и замер на месте. Дверь перед ним стала медленно раскрываться. Она отходила от стены без единого звука, и по мере ее движения в комнату просовывалось нечто, оледенившее в нем кровь. Это была человеческая рука в длинной черной перчатке. Того, кому она принадлежала, не было видно. Рука протянула Рокфеллеру конверт, потом разжала пальцы, мелькнула в воздухе и - исчезла. Дверь захлопнулась. Конверт лежал на полу.
Артур поднял его, разорвал и подошел к окну. В конверте были лист бумаги и голубой шарик, похожий на лекарство. Он развернул письмо и прочел:
«Женщина, к вам присоединившаяся, не жена Василова. Это агент вражеской партии. Дайте ей прилагаемый шарик. Не заботьтесь о трупе. Торопитесь устранить ее.
К. Ф»
Пальцы Рокфеллера сделали быстрое движение - точно он хотел поднести шарик к собственным губам. Но через секунду письмо и шарик были заботливо свернуты и спрятаны в самый дальний уголок чемодана. Крак - щелкнул замок. Ключ подвешен к часовой цепочке. Артур внимательно огляделся, взял шляпу и на этот раз беспрепятственно спустился к поджидавшему его автомобилю.
35. КОШКА МИСТРИСС ДРУК
Что-нибудь одно: или горюй, или исполняй свои обязанности. Но когда горюешь, исполняя свои обязанности, или исполняешь свои обязанности, горюя, ты уподобляешься в лучшем случае соляному промыслу, потребляющему собственную продукцию без всякой экономии.
Этот вывод сделала кошка мистрисс Друк в ту минуту, когда шерстка ее стала походить на кристаллы квасцов, а молоко, которое она лакала, на огуречный рассол.
Мистрисс Друк днем и ночью орошала слезами предметы своего обихода.
- Молли, - твердила она, прижимая к себе кошку, - право же, это был замечательный мальчик, мой Боб, когда он еще не родился. Бывало, сижу себе у окна, а он стучит кулачком, как дятел. Септимий, говорю я, наш мальчик опять зашевелился. - Почем ты знаешь, что это мальчик, отвечает он… - А я… ох, ох, Молли, ох, не-есчастная моя жизнь! Я отвечаю: вот увидишь, говорю, Септимий, что это будет самый что ни на есть ма-аль… ма-альчик!..
На этом месте волнение мистрисс Друк достигло такой точки, что слезы ее величиной с горошину начинали прямо-таки барабанить по спине Молли, причиняя ей мучительное хвостокружение.
- Молли, поди сюда, - звала ее мистрисс Друк через несколько минут, наливая ей молоко, - кушай, кушай, и за себя, и за нашего голубчика… как он, бывало, любил молочко. Выпей, говорю я ему, а он… ох, мочи моей нет, ох, уж хоть бы померла я, - он отвечает, бывало: н-не… н-не… приставайте, мамаша!
Рыдания мистрисс Друк длились до тех пор, покуда блюдце в дрожащих руках ее не переполнялось свыше всякой меры. Молли тряслась всем телом, опуская в него язык, свернутый трубочкой. Но после двух-трех глотков она неистово фыркала, ощетинивалась и стрелой летела в кухню, прямо к лоханке, в надежде освежиться пресной водой. Увы! В мире, окружавшем мистрисс Друк, пресной воды не было. Влага, подвластная ее наблюдению, оседала в желудке сталагмитами и сталактитами. Если б Молли знала Библию, она могла бы сравнить свою хозяйку с женой Лота, превратившейся в соляной столб, заглядевшись на свое прошлое.
Но Молли не знала Библии и в одно прекрасное утро прыгнула в окно, оттуда на водосточную трубу, с трубы в чей-то цветочный горшок, с цветочного горшка кубарем по каменным выступам вниз, вниз, еще вниз, пока не вцепилась со всего размаху в пышную дамскую прическу из белокурых локонов, утыканных гребешками, шпильками и незабудками.
- Ай! - крикнула обладательница прически. - Погибаю! Спасите! Летучая мышь!
- Совсем наоборот, летучая кошка, - флегматически ответил ее спутник, заложив руки в карманы.
- Натаниэль, спаси, умираю! - вопила урожденная мисс Смоулль, ибо это была она. - Мышь ли, кошка ли, она вгрызлась в мои внутренности! Она меня высосет!
По-видимому, между супругами Эпидерм уже не существовало гармонии душ. Во всяком случае, угроза высосать внутренности мистрисс Эпидерм была встречена ее мужем с полной покорностью судьбе.
- Изверг! - взвизгнула урожденная мисс Смоулль, швыряя зонтиком в мужа. - Умру, не сделав завещания, умру, умру, умру!
На этот раз Натаниэль Эпидерм вздрогнул. Очам его представилась картина многочисленных претендентов на наследство его жены. Он схватил оцепенелую кошку за шиворот, рванул ее; что-то хряснуло, как автомобильная шина, и колесом полетело на дорогу.
Оглушительный хохот вырвался у прохожих, лавочника, газетчика, чистильщика сапог. Мистер Эпидерм взглянул и обмер. Перед ним стояла его жена, лысая больше чем Бисмарк, лысая, как площадка для скэтинг-ринга, как бильярдный шар.
- Вы надули меня! - заревел он. - Плешивая интриганка, вы за это поплатитесь! Адвоката! Иск!
Между тем внимание прохожих было отвлечено от них другим необычайным явлением: несчастная Молли, запутавшаяся в локонах и незабудках мисс Смоулль, обезумела окончательно и покатилась вперед колесом, нацепляя на себя в пути бумажки, тряпки, солому, лошадиный помет и папиросные окурки.
- Га-га-га! - заревели уличные мальчишки, летя вслед за ней.
- Что это такое? - спросил булочник, выглянув из окна и с ужасом уставившись на пролетающее колесо. Но в ту же секунду оно подпрыгнуло, укусило его в нос и, перекувырнувшись в воздухе, полетело дальше.
- Держи! Лови! Саламандра! - и булочник, со скалкой в руке выпрыгнув из окна, понесся вслед за колесом, неистово осыпая мукой мостовую и воздух.
Напрасно полисмен, воздев оба флага, останавливал безумную процессию. Она неслась и неслась из переулка в переулок, покуда он не вызвал свистком целый наряд полиции и не понесся вслед за нею. толпа народа запрудила все тротуары. Староста церкви сорока мучеников разрешил желающим за небольшое вспомоществование приходу усесться на балюстрадах церкви. Окна и крыши были усеяны любопытными. Учреждения принуждены были объявить перерыв.
- Я вам объясню, что это, - говорил клерк трем барышням, - это биржевой ажиотаж, честное слово.
- Откуда вы взяли? - возмутился сосед. - Ничего подобного! Спросите булочника, он говорит, что это реклама страхового общества «Саламандра».
- Неправда! Неправда! - кричали мальчишки. - Это игрушечный дирижабль!
А колесо катилось и катилось. С морды Молли капала пена, желтые глаза сверкали в полном безумии, спина стояла хребтом. Метнувшись туда и сюда и всюду натыкаясь на заставы из улюлюкающих мальчишек, Молли пронеслась в единственный свободный переулок, ведущий к скверу, и волчком взлетела на дерево, как раз туда, где между ветвями чернело воронье гнездо.
- Карр! - каркнула ворона, растопырившись на яйцах. Но Молли некуда было отступать. Фыркая и дрожа, в локонах, незабудках, бумажках и навозе, она двинулась на ворону, испуская пронзительный боевой клич. Та взъерошилась в свою очередь, подняла крылья, раскрыла клюв и кинулась прямо на Молли. Пока этот кровавый поединок происходил высоко на дереве, внизу, в сквере, разыгрались другие события.
В погоне за саламандрой наметились две партии: одна мчалась на сквер со стороны церкви, возглавляемая булочником, церковным сторожем и депутатом Пируэтом, затесавшимся сюда со своим секретарем, портфелем и бульдогом. Другая, летевшая с противоположной стороны и состоявшая из газетчиков, чистильщиков сапог и мальчишек, вынесла на первое место толстого, красного человека в гимнастерке, с соломенной шляпой на голове.