Красный гаолян - Янь Мо. Страница 60

Осень одна тысяча девятьсот тридцать девятого года стала в жизни дедушки самым сложным периодом. Его отряд уничтожен, любимая жена убита, сын тяжело болен, дом сожжён, так ещё и болезнь привязалась. Война разрушила почти всё, что у него было. Он смотрел на трупы людей и собак, которые, казалось, слиплись в один сплошной клубок, и не мог привести свои мысли в порядок. Несколько раз дедушка сжимал приклад винтовки и думал о том, чтобы проститься с этим насквозь подлым миром, однако желание мстить пересилило малодушие. Дедушка ненавидел японцев, ненавидел отряд Лэна и Цзяогаоскую часть Восьмой армии. Бойцы Восьмой армии похитили у него больше двадцати винтовок и след простыл, только вот что-то не слышно, чтоб они сражались с японцами — зато постоянно доходили слухи о стычках между ними и отрядом Лэна. Более того, у дедушки закралось подозрение, что пятнадцать винтовок «Арисака-38», которые они с отцом спрятали в высохшем колодце и которые потом внезапно исчезли, тоже украдены солдатами Восьмой армии.

По краю низины к дедушке подошла тётка Лю, всё ещё миловидная женщина за сорок. Она ласковым взглядом скользнула по посеребрённой дедушкиной голове и большой грубой рукой взяла его под руку со словами:

— Братец, не стоит сидеть тут и предаваться горьким думам. Пойдём домой. Древние говорили: «Нет на свете дорог, по которым человек не пройдёт». Безвыходных положений не бывает, так что больше ешь, пей, отдыхай, а когда оправишься от болезни, тогда и посмотрим…

Дедушка растроганно смотрел на доброе лицо женщины.

— Сестрица… — Из его глаз чуть не брызнули слёзы.

Тётка Лю погладила дедушку по сгорбленной спине.

— Ты посмотри на себя. Только-только минуло сорок, а довёл себя до такого состояния.

Тётка Лю повела его домой. Дедушка, видя, что она ещё чуть прихрамывает, заботливо поинтересовался:

— С ногами-то получше?

— Язвы прошли, только теперь одна нога тоньше другой.

— Потолстеет ещё, — успокоил дедушка.

Тётка Лю сказала:

— А про рану Доугуаня, думаю, не стоит так волноваться.

— Сестрица, ты думаешь, у него и с единственным яичком всё получится?

— Мне кажется, да. Говорят же, одна головка чеснока ещё острее.

— Правда?

— Вон мой дядька родился с единственным яичком, а наплодил детишек.

— Ого!

Ночью дедушка положил уставшую голову на грудь тётки Лю, а она большой ладонью начала гладить дедушкино худое костлявое тело, без остановки приговаривая:

— Братец… а ещё можешь? Есть ещё силы? Ты не печалься, лучше давай-ка меня… на душе станет полегче.

Дедушка вдохнул кисловатый запах, шедший изо рта тётки Лю, и тут же заснул крепким сном.

Мать никак не могла выкинуть из головы ту сцену: господин Чжан пинцетом берёт сплющенный фиолетовый шарик, подносит к глазам, долго смотрит и потом выкидывает в миску, куда накидана грязная вата, куски кожи и плоти. Господин Чжан выкинул шарик из тела Доугуаня! То, что вчера было драгоценностью, сегодня отправилось в мусорку. Матери шёл тогда шестнадцатый год, она уже начинала понимать, что к чему, смущалась и боялась. Когда она ухаживала за отцом, то при виде замотанного в белую марлю детородного органа сердце начинало бешено колотиться, лицо то горело, то краснело.

Потом она узнала, что тётка Лю спит с дедушкой.

Тётка Лю сказала ей:

— Краса, тебе уже пятнадцать, уже взрослая. Попробуй потеребить «перчик» Доугуаня, если встанет, значит, это твой мужчина.

Мать от стыда чуть не заплакала.

Отцу сняли швы. Когда он спал в хибарке, мать тайком проскользнула внутрь, движения её были тихими, а лицо горело. Она присела рядом с отцом, аккуратно стянула с него штаны. В лунном свете мать увидела, что отцовский «перчик» после ранения стал уродливым до невозможности, а головка приобрела какой-то диковинный вид. Мать бережно стиснула «перчик» потной рукой и почувствовала, как он постепенно становится горячее, набухает и пульсирует в ладони, словно сердце. Отец распахнул глаза, покосился на неё и спросил:

— Краса, ты чего творишь?

Мать вскрикнула от ужаса и бросилась прочь, но на выходе с разбегу врезалась в моего дедушку. Дедушка взял мать за плечи и спросил:

— Краса, в чём дело?

Мать громко заревела, вырвалась и умчалась прочь.

Дедушка вошёл в хибарку, а потом, как сумасшедший, выскочил наружу, разыскал тётку Лю, стиснул её груди и забормотал:

— И впрямь одна головка чеснока ещё острее! Ещё острее!

Он пальнул в небо трижды, затем сложил руки в молитвенном жесте и громко крикнул:

— Небо смилостивилось надо мной!

9

Дедушка постучал костяшками пальцев по стене. В комнату пробивались косые солнечные лучи, освещая местные глиняные фигурки, расставленные на вытертом до блеска столике для кана. На белом окне были наклеены оригинальные аппликации, вырезанные рукой бабушки. Через пять дней всё здесь в пылу сражения окончательно обратится в пепел. А сейчас ещё десятое число восьмого лунного месяца одна тысяча девятьсот тридцать девятого года. Дедушка с согнутой раненой рукой на перевязи, весь пропахший бензином, только что вернулся с шоссе. Они с отцом вместе закатили под дерево во дворе искорёженный японский пулемёт и ринулись в дом искать серебряные монеты, припрятанные бабушкой.

Судя по звуку, в стене была полость, и дедушка вытащил пистолет, ударил по стене и тут же пробил дыру, сунул руку внутрь, достал маленький красный свёрток, потряс его и услышал звон. Монеты высыпали на кан и пересчитали, оказалось ровно пятьдесят серебряных.

Дедушка сказал:

— Пойдём, сынок.

— Куда, пап?

— В уездный город купим патроны, поквитаемся с Рябым Лэном.

Отец и дедушка добрались до северного края уездного города, когда солнце уже клонилось на запад, между стеблями гаоляна петляла, словно длинный тёмный дракон, железная дорога, по которой с грохотом ездили туда-сюда чёрные поезда. Бурая угольная копоть кружилась над верхушками гаоляна, рельсы блестели, как чешуя дракона, и слепили глаза. От пронзительного свиста поездов у отца трепетало сердце, и он вцепился в дедушкину руку.

Таща за собой отца, дедушка добрался до высокой могилы, перед которой стояла каменная стела в два человеческих роста. Плоские иероглифы на стеле давно уже отвалились, прочесть надпись было невозможно. Вокруг могилы росло несколько старых кипарисов, таких толстых, что и вдвоём не обхватить. Их тёмные кроны шелестели даже в безветренную погоду. Сама могила в окружении красного гаоляна напоминала тёмный остров.

Дедушка вырыл перед стелой яму и спрятал туда пистолет. Туда же отправился и браунинг отца.

Они перебрались через железную дорогу и увидели высокую арку, ведущую в город. На башне над ней реял японский флаг, красное солнце на флаге в косых лучах заходящего солнца казалось ещё более ярким и блестящим. По обе стороны от арки стояли часовые, слева — японец, справа — солдат государственных войск. [91] Китаец допрашивал приходивших в город людей, а японец стоял с оружием наизготовку и наблюдал за происходящим.

Дедушка, как только они перешли через рельсы, взвалил отца себе на плечи и тихо велел:

— Притворились, что у тебя болит живот. Начинай стонать.

Отец застонал и тихонько спросил:

— Вот так?

— Чуток погромче.

Они вместе с другими людьми подошли к арке. Китайский солдат гаркнул:

— Из какой деревни? Зачем пришли в город?

Отец слабым голосом ответил:

— Да мы с Рыбного берега к северу отсюда. Сынок подхватил холеру, идём к господину У подлечиться.

Отец слушал разговор дедушки с часовым и забыл, что нужно стонать. Дедушка с силой ущипнул его за ляжку, и он даже взвыл от боли.

Часовой махнул рукой, пропуская дедушку.

Когда они добрались до безлюдного места, дедушка сердито сказал:

— Дурень, ты почему не стонал?

— Пап, больно щиплешься!

Дедушка повёл отца по маленькой боковой улочке, ведущей к вокзалу. Солнечный свет казался тусклым, воздух — спёртым. Отец увидел, что рядом с ветхим зданием железнодорожного вокзала высятся две сторожевые башни, на которых реют белые японские флаги с красным солнцем в центре, по платформам расхаживают туда-сюда двое японских солдат с овчарками на поводках, тут же несколько десятков пассажиров ждут своей очереди за железной оградой, кто сидя на корточках, кто стоя. На платформе торчит китаец в чёрной одежде с красным фонарём в руках, с восточной стороны доносятся гудки поезда. Земля под ногами отца задрожала, две овчарки залаяли, глядя на прибывающий поезд. Мимо пассажиров сновала туда-сюда какая-то бабулька, торгующая сигаретами и тыквенными семечкам. Паровоз с шумной одышкой остановился у платформы. Отец увидел, что паровоз тянет за собой больше двадцати длинных коробок, у первых десяти — множество квадратных окон и дверей, у остальных нет крыши, внутри навалены наспех какие-то вещи и прикрыты большим куском брезента цвета свежей травы. Несколько японцев из поезда радостно перекрикивались с японцами, стоявшими на платформе.