Ревность - Фремлин Селия. Страница 2

Ну вот наконец и Джефри! Она услышала его торопливые шаги на лестнице. Неужели все-таки догадался, что утром ей нездоровилось?

Дверь распахнулась, Розамунда в неясной надежде приподнялась на кровати. Голова сразу пошла кругом. Это ведь и вправду так, ей не мерещится? На добром, усталом лице мужа — беспокойство и тревога, каких она не могла представить себе даже в самых смелых мечтах. Но похоже, на нее он и не смотрит, — во всяком случае, не замечает, что она лежит в постели.

— Послушай! Розамунда! — в сильном волнении воскликнул он. — Ты не знаешь, что с Линди? Она пропала!

Глава II

На самом деле Линди вовсе не была красавицей. В первый раз Розамунда увидела ее возле мебельного фургона — засунув голову внутрь, Линди что-то возбужденно втолковывала возившимся там грузчикам. Коренастая, одета затрапезно. Суматошная женщина, заключила Розамунда. Заметьте себе — «женщина», не «девушка». Именно это слово пришло ей на ум, когда они с Джефри, словно проказливые школьники, исподтишка, но с некоторым смущением подглядывали за прибытием новой соседки. Это уж потом Линди показалась им такой молодой и хорошенькой. Это потом ее дом представился им так красиво и с таким вкусом обставленным. А в день переезда мебель выглядела просто ужасно — жалкая кучка на тротуаре, где яркое июльское солнце безжалостно выставляло напоказ каждое пятнышко, каждую заплату на обивке.

— Школьная училка, — весело предположил Джефри. Они стояли у окна в спальне и дружно, с неприличным любопытством выглядывали из-за краешка шторы. Рука Джефри легко лежала на плече Розамунды. — Школьная училка, набитая передовыми теориями и искренней верой в потенциал молодежи. Из тех, кто до последнего не расстается с иллюзиями — добрыми, стойкими, отменно вскормленными иллюзиями, ладно скроенными и крепко — на века — сшитыми. Интересно, сколько эти иллюзии протянут, обретаясь по соседству с нашим Питером и его дружками?

Они прыснули. В те дни — каких-то шесть месяцев назад — они еще могли вместе смеяться над выходками своего шестнадцатилетнего сына. Им еще не приходило на ум обвинять друг друга, если что-то шло наперекосяк. Вот так они и стояли, словно дети в зоопарке, целиком погрузившись в созерцание громоздкой желто-зеленой кушетки, неуклюже передвигавшейся по тротуару. Грузчикам пришлось завалить ее сначала на один бок, чтобы протащить через небольшие металлические воротца в палисадник, а после на другой — чтобы затолкать через входную дверь, в гулкую неизвестность Соседнего Дома.

— Кошка?

Розамунда ни секунды не сомневалась: Джефри поймет не только ее краткий вопрос, но и все, что под ним подразумевается. По их удачно изобретенной шкале ценностей, кошки — это хорошо. Кошатники гораздо лучше, милее, веселее, чем собачники или обожатели волнистых попугайчиков. Собачники слишком сентиментальны, а попугаечники — что о них сказать? Держать живое существо в клетке — жуть!

Джефри задумчиво поджал губы и, поразмыслив, объявил:

— Никаких кошек!

Розамунда почувствовала, как рука мужа легонько сжала ей плечо — знак одобрения, признательности за полное понимание, которое возводило обмен односложными репликами на высоту, недоступную изощренному красноречию.

— Тем не менее против гитары она возражать не станет, — добавил Джефри, несколько смягчив характеристику новой соседки, только что выданную в нескольких словах. — Ей, может, это и придется не по нраву, но она из гордости не станет скандалить. Что для нас, в общем, одно и то же.

— Даже еще лучше, — заметила Розамунда. — Люди, готовые из гордости терпеть небольшой шум, из гордости же стерпят любой грохот. А с теми, кому в самом деле наплевать, всегда есть риск: вдруг в один прекрасный день шум начнет действовать им на нервы? И тогда держись! Машина?

— Да-а… Пожалуй. Очень может быть.

Машины — это тоже плохо. Почти так же плохо, как не любить кошек. Уйма друзей, разумеется, имела машины, но это был их минус. Джефри и Розамунда часто рассуждали о том, как глупо садиться за руль, когда можно с удовольствием пройтись пешочком или с комфортом проехаться на общественном транспорте, предоставив другим психовать по поводу дорожных пробок и улиц с односторонним движением. А уж как вредно для детей, когда их повсюду возят! Так и ноги могут атрофироваться. Правда, надо признать, что Питер, хотя его дальновидные родители и не заводили машины, в последнее время крайне редко пользовался своими старательно сбереженными конечностями. Почти все прошлые каникулы он провел, валяясь на кровати и почитывая «Джеймса Бонда». Или того хуже — просто валялся, пестуя безрадостные мысли о судьбах мира, чтобы потом мрачно, но с чувством некоторого превосходства поделиться ими с матерью, пока та пытается пересчитать белье из прачечной. Ну почему ее ребенок не похож на тех скрытных подростков, которые никогда ничего родителям не рассказывают? — уныло спрашивала себя Розамунда, решая, является ли жизнь проявлением всеобщей тщеты, и одновременно прикидывая, может ли стирка четырех сорочек стоить 13 фунтов 11 шиллингов и полпенса, и если стоит, то во сколько обошлась каждая?

Впрочем, это, скорее всего, такой возраст. Мысль, что объяснение наверняка в возрасте, поддерживала Розамунду на протяжении всех шестнадцати лет жизни Питера, как некогда вера в Бога поддерживала ее бабушку. Когда имеешь дело с детьми, под рукой всегда должно быть нечто устоявшееся, всеобъемлющее и абсолютно недоказуемое…

Муж пихнул Розамунду в бок и приглушенно фыркнул, привлекая ее внимание к тому, что происходило внизу. На секунду они схватились за руки в пароксизме единодушного неодобрения. У новой соседки не только Не Было Кошки. У нее Была Собака. Мало того. Не просто — собака, а японский хин! Наглый, чистопородный хин, сопя и принюхиваясь, резво семенил по тропинке за хозяйкой.

— Блеск! — прошептал Джефри, в восторге сжимая руку Розамунды.

— Вот будет потеха, когда мы начнем жаловаться на лай! — откликнулась Розамунда, радостно хихикая. — Ш-ш-ш! — она нырнула за занавеску. — Тише! Она нас услышит!

В самом деле, они вели себя до крайности невоспитанно — подглядывали, издевались. Но каким восхитительным, каким простительным становится подобное поведение, когда заодно действуют двое. Кроме того, в этом не было злого умысла. Они и в мыслях ничего против новой соседки не имели — они про нее вообще ничего еще не знали. Хотя свою угадайку затеяли с удовольствием.

— Давай пригласим ее поужинать, — предложила вдруг Розамунда. — У нее небось полный кавардак — электричество не подключено и все такое, а магазины до понедельника закрыты. Пойди позови ее, Джефри, прямо сейчас, пока она бегает туда-сюда. Не придется звонить в дверь или еще что. Мы же не собираемся устраивать ничего серьезного.

Джефри взглянул на часы. Он часто это проделывал, когда его одолевали сомнения, хотя обсуждаемый вопрос, как правило, со временем связан не был.

— Ну, не знаю, — поморщившись, протянул он. — У нас вроде есть дела?

Розамунда легонько его толкнула:

— Прекрасно ты знаешь, нет у нас никаких дел! Мы собирались заняться тем же, чем и всегда по субботам, — сидеть в шезлонгах и рассуждать о том, что ты, может быть, скосишь лужайку.

— Но я обожаю сидеть в шезлонге и рассуждать о том, что, может быть, скошу лужайку, — с надеждой в голосе запротестовал Джефри, однако Розамунда неумолимо продолжала подталкивать его к лестнице.

— Иди, иди. Это будет по-соседски. А заодно мы сможем все про нее разузнать, — приободрила она мужа.

Как только Джефри ушел, она отправилась на кухню — прикинуть, что приготовить вечером для незнакомой гостьи. Что-нибудь холодное, разумеется. В такую погоду каждый предпочтет холодную еду. Во всяком случае, каждый, кто не догадывается, насколько он не прав. Значит, салат. Салат, холодное мясо и компот. Меню так себе, без затей. Но Джефри и Розамунда никогда не устраивали большой возни вокруг гостей. Напротив, обычно Розамунда готовила что-нибудь вкусненькое, только когда они бывали дома одни, даже без Питера. Питер вообще страшно усложнял любой прием пищи своим недавно приобретенным цинизмом по отношению к еде и чудовищным аппетитом (сочетание, чрезвычайно затруднительное для всех заинтересованных лиц). Главное, никогда не знаешь, явится ли он домой к обеду, а если да, то не притащит ли с собой трех-четырех голодных друзей.