Ревность - Фремлин Селия. Страница 28

— Мост дрожит! — вскрикнула она. Слова вырвались невольно — в невыносимом остром предчувствии близкого разоблачения, нарастающего ужаса…

— Разумеется, поезд подходит. — Бэйзил удивленно взглянул на Розамунду, озадаченный ее тоном.

— Ну конечно! Какая я глупая!

Розамунда даже заставила себя хихикнуть, и в то же мгновение рев поезда захлестнул ее с головы до ног — грохот, искры… и поезд прошел… а вместе с ним прошло и страшное чувство нависшего над ней разоблачения. С души словно свалился тяжкий камень — воспоминание, каким бы оно ни было, отползло прочь и заскользило — ниже, ниже — назад в глубину, из которой выплыло.

— Давайте не пойдем вдоль путей, вернемся по дороге, — попросила Розамунда, стараясь сдержать дрожь в голосе. — Так быстрее.

— Да? Ну пошли. — Бэйзил охотно повернул назад.

Слава богу, он не стал расспрашивать, с чего это она вдруг передумала, ему, очевидно, было абсолютно безразлично. Да она бы и не смогла ему объяснить — и себе, между прочим, тоже. Просто ее охватывал жуткий, необъяснимый страх при одной мысли, что придется спускаться по лестнице и идти по этой узкой, обнесенной забором тропке, которая вела к шоссе.

Домой они шагали гораздо быстрее и, как по уговору, болтали обо всяких пустяках. Только оказавшись у ворот Розамунды, они вновь заговорили о том, что, собственно, послужило причиной для появления Бэйзила.

— О господи! Похоже, Эйлин до сих пор нет. — Розамунда подняла глаза на чернеющие окна соседнего дома. — Что будете делать? Можно подождать у нас.

— Да нет… Большое спасибо. Вы так добры, но я лучше подожду у них. Хочу быть там, когда Эйлин вернется… Ну, вы понимаете.

Розамунда вручила Бэйзилу ключи и Фудзи-горку, шагнула в темноту своего дома и закрыла за собой дверь.

Глава XVI

Снова звонил телефон. Пока Розамунда закрывала входную дверь и пробиралась в темноте к выключателю, она успела убедить себя, что это Джефри, а потом — что это не Джефри. Она не знала, сколько уже времени надрывался телефон, но, должно быть, порядочно, поскольку, когда она наконец схватила трубку, он умолк. Нет, это все-таки Джефри! Сегодня он что-то уж очень жаждет с ней связаться! Может, что случилось? Какие-нибудь новости о Линди, плохие или хорошие? Из-за этого он задерживается? И Эйлин тоже опаздывает — вдруг они оба что-то узнали? Несомненно, телефон потому и трезвонил весь день: или тот, или другая, или они оба пытались сообщить Розамунде эти новости. Если бы она успела как следует проснуться и ответить хотя бы на один звонок! Она поднялась наверх и улеглась в постель с твердым намерением тотчас вскочить по первому зову телефона, как бы ни хотелось спать.

Да она еще и не заснет, наверное: времени всего-то без четверти десять. Но, оказавшись в постели, Розамунда обнаружила, что три принятые таблетки аспирина не только притупили головную боль. От них все тело налилось дремотой, особенно глаза… Буквы в библиотечной книжке, которую она взяла с собой в постель, плясали, и не было никакой возможности разобрать, где же она остановилась в прошлый раз. Ведь она точно уже начала ее читать, два или три дня назад, так куда подевалось нужное место? Загадка. И ведь самый обыкновенный роман, значительным никак не назовешь, а всем известно: чем значительнее книга, тем труднее найти место, где читаешь. Даже героев не вспомнить — Эвелин, например, мужчина или женщина? Вся книга, кажется, посвящена Эвелин и его… нет, ее противной матери. «Смешно, ничегошеньки не помню».

Ужасно хочется спать, в этом все дело; но засыпать никак нельзя — пропустишь звонок. Телефон, строго сказала себе Розамунда, закрывая глаза, не в силах больше противиться сну… Я должна проснуться, если снова зазвонит телефон…

Но разбудил ее не телефон. Неизвестно, сколько времени она провела в чутком, беспокойном сне, когда почувствовала на себе чей-то взгляд. Не то чтобы она вдруг осознала это. Ощущения, что она проснулась из-за какого-то звука или движения, не было; присутствовала лишь растущая уверенность, что на нее смотрят. Поначалу это не показалось ей странным. Сон почти отступил, задержавшись лишь на самом краешке сознания, и чужой взгляд воспринимался как одно из явлений привычного мира, близкого и недостижимого, на рубеже сна и действительности. Розамунда вполне понимала, что сама находится в этом привычном мире — лежит на кровати, рядом горит лампа, освещая ее лицо с крепко закрытыми глазами. Наблюдающему хорошо видно. Он наклонился почти вплотную, безмолвно, с напряженным вниманием всматривается в ее лицо. Розамунда знает — и это совсем не удивляет ее, — что он уже долго так стоит. Несколько минут? Секунд? Долей секунды? Разве можно измерить долгое, долгое время, которое проходит от одного сновидения до другого по извилистым дорогам сна?

И вдруг Розамунда в ужасе проснулась. Что это было? Чье-то резкое движение, внезапный звук… Она разом оторвала голову от подушки, библиотечная книжка шлепнулась на пол; стряхнув остатки кошмара, Розамунда судорожно вцепилась в сползающее одеяло. Сна ни в одном глазу. Обвела комнату настороженным взглядом. Никого нет.

А был ли кто? Каждой косточкой, каждой клеточкой тела Розамунда знала — был; но разум, как всегда готовый усердно разыскивать сомнения там, где их и в помине нет, тут же пустился в рассуждения на тему обманчивой природы кошмаров. Хотя, строго говоря, это не было кошмаром, потому что до тех пор, пока не проснулась, никакого страха она не чувствовала. Потрясение, ужас, вихрь сомнений — все пришло только с пробуждением.

Быть может, это Джефри? Не хотел ее будить? Нет, она нутром чуяла, что это не Джефри, и ее вечно сомневающемуся разуму пришлось с этим согласиться. Женщина, прожившая восемнадцать лет замужем, ни за что и ни с чем не спутает звуки, которые производит ее муж, когда старается не разбудить ее. И это точно был не Питер. Он бы не стал разыскивать ее тут, если, конечно, дело не касалось бы чего-нибудь действительно важного — например, вопроса, можно ли ему доесть сосиски и остатки яблочного пирога. Но и в этом случае он не вышел бы деликатно, на цыпочках, а всенепременно вытянул из матери нужный ответ.

Который час? Розамунда взглянула на ручные часики и с удивлением обнаружила, что всего без двадцати пяти одиннадцать. А казалось бы, так долго спала и столько всего произошло с тех пор, как в последний раз смотрела на них и было четверть одиннадцатого. Приободрившись при мысли, что пока не очень поздно и никто на всей улице, конечно же, еще не ложился, Розамунда встала, надела халат и тапочки и приготовилась обыскать дом.

Ничего. Никого. Четыре комнаты наверху, три внизу — потребовалось не много времени, чтобы убедиться, что все они пусты и пребывают практически в том виде, в каком она их оставила. Только гораздо более придирчивая хозяйка, чем Розамунда, могла бы с уверенностью утверждать, что эта стопка растрепанных журналов не лежала на табурете у пианино и раньше; что пара перчаток и старый шарф Питера не вывалились из своего обычного хранилища — шкафа в прихожей — не давным-давно; что нижний ящик письменного стола Джефри не был открыт еще вчера.

Розамунда пожала плечами. Страх не может существовать сам по себе. При полном отсутствии подтверждающих улик ему остается лишь растаять. За окнами прошумели веселые молодые голоса — девчачьи и мальчишечьи. Соседи, живущие через два дома, провожали разговорчивых и неторопливых друзей, у которых никак не заводилась машина. Кругом нее люди, бодрствующие и дружелюбные. Глупо продолжать трястись от страха. Осмотрительности Розамунды хватило на то, чтобы запереть заднюю дверь, что обычно не делалось в отсутствие Питера, поскольку он почти всегда забывал взять ключ и начинал ломиться в дом посреди ночи, — но тут уж ничего не поделаешь. Совершив этот акт предосторожности, она почувствовала себя в полной безопасности и настолько успокоилась, что, когда вернулась в спальню, не заметила там никаких изменений. Улеглась в постель и приготовилась заснуть, так и не поняв, что кое-что произошло.