«Шпионы Ватикана…» (О трагическом пути священников-миссионеров: воспоминания Пьетро Леони,
С другой стороны, верующие покидали храмы, оскверненные новыми пастырями и отрекшимися старыми, и шли в немногие храмы латинского обряда, где богослужения совершались немногими священниками-поляками, которых пока еще терпела советская власть.
В Закарпатье
Воинствующие атеисты, ставшие «поборниками православия», с трудом находили в Закарпатье сторонников Московского Патриархата. В лагере на Воркуте оказалось много католических священников из Мукачева, Ужгорода или окрестных селений. Закарпатье невелико, но мучеников и исповедников веры хватало.
Священники рассказывали о поведении и кончине своего последнего епископа монсеньора Теодора Ромжи [141]. Таким я знал его уже в «Руссикуме» — благочестивого, умного, энергичного и живого. Когда речь зашла о присоединении Закарпатья к Советскому Союзу, московские власти попытались склонить католического епископа подписать «прошение» Сталину о «помощи», для того и пригласили епископа на торжественный прием. Даже самый лицемерно-любезный отказ Москва сочла бы наглостью; епископ принял приглашение. После множества церемоний и знаков уважения ему подали на подпись подготовленную петицию генералиссимусу; монсеньор Теодор учтиво уклонился. Сначала он высказал свои сомнения по поводу воли Сталина относительно присоединения, его уверили, что Сталин безусловно за. «А если он за, — ответил епископ, — дело сделано, и моя скромная подпись не нужна».
«Просьбу» Закарпатья Москва, естественно, удовлетворила, что же до епископа, то большевики убедились, что имеют дело с крепким орешком, и решили его убрать. Осенью 1947 года, когда монсеньор Теодор отправился со своим секретарем в какой-то приход, на них наехал грузовик, и они перевернулись. Их подобрали и отвезли в больницу; мерзавцы надеялись на скорую смерть, но местный врач сделал все, чтобы спасти епископа от смерти, и ему это удалось. Тогда убийцы вмешались снова, они отстранили старый медицинский персонал и приставили к раненому своих людей, которые за несколько дней исполнили поручение — убили мученика за веру [142].
Устранение пастыря развязало большевикам руки, и они продолжили начатое дело: разорили храмы и разогнали священников и монахов. Все пошло в пользу любимой «Церкви» воинствующих атеистов, «Церкви» патриарха Алексия. Не счесть было убийств, ссылок, арестов духовенства и верующих католиков. Священник-василианин рассказывал мне, как заперся он в своем монастыре в Малой Березне. Сперва органы пытались убедить монахов по доброй воле покинуть священное убежище: мол, монастырское здание нужно государству Отец-настоятель ответил, что без приказа об изгнании монахи не уйдут, да и пристроенная к монастырю церковь очень посещаема.
Тогда НКВД предложил компромисс: сократить монастырь до одной или двух комнат для настоятеля и, если не ошибаюсь, для его помощника, остальное помещение освободить в кратчайшие сроки; инициатива, как всегда, должна якобы исходить от самих монахов. Народ, узнав обо всем, забеспокоился, с каждым днем все больше верующих собиралось в храме. Просили монахов не оставлять обители; паства стала охранять монастырь, несмотря на протесты настоятеля. Но что значит воля народа для советской власти? Когда стало ясно, что добровольно монахи не уйдут, прибыл большой отряд и выгнал монахов. Гуськом выходя из монастыря, монахи приветствовали, а священники со слезами благословляли плачущую толпу. Вскоре настоятеля арестовали за попытку поднять «народное восстание» в защиту монастыря…
В Закарпатье один слабый священник, старик Кондратович, предложил себя в качестве посредника между греко-католическим духовенством и московской церковной иерархией. Он претерпел советские пытки, и это отчасти извиняет его; и все же, согласившись пропагандировать раскол, пал он слишком низко. О своей беседе с Кондратовичем мне пересказал в Воркуте молодой священник.
— Если мы хотим спасти Церковь и самих себя, нужно смириться с отделением от Рима и подчиниться патриарху Алексию.
— Но это не способ спасти Церковь! За истинную Церковь Христову умирают, если надо.
— Теоретически — да, а практически сегодня все иначе.
— А зачем тогда мы изучали богословие? Ведь сказано: «Сберегший душу свою потеряет ее, а потерявший душу ради Меня сбережет ее» (Мф. 10, 39). «Кто отвергается Меня пред человеками, отвержен будет пред Ангелами Божиими» (Лк. 12, 9).
— Это сказано о Христе, а мы говорим о Католической Церкви.
— Да, о Церкви, но об истинной, без которой не спастись.
— Эх, дорогой ты мой! Спасется, кто отречется от нее или притворится, что отрекся. Иначе посадят, а то и повесят.
— Да вы о каком спасении говорите? Тела или души?
— Какой еще души? — отмахнулся отступник. — Что такое душа? Душа — это жизнь, ее и нужно спасать, потому что живем один раз. Потеряем жизнь — не вернет никто.
— Как никто? А разве Христос не обещал вернуть ее тому, кто потеряет ее ради Него? Давайте думать о спасении бессмертной души для вечной жизни.
— Какой такой вечной! Это все вилами на воде писано. Мне важно спасти себя здесь и сейчас.
— А раз так, не хочу иметь с вами ничего общего, — заключил юный оппонент.
Этот молодой священник с большей частью закарпатского духовенства из любви к истине встал на путь гонений, а старый иерей-материалист с кучкой таких же слабых и недостойных людей пошли на общение с патриархом Алексием. Сей последний прислал в Мукачево и Ужгород нового, под стать отступникам «пастыря» Макария, знакомого нам по Львову. Макарий еще долго пожинал плоды интриг и произвола своего товарища и предшественника Нестора, также упомянутого выше. Плоды на самом деле были ничтожные, поскольку мучители не наскребли и сорока отступников среди более трехсот пятидесяти священников греко-католической епархии Закарпатья; зато разрушения были велики.
С 28 августа 1949 года ни один священник восточного обряда не имел права заниматься служением, если не отрекался от католической веры; терпели считанных священников латинского обряда. На Католическую Церковь в тех странах, которые последними были присоединены к Советскому Союзу, включая, естественно, Белоруссию, Буковину, Бессарабию и Молдавию, обрушился ураган. Но всегда находился священник, который стоял особенно твердо.
Последние условия
Осенью 1953 года начались послабления. Католические священники и епископы были освобождены из концентрационных лагерей и ссылок, почти всех амнистированных или кончавших отбывать срок выслали. Кто-то вернулся домой без права апостольской деятельности, хотя в Литве и Латвии это и прежде разрешалось немногим. Позднее стало известно, что их Преосвященства Матулянис и Раманаускас вернулись в Литву также без права на пастырское служение.
То же самое я слышал о выходце из Галиции, монсеньоре Чарнецком, служение по восточному обряду по-прежнему позволялось в Галиции и Закарпатье только отступникам и московским ставленникам. Недавно я получил тому доказательство от старого священника-украинца, расстался я с ним за Полярным кругом. Он вернулся на родину в 1956 году, однако его застигли за исполнением священнических обязанностей и выслали. Вести о подобных и худших делах приходят также из Литвы.
В заключение скажу, что ураган, обрушившийся в тех краях на Церковь Христову во время и после войны, успокоился не вполне. Тучи грозят новыми бедами, сатана то и дело мечет молнии в служителей Божьих, а народу, особенно молодежи, проповедует атеизм. На старых советских территориях, где в войну восстановили апостольские администратуры, снова запустение. В Воркуте я видел апостольского администратора Житомира, в окрестностях Питы — администратора Каменец-Подольска.
В моей дорогой Одессе в нашем главном храме гимнастический зал, а во французской церквушке в праздник не повернуться. Иногда там служит священник-литовец, именно иногда, потому что часто болеет, и у него нет сил выполнять свои обязанности. Маленькая католическая церковь с больным священником понадобились Одессе для показа советской «религиозной свободы» иностранцам, посещающим главный черноморский порт.
С другой стороны, верующие покидали храмы, оскверненные новыми пастырями и отрекшимися старыми, и шли в немногие храмы латинского обряда, где богослужения совершались немногими священниками-поляками, которых пока еще терпела советская власть.
В Закарпатье
Воинствующие атеисты, ставшие «поборниками православия», с трудом находили в Закарпатье сторонников Московского Патриархата. В лагере на Воркуте оказалось много католических священников из Мукачева, Ужгорода или окрестных селений. Закарпатье невелико, но мучеников и исповедников веры хватало.
Священники рассказывали о поведении и кончине своего последнего епископа монсеньора Теодора Ромжи [141]. Таким я знал его уже в «Руссикуме» — благочестивого, умного, энергичного и живого. Когда речь зашла о присоединении Закарпатья к Советскому Союзу, московские власти попытались склонить католического епископа подписать «прошение» Сталину о «помощи», для того и пригласили епископа на торжественный прием. Даже самый лицемерно-любезный отказ Москва сочла бы наглостью; епископ принял приглашение. После множества церемоний и знаков уважения ему подали на подпись подготовленную петицию генералиссимусу; монсеньор Теодор учтиво уклонился. Сначала он высказал свои сомнения по поводу воли Сталина относительно присоединения, его уверили, что Сталин безусловно за. «А если он за, — ответил епископ, — дело сделано, и моя скромная подпись не нужна».
«Просьбу» Закарпатья Москва, естественно, удовлетворила, что же до епископа, то большевики убедились, что имеют дело с крепким орешком, и решили его убрать. Осенью 1947 года, когда монсеньор Теодор отправился со своим секретарем в какой-то приход, на них наехал грузовик, и они перевернулись. Их подобрали и отвезли в больницу; мерзавцы надеялись на скорую смерть, но местный врач сделал все, чтобы спасти епископа от смерти, и ему это удалось. Тогда убийцы вмешались снова, они отстранили старый медицинский персонал и приставили к раненому своих людей, которые за несколько дней исполнили поручение — убили мученика за веру [142].
Устранение пастыря развязало большевикам руки, и они продолжили начатое дело: разорили храмы и разогнали священников и монахов. Все пошло в пользу любимой «Церкви» воинствующих атеистов, «Церкви» патриарха Алексия. Не счесть было убийств, ссылок, арестов духовенства и верующих католиков. Священник-василианин рассказывал мне, как заперся он в своем монастыре в Малой Березне. Сперва органы пытались убедить монахов по доброй воле покинуть священное убежище: мол, монастырское здание нужно государству Отец-настоятель ответил, что без приказа об изгнании монахи не уйдут, да и пристроенная к монастырю церковь очень посещаема.
Тогда НКВД предложил компромисс: сократить монастырь до одной или двух комнат для настоятеля и, если не ошибаюсь, для его помощника, остальное помещение освободить в кратчайшие сроки; инициатива, как всегда, должна якобы исходить от самих монахов. Народ, узнав обо всем, забеспокоился, с каждым днем все больше верующих собиралось в храме. Просили монахов не оставлять обители; паства стала охранять монастырь, несмотря на протесты настоятеля. Но что значит воля народа для советской власти? Когда стало ясно, что добровольно монахи не уйдут, прибыл большой отряд и выгнал монахов. Гуськом выходя из монастыря, монахи приветствовали, а священники со слезами благословляли плачущую толпу. Вскоре настоятеля арестовали за попытку поднять «народное восстание» в защиту монастыря…
В Закарпатье один слабый священник, старик Кондратович, предложил себя в качестве посредника между греко-католическим духовенством и московской церковной иерархией. Он претерпел советские пытки, и это отчасти извиняет его; и все же, согласившись пропагандировать раскол, пал он слишком низко. О своей беседе с Кондратовичем мне пересказал в Воркуте молодой священник.
— Если мы хотим спасти Церковь и самих себя, нужно смириться с отделением от Рима и подчиниться патриарху Алексию.
— Но это не способ спасти Церковь! За истинную Церковь Христову умирают, если надо.
— Теоретически — да, а практически сегодня все иначе.
— А зачем тогда мы изучали богословие? Ведь сказано: «Сберегший душу свою потеряет ее, а потерявший душу ради Меня сбережет ее» (Мф. 10, 39). «Кто отвергается Меня пред человеками, отвержен будет пред Ангелами Божиими» (Лк. 12, 9).
— Это сказано о Христе, а мы говорим о Католической Церкви.
— Да, о Церкви, но об истинной, без которой не спастись.
— Эх, дорогой ты мой! Спасется, кто отречется от нее или притворится, что отрекся. Иначе посадят, а то и повесят.
— Да вы о каком спасении говорите? Тела или души?
— Какой еще души? — отмахнулся отступник. — Что такое душа? Душа — это жизнь, ее и нужно спасать, потому что живем один раз. Потеряем жизнь — не вернет никто.
— Как никто? А разве Христос не обещал вернуть ее тому, кто потеряет ее ради Него? Давайте думать о спасении бессмертной души для вечной жизни.
— Какой такой вечной! Это все вилами на воде писано. Мне важно спасти себя здесь и сейчас.
— А раз так, не хочу иметь с вами ничего общего, — заключил юный оппонент.
Этот молодой священник с большей частью закарпатского духовенства из любви к истине встал на путь гонений, а старый иерей-материалист с кучкой таких же слабых и недостойных людей пошли на общение с патриархом Алексием. Сей последний прислал в Мукачево и Ужгород нового, под стать отступникам «пастыря» Макария, знакомого нам по Львову. Макарий еще долго пожинал плоды интриг и произвола своего товарища и предшественника Нестора, также упомянутого выше. Плоды на самом деле были ничтожные, поскольку мучители не наскребли и сорока отступников среди более трехсот пятидесяти священников греко-католической епархии Закарпатья; зато разрушения были велики.
С 28 августа 1949 года ни один священник восточного обряда не имел права заниматься служением, если не отрекался от католической веры; терпели считанных священников латинского обряда. На Католическую Церковь в тех странах, которые последними были присоединены к Советскому Союзу, включая, естественно, Белоруссию, Буковину, Бессарабию и Молдавию, обрушился ураган. Но всегда находился священник, который стоял особенно твердо.
Последние условия
Осенью 1953 года начались послабления. Католические священники и епископы были освобождены из концентрационных лагерей и ссылок, почти всех амнистированных или кончавших отбывать срок выслали. Кто-то вернулся домой без права апостольской деятельности, хотя в Литве и Латвии это и прежде разрешалось немногим. Позднее стало известно, что их Преосвященства Матулянис и Раманаускас вернулись в Литву также без права на пастырское служение.
То же самое я слышал о выходце из Галиции, монсеньоре Чарнецком, служение по восточному обряду по-прежнему позволялось в Галиции и Закарпатье только отступникам и московским ставленникам. Недавно я получил тому доказательство от старого священника-украинца, расстался я с ним за Полярным кругом. Он вернулся на родину в 1956 году, однако его застигли за исполнением священнических обязанностей и выслали. Вести о подобных и худших делах приходят также из Литвы.
В заключение скажу, что ураган, обрушившийся в тех краях на Церковь Христову во время и после войны, успокоился не вполне. Тучи грозят новыми бедами, сатана то и дело мечет молнии в служителей Божьих, а народу, особенно молодежи, проповедует атеизм. На старых советских территориях, где в войну восстановили апостольские администратуры, снова запустение. В Воркуте я видел апостольского администратора Житомира, в окрестностях Питы — администратора Каменец-Подольска.
В моей дорогой Одессе в нашем главном храме гимнастический зал, а во французской церквушке в праздник не повернуться. Иногда там служит священник-литовец, именно иногда, потому что часто болеет, и у него нет сил выполнять свои обязанности. Маленькая католическая церковь с больным священником понадобились Одессе для показа советской «религиозной свободы» иностранцам, посещающим главный черноморский порт.