Выход в космос разрешаю - Резниченко Григорий Иванович. Страница 3

Когда началась война с Японией, первыми в бой, в разведку отправились «старики». А молодых летчиков использовали больше на патрулировании, при несении нарядов на земле. Одним словом, под предлогом необходимости «войти в строй» их неизменно отодвигали на второй план.

А девятки истребителей то взлетали, уходя на задание, то садились на родном аэродроме, еще дыша жаром недавнего боя.

Павел терпеливо переживал «несправедливость», старался изо всех сил, выполняя любое задание командования.

И вот однажды на построении он услышал свою фамилию.

— Лейтенант Беляев назначается на боевой вылет в одиннадцать сорок в составе второй девятки, — отчеканил комэск.

Из числа немногих молодых летчиков такая честь выпала Павлу первому. В составе девятки ему предстояло прикрывать от японских истребителей наши бомбардировщики Пе-2.

Командир группы сопровождения собрал летчиков, поставил задачу. До старта оставалось около часа, и Беляев принялся скрупулезно проверять готовность своего самолета к вылету. Вместе с техником зарядил полный боекомплект, удостоверился в исправности рулей, в наличии горючего в баках.

В тот памятный вылет Павлу стрелять не пришлось. Японцы в бой не ввязались. Постреляв из пушек, они дали возможность нашим бомбардировщикам беспрепятственно выполнить боевое задание.

А на следующий день Япония капитулировала.

И наступила на земле тишина. Пришел праздник и на Дальний Восток. Все почувствовали себя немножко студентами, сдавшими последний экзамен, и начали задумываться: что же делать дальше?

— Летать! Совершенствовать технику! Охранять мирный труд советских людей! — говорилось на одном из комсомольских собраний авиационного полка.

И молодые летчики вместе со своими старшими товарищами стали совершенствовать свое мастерство, осваивать новую технику — в мирном небе во имя того, чтобы оно всегда оставалось мирным.

Через три года после войны полк получил новые самолеты — Ла-11. В то время он был самым скоростным и по многим другим показателям превосходил самолеты, находившиеся на вооружении в частях Советской Армии. В 1948 году одна из опытных реактивных машин авиаконструктора С. А. Лавочкина — Ла-176 — впервые в СССР достигла скорости звука. Это была хотя и маленькая, но еще одна ступенька на пути к освоению космоса.

Новые самолеты изучали на аэродромах. Учителями были техники и инженеры. Собирали машины сами летчики вместе с механиками и мотористами. Много времени уделял Беляев изучению учебных деталей, схем, узлов. И недаром: при сдаче зачетов он получил отличные оценки.

Один из сослуживцев П. И. Беляева тех лет, его друг Александр Рыбаков, вспоминает, как вникал Павел в малейшие детали, пытался до конца понять замысел конструктора и освоить все возможности, заложенные в машине.

Нередко, особенно при изучении топливной системы, дело доходило до жарких споров. Павел настойчиво доказывал свою точку зрения в том или ином вопросе, доказывал ее со свойственным ему терпеливым упрямством до тех пор, пока товарищи не убеждались, что он прав. В эрудиции в области авиации ему нельзя было отказать. Он был грамотным летчиком. И когда началось освоение нового самолета в воздухе, то и здесь Беляев стал одним из первых.

П. И. Беляев — летчик истребительной авиации. 1947 год.

Самостоятельно он вылетел на Лa-11 третьим в полку.

О летчике судят по мастерству взлета и посадки, а еще по точности поражения воздушных и наземных целей. Взлетал и садился Павел по струнке, легко и плавно. И автоматическое оружие самолета освоил быстро. Он нередко садился за расчеты, за построение маневров, изучал принцип устройства прицела. И в результате — глубокое понимание машины, ее характера. К нему часто обращались за помощью летчики звена, и благодаря помощи Павла его звено вскоре стало отстреливаться на учебных полигонах значительно успешнее, чем другие летчики.

В Приморье приходили зимы и весны. Ливни сменялись грозами, расцветала и вновь увядала природа. Годы прибавляли возраст, приносили опыт и зрелость.

Павел не был в обиде на свою судьбу. Она вела его нелегкими путями, но почти всегда приносила радость неизведанного.

В полку Беляева считали трудягой. За славой не гнался, летал уверенно. Техника в те годы менялась быстро, но он не отставал от нее. С одного самолета переходил на другой. С «Лавочкиных» пересел вскоре на МиГи.

Летчики знают, какой ценой достигается мастерство в пилотировании быстрокрылых машин. Полеты, полеты — почти каждый день. И каждый вылет чем-то отличается от других, в чем-то своеобразен. Но один из них был по самому суровому счету необычным — по сей день помнит о нем товарищ Павла Беляева, Александр Рыбаков.

…Начинались обычные полеты в зону. Прогноз погоды ничего плохого не предвещал. Но командир, стараясь исключить неожиданность, выпускал не все экипажи. Словно чего-то выжидал, поглядывая на небо, запрашивал почасовую метеосводку.

Капитан Беляев ушел на задание в сторону моря. Время от времени он прислушивался к разговорам в эфире. Его они конкретно не касались, и он не придавал им значения. Там, где он был, ярко светило солнце, внизу, под самолетом, блестела морская ширь. Задание свое выполнял неторопливо. «Время еще есть, зачем спешить». Так за работой Павел и не заметил изменения в погоде.

А она ухудшалась. Конкретного приказания на срочное возвращение летчик не получил. К аэродрому вышел, когда время выполнения задания истекло. Собирался, сделав необходимые маневры, выйти на полосу. Но полосы он не увидел. Самолет терял высоту, быстро проседая. До земли оставалось несколько десятков метров. Рядом ближний привод, это Павел видел, а вместо полосы сплошное молоко, серая мгла у фонаря. Решение пришло мгновенно: идти на второй круг.

Земля, которая как бы затаила дыхание, вдруг ожила.

— Садитесь с ходу, — раздалось в наушниках.

Павел понял: медлить нельзя. Времени для размышлений не оставалось. Прибавил газу, потянул ручку на себя и отвернул самолет в сторону, чтобы выстроить посадочный маневр. Про себя подумал: «Где же сопки? Как бы не зацепиться…»

Земля уже не могла его поправить. На КП стало необычно тихо. В такой обстановке советами особенно не поможешь. Решать все должен тот, кто в кабине самолета.

А в это время напряжение летчика было на самом высшем пределе. Он вспомнил все свои посадки, представил себе аэродром, окружающую его местность.

Остается примерно три секунды лета. Потом разворот, потом 16 секунд по прямой, потом…

Его жизнь была в его собственных руках. Павел ничего не видел вокруг: ни лощин, ни сопок, но все это рисовал в своем воображении. «Сейчас я иду по лощине, — напрягал летчик память, — обхожу сопку, здесь мне ничто не должно помешать, — только бы не ошибиться в расчетах…»

Павел то и дело поглядывал на стрелку секундомера. Часы в эти считанные минуты заменили ему почти все приборы и были в сочетании с высотомером единственным ориентиром.

Запотел фонарь. Павел одной рукой провел перед собой по стеклу — за ним все та же серая пелена и молочно-белое марево. Совсем побелели пальцы, сжимавшие скользкую ручку. Высота 180… 150… 120… Серая пелена вдруг поредела, разорвалась в какие-то неправдоподобные клочья, в редких прогалинах открылись красные огоньки слева и справа. Земля несется навстречу, и летчик спешит к земле, плавно опускаясь на нее. Самолет просел еще несколько раз, чиркнули колеса о бетон, дымок завихрился сзади, и покатилась машина по полосе. Все позади. Под ногами твердая земля.

Говорят, что больше всего любят землю летчики. Может быть, потому, что твердь ее дает новые силы для полетов. Может быть, поэтому и не стал у летчика Беляева этот вылет последним.

Генерал с несколькими рядами орденских планок и молодой капитан, сухощавый, с усталым лицом и мокрыми от пота, слипшимися на лбу волосами. Несколько секунд стояли они молча друг против друга. Беляев — навытяжку, генерал — вглядываясь в лицо капитана, словно узнавая его. «Винить его не в чем, — думал командир дивизии, — в воздухе в сложной обстановке он не растерялся, не струсил и сел на полосу дай бог каждому в хорошую летную погоду…»