Выход в космос разрешаю - Резниченко Григорий Иванович. Страница 8
А парашют, как парусник, продолжал тащить его. Кто-то подбежал, ухватил стропы парашюта. Но безуспешно.
Метров пятьдесят, пока не подоспели еще двое и не загасили купол, их волокло вместе.
Острая, нестерпимая боль в ноге не отпускала. Встать один не смог. Подбежали товарищи. Алексей подошел.
В госпитале врачи констатировали: «Закрытый оскольчатый спиральный перелом диафизов обеих костей голени со смещением обломков».
«Отлетался, — вяло подумал Павел, но тут же собрался мысленно: —Отлетался ли?..»
Месяцы напряженного труда, сколько затрачено духовных и физических сил, и ведь были уже долгожданные результаты, а теперь все пойдет насмарку…
«Что это? — мучился Павел. — Оплошность, неумение бороться с ветром или только роковое стечение обстоятельств?»
— Нужно хирургическое вмешательство, — решительно заявил профессор.
— Я возражаю против операции, — так же твердо сказал космонавт.
— Но в таком случае вы можете лишиться ноги.
О чем думал Павел в те минуты?
«Останусь ли в строю, смогу ли продолжать тренировки?» — сверлил мозг один и тот же вопрос.
«Должен. Нельзя расслабляться, — отвечал сам себе Павел. — Нельзя отказаться от того, к чему шел многие годы».
Врачи принялись лечить сломанную ногу.
— Терпеть, терпеть, голубчик, терпеть, — говорил хирург, который руководил всем ходом лечения. — Лежать спокойно, не нервничать.
И потекли однообразные, скучные дни. Павел подгонял время чтением книг. Он читал и перечитывал все, что попадалось под руку. Дежурная сестра приносила ему «Войну и мир», «Дмитрия Донского», «Петра I», «Переяславскую раду». Книги помогали забыться, отвлечься. Приезжали друзья, навещали Алексей Леонов и Юрий Гагарин. Они, как могли, успокаивали друга.
Почти шесть месяцев провел Павел на больничной койке. Нога срослась, но оказалась чуть длиннее правой. И начальник хирургического отделения госпиталя предложил сделать операцию. Он говорил просто, доверительно, не скрывая своей тревоги. Он не сомневался, что кости срастутся после хирургического вмешательства, но гарантии на стопроцентный успех не давал. Павел расспрашивал его: что, как, зачем? Хирург не торопил с ответом. Просил подумать и все же решиться.
А он решил согласия на операцию не давать. Даже тогда, когда сделали последний рентгеновский снимок и он оказался неутешительным. Павел только попросил, чтобы его выписали домой и дали возможность полечиться самому, тем более что хирург дал несколько советов: нужна нагрузка на ногу, постоянная и большая.
— Если через двадцать дней нога не станет нормальной, — сказал Павел, — тогда вернемся к вашему предложению.
Он приехал домой спокойный. Тот, кто не знал Павла хорошо, мог поверить в это спокойствие. Но Татьяна Филипповна прекрасно знала своего мужа. И она почувствовала его внутреннюю тревогу. Успокаивала, как могла.
В квартире появились две гантели, каждая килограммов по двадцать Павел брал их в руки, опирался спиной о шкаф или стенку, переносил тяжесть тела на левую ногу и стоял на ней до изнеможения. Было больно, невыносимо больно, но он, сцепив зубы, стоял. Думал о чем-то, вспоминал Урал, завод, где довелось работать в нелегком сорок третьем году, Дальний Восток, истребительную авиацию. Разве не пришлось ему тогда выдержать не одно жизненное испытание?
Да, разное было. Но вспомнилось вдруг, как падал над океаном…
Самолеты возвращались с острова на материк. Взлетели, набрали высоту. Внизу — куда ни глянь — однообразная гладь океана. Не за что глазу зацепиться— ориентиров никаких. Павел посмотрел на приборы. Они показывали, что до аэродрома оставалось немногим более 200 километров. Высота — 5 тысяч метров. Истребитель шел хорошо. Но нет-нет да и потянет немного вниз. Вроде бы и нет в работе двигателя перебоев, а тянет хуже, чем обычно.
Прошло несколько минут. Самолет стал проседать еще более заметно. Летчик прибавил обороты. Результата никакого. Явно что-то с топливом. Приборы показывают, что в баках его полно. Попробовал Павел и то и другое, но двигатель по-прежнему не справляется, машина теряет высоту.
Когда отказывает двигатель, самолет превращается в обычный железный планер. Несколько секунд— и земля. Там можно найти площадку, пойти «на вынужденную». Но под крылом — вода, океан.
Павел коснулся рукоятки альвеерного насоса, потянул на себя, опустил вниз — двигатель почувствовал этот качок. Значит, горючее плохо поступает в мотор.
Павел крепко схватил рукоятку насоса и начал гонять ее: вверх, вниз, вверх, вниз. Истребитель пошел более устойчиво, а Павел качал и качал, подавая одну порцию горючего за другой в прожорливый двигатель. Рука быстро устала.
«Тише надо, спокойнее», — подумал он, сбавляя темп.
Машина среагировала и снова начала чуть проседать. Снова вверх, вниз, вверх, вниз, сотый, двухсотый раз. Сколько же надо качать, чтобы дотянуть до посадки, где взять сил, чтобы спасти машину? Рука работала почти механически, он ее уже не чувствовал. Гулко под кожанкой стучало сердце, струйки пота пересекли лоб, липкой смазкой покрылась спина.
— Командир, я рядом, — раздался в наушниках голос ведомого.
Это придало сил. Ничем, собственно, летящие рядом подчиненные помочь не смогут, но они верят в своего командира. Изнемогая от усталости, он не отпускал рукоятку насоса — вниз, вверх, а глаза всматривались в размытую полоску, соединяющую небо и воду. Где ты, родная земля? Далеко ли до тебя? Сколько взмахов надо еще сделать, сколько качков, чтобы дотянуть? Сто? Двести? Тысячу? Может, десять тысяч? Нет больше сил! Устал! Ох, как устал! Но вдруг Павел вспомнил, как на земле спорили летчики о том, можно ли с помощью одного ручного насоса «гонять» двигатель. Пришли к выводу, что нет.
«Можно, — подумал Павел, — если надо…»
И снова — вверх, вниз, вверх, вниз…
Вдали уже виднелась земля. Сопки. Одна, другая, за третьей — аэродром. Ведомый первым передал на КП о неполадках в двигателе самолета командира. Павел подтвердил, и ему дали экстренную посадку— без кругов, без «коробочки». Одной рукой он управлял самолетом, другой качал, правда, при посадке реже. Сел. Зарулил на стоянку. А когда вылез из кабины, рука повисла как плеть. Ни поднять, ни пошевелить. Несколько дней приводил он ее в порядок: делал по утрам массаж, прогревал, обкладывал компрессами.
Теперь это вспомнилось, как что-то далекое, но оно укрепило уверенность в себе. Он победит свой недуг.
Часами простаивал Павел на одной ноге, держа в руках гантели. Когда становилось совсем невмоготу, падал на диван, отдыхал немного и снова принимал стойку. И так все двадцать дней подряд.
К хирургу он приехал апрельским днем. Осторожно ступая больной ногой, зашел к нему в кабинет. Снимок перелома сделали сразу же и, не дожидаясь, пока высохнет пленка, начали рассматривать.
— Ты победил, голубчик, — сказал заведующий хирургическим отделением. — Но спешить не надо. Будем еще лечить: ванны, грязи, упражнения для разработки ноги.
И снова госпиталь. А затем Беляев встал перед строгой медицинской комиссией. Она должна была решить его судьбу. Мнение врачей было единодушным: «Годен!»
Год… Ровно год потерял Павел Беляев. Товарищи за это время многое сделали, ушли далеко, а он отстал. Надо догонять. Со временем не считался и был уверен, что догонит. Но однажды нечаянно услышал разговор двух медиков: перейдет ли Беляев психологический барьер на парашютных прыжках, не будет ли поджимать поврежденную ногу, не побоится ли земли?
Домой пришел расстроенный. Походил по квартире, померял шагами расстояние от двери до стены, пошуршал газетами и, не ужиная, лег спать.
Наутро пошел к командиру и попросил дать возможность совершить прыжок с парашютом.
«Горячится», — подумал командир.
«Если ничего не получится — уйду, — думал Павел, — не буду мешать. Вон сколько ребят, а тут возятся с одним».
Вместе с Павлом на аэродром выехали еще несколько человек. Поехали и Юрий Гагарин, и Алексей Леонов. Они тоже надели парашюты. Инструктор, как у новичка, внимательно проверил всю амуницию у Беляева, и группа пошла в самолет. Гагарин и Леонов прыгали вместе с Беляевым. У них это были внеплановые прыжки.