Янтарная бусина: крестьянка - Цыпаева Ольга. Страница 15

— Знаю я, баба Фрось, что не колдунья, иначе не пошла бы к тебе. — Катенька без сил опустилась на табуретку, поставленную бабкой.

— Ну, рассказывай, зачем пришла. — Ефросинья встала сзади Катеньки, положив свои сухие руки ей на голову. Свеча на столе затрещала и закоптила.

— Нет у меня мочи больше. Совсем нету. И жизнь мне не в радость. Врачи сказали, что у меня зоб, лекарств выписали. Уж месяц пью, а мне все хуже и хуже. Лежу весь день, сил нет подняться на работу. — Руки у Катеньки бессильно опустились.

— Таблетки пей — худа от них не будет. Да только не помогут они тебе. Здесь ты сама себе помощница. Видно, потеряла ты много. Эта война проклятая всем тяжело далась…

— Брат у меня погиб, вслед за ним отец умер. А потом и доченьку маленькую схоронила. Нет мне прощания. Нет мне жизни…

— Это, дочка, не тебе судить. У тебя поди еще дети есть. Ты об них подумай. Закрой глаза да тихо сиди.

Ефросинья взяла со стола свечу и пошла вокруг Катеньки:

— Прими, о Всеблагословенная и Всемогущая Госпоже Богородице Дево, сия молитвы, со слезами тебе ныне приносимая от нас, недостойных раб Твоих, по Твоему целебному образу… — шамкала губами старуха. Катеньке было слышно, как трещит свеча в старухиных руках. А потом закружилась у нее голова. Потерялась она и не помнит, сколько времени сидит у бабки — минуту или полчаса. Очнулась, когда Ефросинья поливала ей на голову воду из крынки.

— А теперь сама читай «Богородицу» вместе со мной сорок раз.

— Богородице, Дево, радуйся, Благодатная Мария, Господь с Тобою. Благословенна Ты в женах и благословен плод чрева Твоего, яко Спаса родила еси душ наших, — шептала Катенька вслед бабкиным словам.

Долго читали они молитву. Катеньку бросало то в жар, то в холод. Терялось сознание, как во сне все было, вроде и не с ней. Опять облила ее Ефросинья холодной водой, тогда только очнулась Катенька.

— Вот что, девонька. Проклятие на тебе сильное. Видно, сама себя ты так извела. И никто тебе не поможет, пока ты сама себя не простишь. Подумай о дочке своей помершей, как ей там живется, если ты о ней день и ночь слезы льешь. Она себе на том свете места до тех пор не найдет, пока ты плакать по ней не перестанешь. Бог ее к себе забрал, а ты Богу противишься! — Старуха потрясла перед Катиным лицом тощим указательным пальцем. — Грех это великий — уныние. Дай покой своей дочери! Не мучай ее память. Вспомни о других детях, о муже своем вспомни! А то и на них твоя хворь перейдет. А теперь ступай, давай помогу. И когда молишься, проси себе у Бога душевного покою. — Взяла старуха Катеньку под руку, вывела на крыльцо.

Ахнула Катенька — рассветает уж. Это она всю ночь, оказывается, у Ефросиньи пробыла. На ступеньке сидел Санька, дремал.

— Забирай свою жену, — окликнула Ефросинья Саньку.

— А я уж думал, что не дождусь, сморило меня, — подскочил Санька и, взяв осторожно Катеньку на руки, уложил на телегу.

— Да, вот что, муженек, послушай. Встанет она скоро, все наладится у вас. Только ей бусы нужны янтарные, чтоб через них болезнь вышла. Обязательно купи, и пусть не сымая носит. А через год, — Ефросинья хитро посмотрела на Саньку, — зовите меня в повитухи. Сын у вас будет. — Ефросинья развернулась, не оглядываясь, ушла в дом, так и оставив стоять Саньку с раскрытым ртом.

Привез он Катеньку домой радостный и счастливый.

После работы, собрав все сбережения, сразу сел на велосипед и поехал в город за бусами. Да не то время, чтобы бусы продавать, — нет их нигде. Всех родных и знакомых объехал Санька в городе и в окрестных деревнях, в каждом магазине побывал, а бус не нашел. Обратно приехал Санька уже глубоко за полночь, угрюмый. Потом ездил в другой город за сто верст на автобусе — тоже ничего не нашел.

На третий день стал спрашивать у всех подряд деревенских баб, где бусы ему купить для жены. Ему подсказали, что около дальнего села Низовки стоял вчера табор цыган. У них завсегда янтарь бывает.

Двинулся Санька этим же вечером к цыганам. Да застал от их табора одни уголья костра, уже и не дымящиеся. Ушли, значит, да не сегодня, раз уголья потухли. Постучал в Низовке в крайний дом, открыл ему здоровенный детина неприветливого вида.

— Чё надо, чего колотишь, народ зазря тревожишь? — Детина уперся руками в бока.

— Здорово. Тут у вас цыгане стояли позавчера, не знаешь, куда двинулись дальше?

— Стояли, окаянные, трех коней за вчерашнюю ночь увели. Кто их теперь знает, где их искать! А ты не с ними ли заодно будешь? — Детина подбоченясь шагнул вперед.

— А что, я на цыгана похож? Ты лучше скажи, нет ли у тебя бус янтарных? — не растерялся Санька.

— И вправду вроде не цыган, — остыл детина. — Бус у меня нет, а зачем оне тебе спонадобились?

— Да жене моей надо. Болеет она. — Санька опустил голову и побрел прочь, придерживая велосипед. Надежды становилось все меньше.

— Погоди! Стой, говорю! — Детина догнал Саньку. — В сторону Орла они пошли. Ну, это верст тридцать-сорок отсюда, к ночи туда доберешься! Да только не связывался бы ты с ними — обдерут как липку.

— Ладно, за меня не бойся, не олух. Спасибо, что сказал.

Санька сел на велосипед и на всех парусах помчался в сторону Орла. Доехал он засветло. Издалека увидел дым от костров и услышал разудалое пение.

— Здоровы будете! — Санька слез с велосипеда и подошел к цыганам, сидевшим у костра в обнимку с молодыми девками. И мужики, и девки курили длинные трубки.

— И тебе не болеть! — приветствовал Саньку старый цыган с серьгой в ухе. — Зачем приехал? Уж не за лошадьми ли? Если за ними, то нет у нас чужих лошадей. У нас все свои! — Мужики дружно захохотали.

— Нет, не за лошадьми.

— Ну что ж, коль не с разборками, а с миром приехал, садись к нам. — Цыган указал на место возле себя, что-то сказал на своем языке цыганке, сидевшей рядом с ним. Та встала, отошла в сторону и поднесла Саньке серебряную чашу с вином.

— Зобар меня зовут. Пей и рассказывай, откуда и зачем пожаловал, нечасто ваш брат к нам в гости наведывается.

— Просить пришел, Зобар.

— Проси, за спрос денег не беру. — Зобар усмехнулся.

— Продайте мне бусы янтарные. Слышал я, есть у вас такое добро.

— Ишь выдумал! Такие бусы только у моей жены есть, на кой они тебе? Сам носить будешь али бабу какую ублажать? — Цыгане опять дружно рассмеялись.

— Что вы зубы скалите! — разозлился Санька, но опомнился и продолжил спокойно: — Жена у меня заболела. Все перепробовали, никакого толку. Знахарка сказала, что нужны бусы янтарные. Тогда только она поправится.

— И что, любишь так свою жену, что сюда приехал? Не ближний свет.

— Нет у меня в этой жизни никого дороже. И жизни мне без нее нет. — Санька опустил голову.

— Жалко мне тебя. Да ничем тебе помочь не могу. Все есть: и золото, и лошади, и деньги, а вот янтаря нет. Одни бусы у моей жены. Я ей их сразу после войны подарил, а мне они от дворяночки одной достались… Она тебе их под расстрелом не отдаст!

— Я бы заплатил хорошо. — Санька с мольбой посмотрел на цыгана.

— Сказал я — нету. Не вру тебе.

— И куда же мне теперь идти? Где искать? Я уж везде все объехал, три ночи не спал… — Санька уныло поднимался с земли.

— Погоди, молодой, дай погадаю на прощание. — Жена Зобара Лейла шагнула к Саньке.

Санька, не задумываясь, протянул руку, а сам отвернулся.

— Вижу, крепко любишь свою жену, не врал, когда говорил, что нет жизни без нее. Красивая она?

Санька утвердительно кивнул головой.

— Как, говоришь, звать-то ее?.. Катенькой?.. А откуда ты приехал? Из Новиковки? Поправится твоя Катенька! Зобар, — сверкнув золотыми глазами, обратилась цыганка к мужу. — А мои это бусы?

— Твои, тебе же дарил. — Зобар удивленно пожал плечами.

— Продам я тебе свои бусы, молодой.

Обрадованный Санька стал доставать из карманов деньги.

— Погоди ты с деньгами, — подошел к нему Зобар, — не в них дело, что-то добра моя жена больно — видать, увидела чего на руке. Дорогое сердцу тебе отдает, а ты — деньги, — поморщился Зобар. — Отдай то, что тебе дорого. Хоть коня. Есть у тебя конь?