Терапия (ЛП) - Перес Кэтрин. Страница 50

— Эм, нет, не ты. Почему ты спрашиваешь меня об этом? Я выгляжу нервной для тебя? Или ты просто настолько высокомерен, что думаешь, будто меня нервируешь?

Я не могу сдержать смеха. К сожалению, она очень злится на мою реакцию.

— Ну, если быть до конца честным, то да. Ты выглядишь нервной, и нет, я не высокомерный. В этом теле совсем нет высокомерности. Посмотри на меня, разве я похож на парня, который влюблен в себя? — говорю я, двигаю бровями и жестами показываю на свое тело. — Я ношу рубашки за десять долларов из «Волмарт» и штаны Дики. Я совершенно далек от высокомерности или эгоцентричности.

Она просто понятия не имеет, кто я.

— Просто ты ведешь себя грубо. Я не нервничаю. Ты не заставляешь меня нервничать. Я спокойна, никаких нервов здесь нет, — отвечает она, и то, как она скрещивает руки, подтверждает тот факт, что она нервничает.

— Итак, скажи мне, почему ты в этой группе. Какова твоя история, мисс Джессика?

Сейчас она меня ненавидит. Выражение ее лица бесценно. Я ничего не могу поделать; я изо всех сил стараюсь сдержать смех.

— Ты не можешь быть снисходительным? Это чертовски личный вопрос, Кингсли. Почему бы тебе не сказать мне, почему ты находишься в группе, и мы сможем уйти отсюда.

Очевидно, я знал, что мои вопросы в итоге приведут к этому вопросу, но реальность оказалась совершенно ужасающей. Я никому не говорил о Лили, поскольку она умерла. Я никогда не посещал психологические консультации, и я никогда не говорил об этом на собраниях группы. До этого момента, я действительно не имел дело с причинами моего поведения. Я смотрю на нее и знаю, что она может видеть страх, кружащийся в моих глазах, растерянность на моем лице и чувство неуверенности в себе, повисшее в воздухе между нами.

— Не бери в голову. Давай не будем говорить о том, почему мы находимся в этой группе, — говорит она, и это спасает меня от демона моего прошлого. Еще один раз я в состоянии подавить и сдвинуть его назад в безопасное место в своем сознании. Я еще не готов с этим бороться. Скоро, но не сейчас.

— Ладно, — говорю я ей, и не могу скрыть облегчение, которое так очевидно в моем голосе. Думаю, я действительно не могу ждать от нее, что она поделится своими проблемами, если я сам не готов рассказать о своих собственных.

— Хорошо, позволь мне тогда задать менее личный вопрос. Чем ты занимаешься? Откуда родом, и как ты развлекаешься?

Маленькая улыбка растягивается на ее лице, когда она заправляет небольшую блестящую черную прядь волос за ухо.

— Это больше, чем один вопрос, — говорит она, наклонив голову набок, глядя на меня такими грустными глазами. Ее глаза меняются редко, но в те редкие моменты, что они оживают, на это стоит посмотреть. Все-таки я хочу знать, почему она такая грустная. По некоторым причинам, я действительно чувствую необходимость дотянуться до нее, чтобы быть рядом с ней.

— Я думаю, ты права. Это больше, чем один вопрос, — соглашаюсь я. — Я могу быть первым, если хочешь. Хотя мои ответы не все интересны. Я довольно скучный чувак, — говорю я ей.

— Кингсли, я серьезно сомневаюсь, что ты скучный. Ты не кажешься скучным чуваком!

Она думает, что все выяснила обо мне: наглый плохой парень, который грубо разговаривает с женщинами. Вот, что она думает обо мне, но она не далека от истины.

— Хорошо, позволь мне просветить тебя обо всех моих занятиях. Днем я сварщик, а по вечерам и на выходных провожу персональные тренировки. — Она немного улыбается, и мне нравится это. — Я тренируюсь больше как хобби, чем что-либо еще. Мне нравится помогать людям быть здоровыми, и я люблю находиться в тренажерном зале. Это беспроигрышная ситуация для меня. Я пишу и играю на акустической гитаре в свое удовольствие. Я не хороший певец, но все же. Собственно говоря, я отстой. Но я действительно люблю играть, это расслабляет меня и писать песни — очень хорошее терапевтическое средство. Кроме этого я довольно много держу в себе. Я не шатаюсь по барам или вечеринкам. Я простой чувак, живущий своей жизнью, это лучшее, что я могу. — Я беру соломинку из своего напитка, прежде чем сказать: — Как я уже сказал, ооочень интересно!

Ее улыбка вернулась, и мне это чертовски нравится.

Бл*дь, возьми себя в руки, Кингсли.

— Для меня все это звучит довольно интересно. Похоже, у тебя на самом деле есть жизнь. Это больше, чем я могу сказать о себе, — говорит она, но ее слова сводят улыбку на нет, когда она смотрит вниз на свой чай. Она вертит соломинку, и я могу почти видеть сквозь ее стену, которую она сама построила.

— Почему ты так говоришь? Почему говоришь, что у тебя нет жизни? Я уверен, у тебя есть хобби. У каждого есть что-то, чем ему нравится заниматься.

Она не поднимает взгляда, но немного пожимает плечами.

— Мне тоже нравится писать. Стихи. Думаю, это мое хобби, даже если оно не кажется настоящим хобби для меня. Это просто строчки в дневнике. Ничего особенного.

Она смотрит на меня, как будто ждет подтверждения или чего-то еще, но это ни хрена не произойдет.

— Умм, ты шутишь? Писательство — это вид искусства, будь то музыку, романы, стихи, статьи или новости. В любое время ты начинаешь с чистого листа или холста и создаешь нечто из ничего — это искусство, и это красиво. Конечно, не все согласятся, потому что всем нам нравится разное, но это все-таки искусство. Это твое искусство, и ты должна гордиться этим, даже если твои произведения никогда не увидят свет. Так что не смей говорить, что это ничего особенного. Дерьмов так говорить.

Она пристально на меня смотрит, как будто пытается сформулировать жесткий для девушки ответ.

— Кингсли, это просто дневник и некоторые слова. Это не искусство. Ты принимаешь то, что я сказала, слишком серьезно. Ничего художественного, правда. Уверяю тебя.

— Ты всегда играешь в эти жалкие игры, или это только для меня? Ты всегда ведешь себя как упрямая женщина, которая может бросить вызов всему миру, но сейчас ты сидишь здесь и выглядишь побежденной, когда говоришь о своей поэзии. — Я наклоняюсь в ее сторону, не обращая внимания на ее хмурое выражение лица. — Ты думаешь, что, заявив, что это отстой, я скажу тебе «нет»? Ты хочешь, чтобы кто-то сказал тебе, что твоя писанина имеет ценность или, что тебя оценят, если ты себя принизишь? Потому что если это так, я на это не куплюсь. — Я раздражен тем, что она отказывается верить в свои собственные силы. Я знаю, что испытываю ее терпение, но не буду нянчиться с ней. — Ладно, твои стихи — говно. В своей жизни ты больше не должна писать стихи, ни одного. Так, полегчало? — говорю я, глядя прямо на нее.

Да, это грубо, но, по какой-то чертовой причине, я чувствую, что кто-то должен поднять руку и щелкнуть пальцами перед ее лицом, сказать все, как есть, и запретить ей вести себя так.

— Знаешь, что? Пошел ты! Я не собираюсь молча сидеть здесь, чтобы парень, которого я едва знаю, так со мной разговаривал. Кем, черт возьми, ты возомнил себя? Позволь мне рассказать тебе кое-что: я потратила огромную часть своей жизни, чтобы научиться не позволять людям говорить со мной так, будто я — говно, поэтому больше я этого не потерплю. Это, — она оживленно жестикулирует между нами, — закончено! В этой маленькой кофейне разговор окончен. Я собираюсь сесть на автобус, а ты можешь поцеловать меня в задницу. Ты полный придурок, Кингсли!

Она раздражается и пыхтит, пока хватает свою сумку.

Я не двигаюсь из своего расслабленного положения на стуле. Я ухмыляюсь и наклоняюсь немного назад. Она так разозлена, но все, что я хочу сделать, это смеяться. Это было слишком просто. Она, возможно, была в состоянии скрыть ото всех всю жизнь, но я не слепой к тому, что под этой внешней стеной она нуждается в самопознании.

Я прятался внутри себя в течение года. Я знаю, как выглядят люди, которые притворяются, что все хорошо, и она сейчас выглядит именно так.

— Ты действительно собираешься там сидеть с самодовольной улыбкой на лице после того, как разозлил меня и проявил ко мне неуважение? — шипит она, когда встает из-за стола.