Лепестки на волнах (СИ) - "Anna". Страница 33
Сегодня он еще не видел Беатрис, а уже вечереет. Почему-то ее не было за обеденным столом, и Хуан Сантана ни словом не обмолвился о своей дочери. И она не пришла позже читать этот бесконечный роман, к которому де Эспиноса тоже привык. С другой стороны, что ему до прелестной сеньориты Сантана, перед ним со всей очевидностью вставал вопрос: что дальше? Он все еще был адмиралом Испании, хотя длительное отсутствие не могло не отразиться на его дальнейшей карьере. Вполне вероятно, что его уже сместили.
...Когда судьба привела галеон де Эспиносы к месту крушения «Пегаса», остальная эскадра стояла в Санто-Доминго, а где она сейчас — одному дьяволу известно. Хорош адмирал, который понятия не имеет, что происходит с вверенными ему кораблями!
В свое предыдущее пребывание в Ла-Романе он написал письмо королевскому наместнику, дону Барталомео де Ованде – наместнику его католического величества на Эспаньоле, в котором ссылался на важные семейные дела, требующие немедленного вмешательства.В тот момент его мало волновало, как отнесется наместник к его посланию.
И тем более этот вопрос был ему безразличен в первое время, когда он едва отступил от смертной грани. Все же де Эспиноса продиктовал Эстебану новые письма — де Ованде и своим капитанам, пусть и осознавая, что упомянутые причины его продолжающегося отсутствия — как то приступ тропической лихорадки и необходимость ремонта корабля – звучат туманно и неубедительно. Наверняка дон Бартоломео уже успел известить Королевский Совет об возмутительном поведении флотоводца, некогда пользовавшегося особыми милостями Карлоса II.
Ему следовало бы отправиться в Санто-Доминго сразу же, как только опасность для жизни миновала. Однако день шел за днем, а он, находясь во власти странного равнодушия, медлил...
***
Беатрис все-таки пришла, и де Эспиносе бросилась в глаза перемена, произошедшая в девушке: прежде она одевалась скромно, но предпочитала светлые, живые тона, теперь же на ней было темно-коричневое платье с глухим воротом, а лицо стало замкнутым и отрешенным. Рамиро внимательно оглядел ее и вдруг заявил, что забыл купить нужных ингредиентов для своих тинктур, а посему должен срочно отправиться в лавку аптекаря.
После его ухода в комнате наступило неловкое молчание. Дон Мигель обратил внимание, что Беатрис не принесла книгу и хотел было шутливо осведомиться, уж не надоел ли и ей сеньор Сервантес, но она заговорила первой:
– Прошу меня извинить, дон Мигель, но боюсь, я не смогу больше читать вам. Я зашла, чтобы попрощаться.
– Вы уезжаете, сеньорита Сантана? Надолго?
– Да, надолго, – она грустно улыбнулась. – Рада, что у вас все благополучно. Я буду ... молиться за вас.
Де Эспиноса, забыв, что недавно призвал себя сосредоточиться на собственных неурядицах, ощутил беспокойство:
– Куда вы едете?
Беатрис заколебалась, говорить ли ему, но решив, что в этом нет никакой тайны, ответила:
– В аббатство бенедиктинок, это в нескольких лигах к северу от Ла-Романы.
– Там находится ваш госпиталь? Тогда почему вы сказали, что пришли попрощаться?
– Мы больше не увидимся, дон Мигель. Я еду туда, чтобы стать монахиней.
– Вы?! – воскликнул пораженный де Эспиноса, – Я не заметил в вас тяги к монашеской жизни.
– И тем не менее, это так.
– Послушайте, сеньорита Сантана, далеко не редкость, когда девушка принимает постриг не по велению свыше, а по другим причинам, будь то нужда или еще какая беда. Вы молоды и хороши собой, пусть не купаетесь в роскоши, но и не живете в нищете. Что толкает вас к этому?
– Почему вы отказываете мне в душевном стремлении? – начала сердиться Беатрис.
– Вы не созданы для монастыря, сеньорита Беатрис. Вы там зачахнете.
– Что известно вам о том, кто создан, а кто нет? – раздосадовано фыркнула девушка.
– Известно, – де Эспиноса говорил быстро и проникновенно, сам не понимая, почему он пытается переубедить ее. – В нашем роду и среди моего окружения не раз случалось, что женщины становились монахинями. Среди них, безусловно, были те, кто услышал в своем сердце глас Божий, или кто надеялся за стенами обители укрыться от несправедливости мира, но еще чаще этого хотела семья. А иногда юным созданиям в монашестве виделся способ убежать от самих себя и даже, прости Господи, они уходили в монастырь из-за несчастной любви. Судьба этих последних достойна особого сожаления.
– Ваши слова отдают богохульством. А я не юное создание, — Беатрис была вне себя от гнева, потому что де Эспиноса оказался слишком близок к истине.
– Даже сейчас вы не можете скрыть своей грусти, – проницательно сказал он, не отрываясь глядя в лицо девушке.
– Я должна идти. Прощайте, – она почти выбежала из комнаты, оставив де Эспиносу в глубокой задумчивости.
Он медленно поднялся из кресла и прошелся по комнате. Для него отчего-то было невозможно представать сеньориту Сантану в монашеской косынке, и не потому, что обычно богатое воображение отказалось служить ему, но все его существо вдруг воспротивилось подобному исходу. В голове мелькали смутные догадки, неоформившиеся до конца мысли. Постепенно среди всего этого сумбуравозникло и стало набирать силу решение.
«Мало я натворил безумств? – насмешливо спросил он себя. – Одним больше. Почему бы и нет».
***
Беатрис перебирала милые ее сердцу вещицы, которые вместе с перьями и чернильницей хранила в конторке, сделанной из потемневшего от времени ореха. Черепаховый гребень, инкрустированный перламутром, брошь с крошечными изумрудами, оставшаяся ей на память от умершей несколько лет назад матери, простенькие украшения. Взять что-то с собой?
«Не пристало монахине держать в своей келье безделушки. Да и к чему? Чтобы они постоянно напоминали о доме?»
Она сгребла все обратно и закрыла конторку. Слова де Эспиносы нарушили и без того хрупкое душевное равновесие, которого ей удалось достичь к вечеру. Угораздило же ее пойти попрощаться с доном Мигелем... а теперь невыплаканные слезы жгли глаза, и она прерывисто вздыхала, загоняя их глубоко вовнутрь. Зато Лусия всхлипывала, не таясь, пока Беатрис не прикрикнула на нее.
– Беатрис, ты еще не легла? – услышала она голос отца.
– Нет.
Дверь открылась, и Сантана переступил порог комнаты. На его лице отражались самые разнообразные чувства: от растерянности до какого-то опасливого восторга.
– Нам надо поговорить.
– Выйди, Лусия, – сказала Беатрис, и когда шмыгающая носом служанка ушла, подняла на отца потухший взгляд: – Слушаю тебя.
– Я только что разговаривал с дономМигелем. Он просит твоей руки, дочь моя.
Пол качнулся под ногами Беатрис, и она оперлась о конторку. Стало трудно дышать.