Дети гламура - Кочелаева Наталия Александровна. Страница 25

То ли потому, что последним образом «возлюбленного», который представился Оленьке, был противный толстяк, то ли по каким другим причинам — Александр Александрович ей понравился. Был он вовсе не толстый, скорее худощавый и невысокий. Голова с орлиным носом имела гордую и красивую посадку, красива была и каштановая шевелюра. Только глаза немного подкачали — левый вполне отчетливо косил. Но Александру Александровичу почти удавалось это скрывать с помощью демонически приподнятой брови, за счет чего его взгляд обретал этакую инфернальность.

К тому же он был вовсе не так стар, как представила себе с перепугу Олечка. В общем, Оля влюбилась. По гроб жизни и безнадежно. Тем более что он был так хорош, так любезен, говорил такие умные слова… Ей даже не пришлось отзывать Катю в коридор — и так было понятно, что сватовство майора прошло удачно и никого за шлейф ловить не придется.

После скромного ужина с шампанским и консервированными ананасами Оля засобиралась домой. Галантный кавалер вызвался отвезти ее. Конечно, можно! Что за вопрос! Ух, как гордо Оля хлопнула дверью, выходя перед общежитием из иномарки! Ух, как выпялились девчонки из окон! В животе бурчало от ананасов, но сердце радостно сжималось.

ГЛАВА 20

Страх давно прошел — остался мерзкий осадок на дне души, остались смутные воспоминания о маленьком городке, где прошло его детство… Обычное детство провинциального подростка из небогатой семьи, где чаще давали подзатыльники, чем ласкали. Мать — ширококостная, постаревшая раньше времени, грубоватая и громкоголосая. Она работала маляром, каждый вечер принося в дом неистребимый запах масляной краски. Мама очень уставала на работе, и на домашние хлопоты у нее сил не оставалось.

Приходя из школы, Олег разогревал себе обед и спешил удрать на улицу. В квартире типовой хрущобы не пахло уютом. С большим удовольствием он бывал дома у одноклассников, неизменно удивляясь тому, что их матери по воскресеньям пекут пироги. У них же по воскресеньям неизменно затевалась большая стирка, из крохотной ванной комнаты доносился плеск воды и грохот тазов, завывания едва живой стиральной машинки. Распахнутая дверь выпускала клубы неприятно пахнущего хозяйственным мылом горячего пара, от которого отставали обои в прихожей и чихала кошка. Олег незаметно ускользал на улицу, приходил только вечером, когда мать уже гладила подсохшее белье, валясь с ног от усталости, и получал непременную затрещину — за то, что не помогал.

Раз в неделю мать варила огромную кастрюлю ленивых щей, с крупно нарезанной капустой и неизменной ненаваристой костью, о которой почему-то всякий раз думалось, что она осталась еще с прошлой «генеральной» готовки, загружала варево в холодильник, и целую неделю вся семья была сыта этим неприхотливым блюдом, скрашенным, пожалуй, лишь темно-зеленой лодочкой лаврового листа да невеликой горсткой кругленьких перчинок.

Впрочем, и семья была невелика. Еще был отец, он работал бухгалтером, но отец тоже всегда был очень занят, дома бывал редко, а когда бывал, то все читал книги или думал о чем-то своем, о чем ни с кем не разговаривал. И уж тем более с матерью — они с матерью вообще не говорили, и это Олежку не удивляло, он привык.

Жизнь текла ни шатко и ни валко, как это вообще бывает в маленьких, пыльных городках, где никогда ничего не случается. Но в этом случилось, и не сказать, чтобы жители были особо этим обрадованы. Самый дурной фильм ужасов из тех, что шли в единственном городском видеосалоне, не шел в сравнение с произошедшим. В то лето нашли сначала одного убитого, растерзанного ребенка, потом другого… Следующей жертвой стала одноклассница двенадцатилетнего Олега, Вика Концедалова, хорошенькая бледная девочка с огромными шоколадными глазами, она жила в соседнем подъезде.

Вика часто болела, и Олег носил ей домашние задания. Иногда они вместе делали уроки. Вика отставала от одноклассников, а Олег уже тогда проявлял математические способности, да и вообще ему все давалось легко.

Объясняя условие особо заковыристой задачи, он искоса смотрел на соседку, щеки ее румянились от напряжения, золотистые ресницы дрожали, она часто облизывала узкие, яркие губы. Вика с ногами залезала на стул и порой случайно прижималась к Олегу плечом, и тогда ему отчего-то становилось жарко.

Иной раз она приходила сама, всегда очень аккуратно и кокетливо одетая, на висках вились кудряшки-пружинки, и при взгляде на нее у матери всегда мягчело лицо, она неловко гладила девочку по голове и старалась говорить тихо. Олег любил и не любил, когда она приходила, — любил потому, что видел в это время, какой может быть мама, и еще потому, что после Вики в его комнатушке еще долго держался какой-то особый запах, пахло словно молоком, но гораздо свежей и тоньше. А не любил потому, что после ее ухода мать неизменно начинала сетовать на жизнь, говоря, что вот ведь счастливая семья, как ладно живут, и девочка у них как куколка — милая и приветливая… И тут же обрушивалась и на Олега, кричала, что он шпана, что не умеет быть аккуратным, не бережет вещи. Если отец в это время был дома, доставалось и ему. По он, наученный горьким опытом, старался не попадать хозяйке под горячую руку.

В тот день, когда к ним прибежала Викина мама, шел дождь. Дверь ей открыл отец, он только что вернулся, и в прихожей сушил крылья его черный зонт. Викина мама, очень красивая, худенькая, похожая на мальчика и вовсе не похожая на маму, спросила, не приходила ли к ним Вика. Отец подозвал Олега, и он сказал, что после уроков они вместе вышли из школы, но потом Вика куда-то умчалась с подружками, а Олег, что Олег? — он побрел домой.

Мама Вики ушла со слезами на шоколадных, точь-в-точь как у дочери, глазах, а на следующий день все узнали, что девочку нашли мертвой недалеко от гаражей. Она была у подруги и, возвращаясь домой, решила срезать дорогу. Здесь ее и подстерег маньяк, о котором шептался весь город.

Утром Олег вместо первого урока отправился туда, на место трагедии, и своими глазами видел огороженное какой-то лентой (точно взятой у смерти напрокат) пространство между гаражами, куда с трудом протискивался широкоплечий милиционер. Но Вику уже увезли. А вечером отец явился за ним в школу и сказал, что по радио обратились к родителям с просьбой приходить за детьми и вести их домой. И за всеми пришли родители. Олегу было приятно идти с отцом, приятно, что он говорит с ним, но неудобно — как будто он первоклашка, которого за руку тащат домой!

А через некоторое время пришли за отцом. Это случилось ночью, и Олег до сих пор помнит это невнятное чувство тревоги, которое возникло после ночного звонка. Но люди, пришедшие за отцом, были очень вежливы, все время извинялись и говорили, что все разъяснится, что волноваться не стоит, что это ненадолго…

И все действительно разъяснилось. Мать призналась потом, что не хотела рассказывать Олегу всего, надеялась утаить. Но характер у нее был не тот, из нее все сразу рвалось наружу. И в тот день, когда шел уже не дождь, а снег, мать вернулась поздно и сказала, страшно, не по-женски взрыдывая, что это отец убил всех этих детей, и Вику тоже, что он сумасшедший, или маньяк, или и то и другое вместе.

Олег не мог поверить в то, что отец сумасшедший. Он сразу же вспомнил его, тихого, в лучшие минуты даже внимательного, ощутил на своей ладошке тяжесть и теплоту отцовской руки. Нет, сумасшедшие дикими голосами поют песни, или считают себя Наполеонами, или, когда у них бывает белая горячка, как у дяди Толи, школьного сторожа, они гоняют чертей, школьников и шмыгающих повсюду собак. А отец, негромкий, незаметный человек, который все время молчал, читал Пикуля и Александра Дюма и пил только полезный для пищеварения кефир, — он не мог быть сумасшедшим, это явно была какая-то ужасная ошибка…

Олег с матерью уехали из города так быстро, как только смогли. Квартиру долго никто не хотел покупать, все испуганно косились на мать, шептались, что дом этот «проклятый» — в маленьком городишке ничего утаить невозможно. Наконец ее купили, польстившись на невероятно низкую цену, какие-то заезжие люди, а мать с Олегом держали путь в Москву, где жила какая-то загадочная, по-столичному недосягаемая тетя Надя, которую Олег никогда не видел.