Дело о коте дворецкого - Гарднер Эрл Стенли. Страница 24

Электровывеска, прославляющая «Вафли Уинни», не светилась. Над дверью горел ночник. Перри Мейсон повернул ручку — дверь отворилась. Мейсон закрыл ее за собой, прошел между стойкой и столиками и оказался перед еще одной открытой дверью. В комнате было темно. Он услышал, как всхлипывает женщина. Мейсон сказал «Хэлло!». Щелкнул выключатель. Комната осветилась мягким светом настольной лампы под розовым шелковым абажуром.

У стены стояла односпальная кровать. Видны были два стула, стол и книжный шкаф — грубо сколоченные деревянные ящики из-под консервов. Самодельный шкаф был полон книг. Угол комнаты отгораживала портьера, за ней — через щель — Мейсон увидел душ, напоминавший гусиную шею. На стене висело несколько фотографий в рамках. Несмотря на скромную обстановку, в комнате царила атмосфера домашнего уюта. На столе — фотография Дугласа Кина в рамке.

Уинифред Лекстер сидела на кровати. Глаза ее были красны от слез. Большой персидский кот свернулся у нее под боком, прижавшись к бедру девушки, и громко мурлыкал. Когда зажегся свет, кот грациозно повернулся и уставился на Мейсона ярко горящими глазами. Потом зажмурился, потянулся, зевнул и снова замурлыкал.

— Что случилось? — спросил Мейсон.

Девушка безнадежно указала на телефон, как бы желая все объяснить этим жестом.

— А я-то думала, что посмеюсь над жизнью, — сказала она.

Мейсон подвинул стул и сел рядом. Он видел, что девушка на грани истерики, и произнес с участием:

— Славная киска.

— Да, это Клинкер.

Мейсон поднял брови.

— Дуглас съездил и взял его.

— Зачем?

— Потому что боялся, что Сэм его отравит.

— Когда?

— Часов в десять. Я его послала.

— Он говорил с Эштоном?

— Нет, Эштона не было.

— Не возражаете, если я закурю?

— И я закурю. Вы, должно быть, считаете меня ужасным ребенком.

Мейсон достал из кармана пачку сигарет, серьезно протянул ей и подал спичку.

— Вовсе нет, — сказал он, зажигая сигарету для себя. — Здесь довольно одиноко, да?

— Пока нет, но будет, — сказала она.

— Расскажите мне, как только будете готовы, — предложил он.

— Я еще не готова, — голос у нее стал тверже, но в нем все еще звучали нотки истерики. — Я слишком долго сидела здесь в темноте — и все думала, думала…

— Хватит думать, — перебил он. — Давайте просто поговорим. В какое время Дуглас Кин уехал от Эштона?

— Часов в одиннадцать, наверное. А что?

— Он там был около часа?

— Да.

— А когда же начался дождь? До одиннадцати или после?

— Ой, раньше — еще до девяти.

— Вы можете точно сказать, когда именно Дуглас принес кота?

— Нет, я вафли готовила. А почему вы спрашиваете?

— Просто пытаюсь завязать разговор, — небрежно заметил Мейсон. — Я для вас слишком чужой человек, чтобы со мной откровенничать. Вот я и хочу, чтобы вы ко мне немного привыкли. Дугласа впустил кто-то из слуг?

— В городской дом? Нет, я дала Дугу свой ключ. Я не хотела, чтобы Сэм знал, что я беру кота. Дедушка дал мне ключ от дома. Я его так и не вернула.

— Почему вы не дали знать Эштону, что взяли кота? Ведь он будет беспокоиться?

— Он знал, что Дуг едет за Клинкером.

— Откуда?

— Я ему звонила.

— Когда?

— Перед тем, как Дуг ушел.

— А когда он ушел?

— Не знаю, мы договорились по телефону, что лучше мне пока подержать Клинкера у себя. Он сказал, что будет дома, когда Дуг приедет, и велел дать Дугу мой ключ, чтобы Сэм ничего не знал.

— Но Эштона не было, когда приехал Дуг?

— Нет. Дуг целый час ждал. Потом взял кота и уехал.

Мейсон, откинувшись на спинку стула, изучал клубящийся сигаретный дым.

— Клинкер всегда спит на постели Эштона, да?

— Да.

— Еще какие-то кошки есть?

— Вы имеете в виду — в доме?

— Да.

— Нет, наверное, нет. Клинкер любую кошку выжил бы. Он ужасно ревнивый, особенно дядю Чарльза ревнует.

— Дядю Чарльза?

— Я так иногда называю привратника.

— Довольно странный он, да?

— Странный, но хороший, если узнать его поближе.

— Честный?

— Конечно, честный.

— Скуповат малость, а?

— Был бы скуповат, если бы ему было что жалеть. Он долго служил у дедушки. Дедушка всегда не доверял банкам. Когда прошел тот бум с золотом, дед чуть не умер. Он ведь копил золото. Но тогда он пошел, сдал золото и получил бумажные деньги. Это был такой удар для дедушки. Он несколько недель не мог оправиться.

— Чудак, должно быть, был.

— Да, большой чудак — и такой славный: у него было чувство справедливости.

— Судя по его завещанию, этого не скажешь.

— Нет, — возразила она. — При данных обстоятельствах это было лучшее, что он мог сделать. Кажется, Гарри меня совсем загипнотизировал.

— Гарри? — переспросил Мейсон.

— Гарри Инмен. Он казался таким прямодушным, откровенным…

— Но он таким не был?

— Как только он понял, что я ничего не наследую по завещанию, он сразу взял назад все свои слова. Наверное, боялся, что я его женю на себе.

— Есть у него деньги?

— У него хорошее место. Он зарабатывает около шестисот долларов в год в какой-то страховой конторе.

— Дуглас Кин привязан к вам, да? — Мейсон осторожно перевел разговор на молодого человека, чей портрет стоял на столе.

— Да, привязан. Он молодец. Он самый прекрасный в мире. А я и не понимала до сих пор, сколько в нем хорошего — ведь слова ничего не значат, просто есть люди, которые умеют говорить лучше других.

Мейсон кивнул, ожидая, что она скажет еще.

— Я хотела вас видеть насчет Дугласа, — сказала она. — Случилось нечто ужасное, Дуглас боится, что меня втянут. Он сам как-то в этом замешан — не знаю, как именно.

— Что же случилось? — спросил Мейсон.

— Убийство. — И она зарыдала.

Мейсон подошел к кровати, сел рядом с ней и обнял ее за плечи. Кот оценивающе посмотрел на него, прижал уши, потом успокоился, но больше не мурлыкал.

— Ну, успокойтесь, — произнес Мейсон. — Скажите, что вы знаете.

— Я знаю только, что Дуглас позвонил. Он был ужасно взволнован. Сказал, что кого-то убили и он не хочет, чтобы меня впутывали, поэтому он уедет и я его никогда не увижу. Он велел мне ничего не говорить и не упоминать его.