Лезвие (СИ) - Соболева Ульяна "ramzena". Страница 2

«– Я не кукла Барби. Нечего на меня цеплять юбочки и платьица.

Ты красивее всяких кукол в тысячу раз, ты настоящая, ты настолько прекрасна в чистоте своей, как же ты этого не видишь?

– Да, ты – бомж Даша с кучей вшей, грязная, ободранная и похожая на девчонку, только если сильно присмотреться.

– Присмотрелся? Значит, все же похожа. Я не буду носить все это дерьмо.

Я усмехнулся. Будет, еще как будет. Я же видел, как заблестели ее глаза. Иногда этот блеск с ума меня сводил, потому что понимал, не как на друга или брата смотрит. Она уже тогда соблазняла… тогда знала, как действует на меня.

– Либо ты одеваешься, как человек, либо ходишь голая. Выбирай.

Осмотрел ее с ног до головы и снова усмехнулся, а она разве что искры не метала из глаз.

– Это не выбор, а идиотский ультиматум.

– Смотря как воспринимать. Ультиматум тоже в какой-то мере выбор. Иногда не бывает даже этого. Цени – я предоставил тебе альтернативу. Так что решай, мелкая. Можешь ходить голой, заодно рассмотрю, на хрена тебе все эти лифчики с черными кружевами, которые ты себе накупила.

Сказал и сам охренел… потому что понял – я смотрел на ее маленькую грудь, идиот. И не раз. Смотрел и понимал, что притронуться хочу. Ласкать хочу, вырастить ее для себя и прикасаться к нежному телу.

– Я могу и так показать, – фыркнула, глядя исподлобья.

– Боже упаси! Давай оставим это специфическое зрелище на «лет через пять», вырастут и покажешь, – заржал, пряча собственное смущение. Да, бл*дь, она меня смущала! И вышел из её комнаты, а она отправила мне вслед горшок с цветами. Сумасшедшая дурочка»

А ведь у меня в жизни никогда не было вот этих самых простых моментов, чтоб смеяться, чтоб не думать о том, как свернуть кому-то шею или сделать ответный ход да так, чтоб руки по локоть в крови. Любовь не начинается со взгляда в вырез платья, с желания раздвинуть ноги… она начинается вот так обыденно и совершенно предсказуемо. С улыбки, с каких-то фраз, с морщинок на носу, с нескольких веснушек, с запаха волос. Когда и зверски оттрахать хочется, и в тоже время косички плести, на руках качать и телек вместе смотреть с чипсами и кучей вредной дряни. И я смотрел. Садился с ней на пол по вечерам вместо каких-то клубов и смотрел, ржал с мультфильмов, исподтишка дергал ее за ухо, чтоб подпрыгнула, обливал колой и надевал на голову ведёрко с попкорном. Соответственно, получая сдачи. Иногда так и сидели с ведрами на голове и пытались отобрать друг у друга пульт. Я был счастлив, я был так неописуемо с ней счастлив, что потом… когда впервые вкусил ее тела, меня прошибло ею, как в тысячу двести двадцать вольт, пронизало неоновыми молниями, и все, и я прирос мясом к ее мясу. И никогда меня от нее не отодрать. Разве что от меня одни кости останутся…

«– А мне нравится твоё имя. Я хочу произносить его вслух. Максим, – сжал горло крепче, и её глаза распахнулись шире. Испугалась, маленькая? Мне самому страшно, веришь? Я боюсь себя намного больше, чем ты, а ты злишь, намеренно или случайно, но злишь. Не мешай кирпичи складывать, не мешааай, маленькая, они обвалятся, и обоих, на хрен, задавит. Подалась вперед, но я удержал на месте.

– Что еще нравится? – голос как чужой, вниз по её шее к груди, и судорожно сглотнуть, увидев, как соски натянули материю топа.

– Всё. В тебе всё нравится, – задыхается и тоже на мои губы смотрит.

– Ты меня не знаешь, – а ладонь уже сжала её затылок, удерживая, чтоб в глаза смотрела, а другой рукой костяшками пальцев по скуле вниз к груди, каждым цепляя сосок. Инстинктивно… потому что уже соблазнила. Потому что хочу трогать.

– Это ты себя… – выдохнула от ласки, слегка прогибаясь в спине, а меня током прострелило, – не знаешь.

Усмехнулся почти зло и склонился к её губам:

– И какой я? Какой? – хрипло, глядя в полупьяные глаза с моим отражением.

– Целуй меня, пожалуйста, не останавливайся, целуй меня, – так естественно, что крышу снесло снова, к её рту, а ладони уже накрыли грудь, натирая твердые соски через материю топа большими пальцами. Такие тугие и чувствительные, каждое касание с её всхлипом. Стонет мне в рот, а я понимаю, что еще один стон, и я сам кончу в штаны, представляя, как бы она стонала, когда брал бы её».

Я достал из кармана кожаной куртки конверт, свернутый пополам, и вытряхнул из него содержимое на стол. Разложил бумаги в ряд и осушил бокал до самого дна. Не глядя поставил сбоку на стол. Вы когда-нибудь подписывали бумаги с собственным смертным приговором? Так, чтоб четко осознавать, что после поставленной вами подписи вас уведут в камеру пыток и начнут вырывать вам ногти. Жечь волосы, резать тело и заливать в него кислоту, выкалывать вам глаза и отрубать без наркоза части тела. Ваша смерть не будет гуманной – она будет одной из самых мучительных в мире. И вы видите все пункты этого ада у себя перед носом и понимаете, что, если не подпишете, возможно, они будут намного страшнее, потому что пытать уже будут не вас, а тех, кто вам намного дороже собственной жизни. Я снял обручальное кольцо, покрутил его в пальцах и положил на середину одной из бумаг.

Мой сотовый уже в который раз дергался в припадке от беззвучного звонка. И я знал, кто это. Меня поторапливали, а я хотел растянуть эти минуты зависания между двумя смертями. Минуты, когда выбор еще не сделан, когда она еще не свободна, когда я по-прежнему дышу ее дыханием даже на расстоянии. Несколько минут до агонии. Несколько минут размышлений, и размашисто ставлю свою роспись на бумаге. Расхохотался, не выдержал. Оглушительно громко так, что на меня начали оборачиваться. Но это мое заведение, и мне по хрен. Захочу – все они уберутся к такой-то матери, и я останусь один. Продолжая хохотать, сунул кольцо в конверт вместе с бумагами и ответил на звонок:

– Да! Я согласен! Через неделю вылетаю. Кто меня встретит?

Отключил звонок и вышел из заведения на душный июльский воздух, насыщенный едким запахом бензина и городским смогом, с примесью сладковатого аромата духов и пота. Поднял голову и посмотрел на небо – усыпано звездами. Россыпью, как драгоценными камнями.

« – Ты понимаешь, что теперь я не отпущу тебя никогда, маленькая.

– Никогда-никогда?

– Никогда-никогда.

– А если разлюбишь?

– Видишь там, на небе, звезды?

– Вижу… а ты, оказывается, романтик, Зверь.

– Когда все они погаснут …

– Ты меня разлюбишь?

– Нет. Когда все они погаснут – это значит, что небо затянуто тучами. Ты не будешь их видеть день, два, неделю… Но это не говорит о том, что их там нет, верно? Они вечные, малыш. Понимаешь, о чем я?

– Нет… но сказал красиво.

– Все ты поняла. Довольная, да?

– Да-а-а-а-а».

И все же отпустил. Все гребаные звезды на своем месте. А я ее отпустил. От одной мысли об этом сердце переставало биться. Оно замирало в судороге безысходного отчаяния и слепой ярости, а потом снова медленно начинало набирать обороты. Просто орган для перекачки крови. Дырявый, покрытый рубцами, поношенный, обросший льдом с буквами ее имени под тонкой стягивающей плоть коркой крови.

У меня не было выбора. Да и меня уже нет на этом свете… точнее, есть где-то там в прошлом и каком-то необозримом будущем. Но не в настоящем. Я сел в машину и надавил на педаль газа. Поправил зеркало дальнего обзора и поймал в нем свое отражение – густая борода в пол-лица, мутный взгляд исподлобья и челка, падающая на лоб. Достал из кармана паспорт, открыл и выцепил взглядом свое новое имя. Произнес его про себя, но от каждого слога тошнота подступала к горлу. Ересь басурманская.

Снова достал сотовый.

– Здаров, Саня. Подзаработать хочешь? Конечно, хочешь. Не ссы. Ничего криминального. Заедешь ко мне – я передам тебе конверт. Отвезешь его моей же… Отвезешь его Дарине Вороновой. Когда? Через десять-пятнадцать минут. И еще… телку мне найди. Брюнетку со светлыми глазами. Высокую и худую. Молчаливую и сговорчивую… Не бойся – не покалечу. Я разве просил цену? Все. Жду.