Чудовище для красавца (СИ) - Троицкая Елена Игоревна "Sariko". Страница 18

Последним бумагу договора смог оценить кузен виконта, священник Властенас. Мужчина долго бегал взглядом по всем пунктам, покивал головой, признал женитьбу удачной, от того для семьи безусловно счастливой.

После обеда все желающие собрались в просторном зале для отдыха, отделанном в светлых тонах. Повсюду стояли мягкие диваны и кресла, шкафы в комнате наполнялись развлекательной литературой, а бар легкими винами. Нашлась там и прунелле⁹, и тутовый джин. Весьма неблагородные, но любимые многими напитки.

Гости поместья расселись кто за карточный стол, кто ближе к шкафам и любовным романам: большинство выбирали место исходя из удаленности от страшной графини в черном.

Как и обещала Амброзия, она усладила слух своей игрой на стеклянной гармонике, и, как и ожидал Леонар – её игра была ни чуть не лучше слышанных им ранее. Ему, как будущему жениху, не престало бегать от невесты, и он сидел рядом с ней, от того Леонар был единственным, увидевшим жадный блеск черных глаз графини.

— Хотите сыграть? — поинтересовался юный лорд едва слышно.

В ответ тяжелый вздох – хочет – и демонстрация рук в перчатках.

— Ах да, для игры вам нужны голые пальцы, — злорадно заметил Леонар и присоединился к играющим в вист¹⁰.

Графиня хмурилась, продолжая бросать алчные взгляды на гармонику.

Весь день прошел в обсуждениях предстоящего венчания, резкого обогащения главной ветви семьи, в карточных играх, распитии напитков в честь здоровья молодых и обещаниях непременно дорогих даров на обряд.

Одна виконтесса молчала весь день и вечер. Не обращалась она ни к мужу, ни к гостям. Была тиха, как мышка, и ждала, когда сможет обратиться к святому отцу без лишних глаз-ушей. Такой момент настал, когда уставшие гости начали расходиться по комнатам и в гостевой дом.

Левизия Фаилхаит сжала губы и догнала Властенаса почти у самых дверей покоев.

— Прошу, подождите, — взмолилась она. — Мне надо с вами серьезно поговорить.

— Чем могу помочь вам, миледи?

— Ох, прошу, вы можете звать меня Левизией. Мы же одна семья. Но не об этом я сейчас. Должна спросить. А может, вы ошиблись? А что, если присутствие графини для нас губительно?

— Есть подозрения? — подобрался священнослужитель.

— О, да. Но все они, увы, неочевидны. Поймите правильно, я – мать. Моему сердцу больно, когда муж неволит сына. Но не о том я, а о его невесте. Мой Леонар, похоже, одурманен.

— Вы подозреваете приворот?

— У меня нет доказательств. Но с приездом графини вдруг стало неспокойно. Вы не подумайте, не мне одной. Слуги вдруг стали замечать в ночи какой-то вой, они клялись, что видели большую птицу. Могу понять, когда о призраке говорят: с такой в ночи столкнуться – легко попутать. Но поведение сына изменилось. А приворачивать и привораживать могут лишь колдуньи.

— Обвинения в колдовстве серьезны.

— Потому и прошу помощи. Ах, может, всё это лишь игра воображения, но может, и реальность.

Отец Властенас признал саму возможность. Потёр знак света на груди и сказал:

— Я пошлю письмо одному знакомому, он мастер – тихо всё узнает. Живёт здесь неподалеку.

— Ах, я вам так благодарна.

— Не стоит, это богоугодное дело, — заверил её священник и поспешил к себе. Он написал письмо и отослал по голубиной почте. И то письмо сулило суету, но позже.

А пока, в ночи, когда все спали и не знали о предстоящих событиях, Химемия не удержалась и, словно шкодный мальчонка, на цыпочках прокралась к инструменту. Её перчатки упали на пол небрежными клочками белого тумана в сумрак ночи темного камня пола. И вот тонкие голые пальчики скользнули по полусферам гладкого стекла. Один лишь поворот – и влажного.

Тишину ночи разрезал первый звук: ни стон, ни крик, ни скрип, ни истязание стекла. Звук переливчатый и восхитительно прекрасный, как хор крылатых ангелов, взирающих с небес. И говор в нём, и гром, и смех, и плач новорожденного, и слёзы за всё, потерянное людом. И в каждой ноте, немыслимой до дрожи, била сила, и пробуждала ото сна. Желанье испугаться мешалось с восхищеньем, чужим уменьем и с жаждой знать, кто же тот умелец, что так встревожил сердце.

Однако, стоило первым любопытным ступить в коридор, как песни звук затих, словно растворился призраком во тьме. А неизвестный исполнитель легко, как перышко на гербе невесты, выпорхнул из комнаты.

Впервые Леонар не знал, что и думать. Кто играл – понял, найдя перчатки на полу у инструмента. Но вот как отнестись к такой забаве, он не знал. Игра восхитила до глубины души. Затронула, и показалось, будто пережил он первый миг рождения. Впервые видит день и ночь, и ощущает запах морской волны.

Виду не подал, вернулся в себе, а в шкафу вновь моль платяная заперлась. Будто и не пропадала среди ночи. Её перчатки он бросил на край стула.

— Прекрасней исполнения слышать мне не доводилось, — еле слышно прошептал лорд, уверенный: его слова ушей до невесты не дойдут.

Химемия зарделась. Она услышала.

Наутро говорили только о ночном концерте. Кто играл – предположений было уйма. В одном сходились – не хозяйка инструмента, но и варианта с графиней не наблюдалось. Одни в уверенности были, что играла Пай. А почему бы нет, стеклянная гармоника редкий инструмент, а «серафимы», они же музыкальные стаканчики, любая служанка разложить по столу сумеет. Но вот сыграть не каждая сможет. Для этого нужен превосходный музыкальный слух, который развивать у Пай времени не может быть.

Химемия, не взирая на весь восторг от исполненной песни, испытывала смятение.

Её тревожил утренний туман и зыбкая кроваво красная черта на горизонте. И этот холод, пробирающийся с окна, и еле слышное карканье вороны. Удар топора и щепок стук. А в камине треск угля. И, будто в шутку, кот приволок из амбара крысу в дом. Да к сожалению, той тварью подавилась псина тетушки Эльнары. Вот уж кто крику поднял, дом перебудил. С того и началось волнение.

Графиня не видела беды, но чувствовала её. А кому в поместье этом беда грозила – лишь Химемия могла понять. И потому, решила не упускать сегодня лорда с глаз, и всюду следовать за ним.

— Так, это не смешно, — резко повернулся Леонар. Он столкнулся взглядом с будущей невестой, но не понял затаившейся в черных глазах тревоги. — Почему сегодня вы никак не оставите меня в покое?

Вместо ответа девушка спустилась с лестницы, откуда наблюдала, и вцепилась в край рубахи лорда, будто дитё за подол матери. О, как она этим его злила. Он не мог ни пойти к Онёр, ни отправиться в город по делам, и даже поехать на охоту. Она следовала за ним, ещё и близко-близко. Пугала Пай и знатную родню, и оставляла позади их пары шепотки.

Но злость, хоть и не пропадала, ум не туманила. Вела себя невеста больно странно.

— Что с вами?

Ответа он не ждал, да и не могла ему Химемия истолковать без слов. Стояла рядом и держала край рубахи и тряслась, как та подстреленная весною лань. Всё по сторонам глядела – откуда ждать беды?

— И почему сегодня?

Она вдруг посмотрела ему в глаза, и в черном жемчуге засиял надежды океан, но свет погас и очи опустились. Что хотела этим сказать графиня, лорд не понимал. Позволил и дальше тягаться за собой. Никакой работы с таким конвоем не выходило, и к вечеру мужчина отказался от встречи за приличествующей знатным господам беседой, и пал на ложе солдатом на поле боя. Желал он одного – заснуть.

Ему не дали. И ладно бы Онёр, – его любимая как сквозь землю провалилась. И если днём ещё Пай отвечали, где она и чем так сильно занята, то к вечеру лишь разводили руками.

По хрустящей белой насыпи приехала чёрная карета. Слегка изношенная и издающая неприятный скрип от непривычной тяжести на ось. Возничий встал и пнул скрипучее колесо, и только после помог наружу выйти трём людям.

Один весь в шрамах – страшный, жуть. Второй лысый, но не стар. Третий зевал от скуки и выглядел обычно. Все трое были в темных одеждах и с белыми платками – знак дозволения богов. Не то храмовники, не то из королевской службы.