Танец с лентами (СИ) - Зингер Татьяна. Страница 24

Если вдуматься, Никита всегда восхищался гимнастикой. Он не восторгался ничем столь же сильно, как перекатами, изгибами, поворотами. Был готов фотографировать вечно то, как Саша танцует. А когда она «испортилась» — о танцах не могло быть и речи. Получается, он любил не её саму, а выдуманную им девочку-гимнастку?

И его письмо, подозрительно гладкое, написанное будто под диктовку. Со всеми запятыми и сложными оборотами. Ему явно кто-то подсказывал. Раньше Саша даже не задумывалась об этом, а теперь, перечитывая залитый слезами текст, понимала: наверняка не обошлось без матери Никиты, ну и без его собственного желания тоже.

Дважды за тот день Саша забиралась на подоконник. Весенний ветерок трепал волосы, заигрывая с Сашей, а она глядела вниз и мечтала испытать хоть какое-нибудь человеческое чувство. Там, внизу, на крыльце общежития курили студенты, хохотали над чем-то своим, целовались при встрече и прощании. А Саша нависала над ними безжизненной статуей. Она не боялась ни полета, ни падения. Готова была шагнуть прямо так, в спортивных шортах и белой майке. Не накрасившись и даже не смыв с кожи вчерашнюю тушь. Упасть под ноги студентам, переполошив их и коменданта. В местных газетах бы появилась статья с дурацким названием: «Любовь насмерть» или как-нибудь так.

Дважды она забиралась на подоконник и дважды слезала с него. Её останавливало что-то иное, не страх. Она любила Никиту, но теперь эта чистая, незамутненная любовь перерастала в столь же чистую, выкристаллизованную ненависть. Та, точно вьюнок, разрослась, опутывая органы, сдавливая ребра.

Третью попытку она предприняла в семь вечера. Надо покончить с проблемой, пока не вернулась Ира. Высунулась в окно и зажмурилась. Балансируя, точно юная гимнастка, перешагнула одной ногой подоконник. Вдохнула, выдохнула. Представила себя с лентой, красной что кровь. Вытянулась…

Стук в дверь. Саша оглянулась. Нет, не сейчас, позже! Стук повторился, назойливый и мерзкий. Так стучат только нежеланные гости. Она неуклюже слезла и распахнула дверь. Давайте же, что вам нужно: соль, курсовую, денег? Она отдаст всё, только свалите!

На пороге высился Никита, опершийся ладонью о стену, будто придерживая ту. От него разило алкоголем и… сожалением.

— Сашенька! — воскликнул он. — Что-то произошло?!

Та секундная пауза длилась бесконечно долго. В сердце перегорело то, что отвечало за эмоции. Саша склонила голову набок и сказала:

— Ты что-то хотел?

— Да! — он удивился вопросу. — Конечно, хотел. Тебя! Я приехал сюда к твоей Ире, выведать, куда ты уехала, всё ли нормально. А тут… ты.

И, схватив её, закружил по общажному коридору. В любой другой день Саша бы хохотала и шутливо била его ладошками. Но теперь она болталась, не вырываясь.

— Боги, ты пахнешь божественно!

Саша пахла или успокоительными каплями, или слезами. Скорее всего и тем, и другим в пропорции один к двум. Он выпустил её из захвата, Саша нетвердо встала на ноги. Посмотрела в насмешливые глаза. Она хромоногая, а он великолепный до одури. По нему сохнут девчонки, и он не отказывает им — так сказать, заботится о фанатках. Спит с ними, а потом приходит Саша, чтобы прибраться.

Она вдохнула полной грудью, готовая высказать всё, что скопилось за этот день. Излить черноту души и, опустошенная, рухнуть на холодный плиточный пол. И скончаться там же, в коридоре общежития.

Но Никита опередил Сашу.

— Я тебя люблю! — выдал он, а на щеках заиграли ямочки. — Представляешь, люблю! Даже сильнее, чем раньше.

Саша скептически ухмыльнулась. Любит. Ну-ну, и её любит, и других любит — такой вот всеядный человек.

— Будь со мной, пожалуйста, — говорил он нетрезвым голосом, и слова эхом ударялись о непривычно пустой коридор. — Я без тебя пропадаю. Я фотографировать с тобой начал. Хочешь, покажу?

И полез во внутренний карман кожаной куртки, откуда вынул обычную фотографию, каких сейчас, наверное, и не делали. А на той — спящая Саша. Волосы разметались по подушке, рот приоткрыт, тень от ресниц падала на щеки.

— Я специально проявил, потому что это — искусство! — Никита заулыбался. — И ты — искусство. Саш, переезжай ко мне? Вот прямо сейчас!

Он источал счастье, которое выжигало внутри Саши ожоги не хуже сигареты. Во рту отложился привкус пепла, горький и сухой. Она дотронулась до сердца, будто проверяя — а есть ли то или уже испепелилось? Закусила губу.

— Обязательно перееду, — сказала пустым голосом. — Иди домой. Мне совершенно некогда, честно.

— Точно?

— Да, извини. Я всё объясню позже.

— Когда ты придешь? — Никита обхватил её ладошки. — Сегодня?

— Завтра.

— С чемоданами? Или тебя забрать отсюда на машине?

— Да, наверное. Не знаю. Завтра обсудим.

Он долго ещё прощался, целовал в шею и щеки, вдыхал аромат волос. Саша смотрела на него с плохо скрываемым презрением. Она ему нужна, ха. Она — искусство. Как бы это искусство не погубило создателя.

Бесполезно ненавидеть Никиту Герасимова. Его можно только любить. Так, чтобы он сам предпочел сбежать.

37.

«Месть сладка» — раньше Саша не понимала значения этой фразы. Но теперь, когда она смотрела в бесстыжие глаза Герасимова, когда гладила его по небритой щеке, когда слушала слова любви — на ум приходило всего два слова.

Человек, который бросил её в самый тяжелый момент, который вернулся к ней и затуманил рассудок, который пользовался Сашей как резиновой куклой, не заслуживал прощения. Его следовало возненавидеть ещё тогда, на больничной койке. Но наивная девочка, вечно страдающая от нехватки любви, сразу же простила того, кто попросту ушел. Сейчас, перечитывая Никитино письмо — разумеется, она сохранила его, припрятав между страницами книги, — Саша поражалась своей тупости. Ключевой момент в письме — родители сказали. Наверняка мамаша Никиты убедила сыночка в том, что девочка-инвалид не пара первому красавцу школы. Это раньше, когда Саша могла танцевать, в ней было хоть что-то полезное. А теперь…

Правильнее было бы уйти от него, высказав напоследок всё, что скопилось на душе. Но Саша не могла. Её тянуло к Герасимову, ей хотелось отомстить по-крупному. Она жила одной этой мыслью, а отношения, построенные на лжи, оказались не такими уж и плохими. Саша была с Никитой, но оставалась свободной. Купалась в его лживой ласке, но не забывалась ни на секунду.

Как специально, в последние дни Герасимов суетился вокруг неё, ублажал любой её каприз. И она капризничала. Почему бы не насладиться фешенебельным рестораном в центре города? Или не прикупить себе вон те туфельки за десять тысяч рублей? И что, что Никита — обычный служащий, студент, а материальная помощь от его матери — крохи. Она хочет, а её слово — закон. Впервые в жизни Саша захотела не отдавать, а получать.

Герасимов дорожил немногим. Драгоценной матерью, учебой на финансиста в престижнейшем институте города, многообещающей работой и лучшим другом, оставшимся с детства. Четыре пункта. Четыре цели, по которым должна произвести удар Саша.

Она начала готовиться загодя, никуда не торопясь и ничем себя не выдавая.

Сейчас.

38.

Никита завалился спать после девяти вечера — минувший день выел его ложкой как вареное яйцо. Ворочался, крутился, сбивал давно не меняное постельное белье. После выпил крепкий кофе прямо из турки, засыпав черное зелье тремя ложками сахара.

Ему не давали покоя мысли о той, о которой он поклялся не думать вообще. Ни одна женщина не вызывала столь бурных эмоций. Ни те, которые бросали Никиту, ни те, с которыми рвал он сам. Первых хотелось вернуть, чтобы убедить — он лучше, он самый-самый; о вторых Никита не вспоминал. Но Саша запомнилась.

В квартире сохранились её запахи. Подушка — лавандовый, на кухне — кофейно-молочный. И от этих запахов не тошнило, напротив — они вызывали в Никите странные чувства. Сожаление пополам с обидой, но никак не ненависть.

— Черт! — выругался Никита и, наскоро одевшись, схватил ключи от машины.