Твое тепло (СИ) - Нурисламова Валентина. Страница 6

      - Мне говорят, что я рехнулась, сошла с ума, - тихо и спокойно заговорила Риста. - Может, они и правы... Может это оттого, что мой сын умер... Но... я не могу, не могу пройти мимо другого ребенка, даже нелюдя. Я вижу, чувствую, что нужна ему. Я люблю его, как собственного, не могу не любить... - Ее голос надломился, она отрывисто глотнула ртом воздух.

      Алан протянул руку, коснулся лица Ристы. Щека была влажной. Вот они какие, теплые струйки, текущие из глаз - слезы... Говорят, еще на вкус соленые. Но пробовать он не стал.

      - Алан, он улыбается мне, - чуть дрожащим, но невероятно счастливым голосом продолжила Риста, - отзывается на ласку... Он ничем не хуже человека! Он тоже заслуживает любовь и заботу. Алан, не забирай его у меня! - взмолилась вдруг она. - Алан, неужели ты никогда не хотел, чтобы тебя любили?! - И она вцепилась одной рукой в его плащ, с силой потянула к себе. На миг показалось, что Риста пытается заглянуть в его глаза. Алан отшатнулся.

      - Этот ребенок убьет тебя, Риста, - твердо сказал он. - Отберет у тебя все тепло, просто высосет его!

      - Ему не придется ничего отбирать! - вкрадчиво зашептала она. - Я сама отдам столько тепла, сколько понадобится, и даже больше! Все мое тепло и так принадлежит малышу!

      Ребенок вновь проснулся и зашевелился. Риста отпустила плащ и принялась убаюкивать младенца.

      - Ты не понимаешь... - начал было Алан и осекся. Изголодавшая воронка, бездонный колодец маленького нелюдя, что еще недавно тревожили и раздражали, теперь оказались едва заметными.

      Алан прислушался к ощущениям. Вот оно, нежное, питательное, как молоко, тепло Ристы. Льется, льется неиссякаемым потоком прямо в колодец со стенами, что не способны были бы его удержать, если бы не крепли, не твердели с каждым мигом все сильней, будто нежность Ристы укрепляла их незримую кладку. Воронка утрачивала прожорливость, не пытаясь втянуть в себя все подряд тепло, она лишь слегка потягивала его, будто ребенок пытался узнать свое окружение. Неужели Риста права, и незачем всасывать в себя чужое тепло, если оно само течет внутрь радужным потоком, если оно больше не чужое, а твое?

      «Нелюдь не способен насытиться. Отсутствие голода лишь временно. Оно проходит, когда кончается собранное тепло», - вспомнились слова старшего храмовника Марта. Неужели он ошибался?

      Люди ошибаются. И боги ошибаются...

      А нелюди?

      - Риста, - облизнув ссохшиеся губы сказал Алан, - куда ты денешься, если... если я оставлю тебе ребенка?

      Она подняла голову. Тепло полилось наружу мощными толчками.

      - Я собиралась на восток, в горы, в обитель Феминии. Два-три дня пути. Там меня примут. Даже с малышом... нелюдем, - неохотно добавила она. - Богиня милостива к своим дочерям и их детям... А он - мой сын.

      - Ты не выберешься из города, - покачал головой «судья Балиора». - Сама не выберешься. Слушай. После полудня откроют Восточные ворота для въезда и выезда в город. Это ловушка. Но еще и шанс.

      Алан склонился к уху Ристы и зашептал.

      - Ты только продержись до полудня и выберись к воротам, ладно? - попросил он перед тем, как уйти. И сам удивился своему беспокойству за чужую судьбу.

      - Я выросла в этих подворотнях! Я знаю их, как пять своих пальцев! - рассмеялась Риста. И, заметив у Алана что-то вроде удивления, добавила: - Когда высокородные оказываются в нищете, их дочерям не зазорно играть с дворовыми мальчишками без роду и племени. А такие компании не ходят чинными вереницами по центральным улицам...

      Алан все понял и кивнул.

      - Постой! - окликнула Риста, когда он уже вцепился в выступ стены, чтобы проделать обратный путь по кромке канавы. - Я еще не дала имя малышу. Хотела назвать в честь отца... Но... если бы он был жив, мне кажется, не понял бы меня. Можно, я назову его в твою честь, Аланом?

      Что-то дрогнуло у Алана внутри. Но он покачал головой:

      - Не стоит. Говорят, имя предрекает судьбу. Так пусть он не повторит мою.

* * *

      Мужчины, отвернувшиеся от Балиора, отвернулись от Бога.

      Женщины, отвернувшиеся от Феминии, отвернулись от себя.

Старая поговорка.

      К полудню заморосило. Повозки, груженые и налегке, скрипя и покачиваясь, размазывали колесами по мостовой грязь, которую сами же и нанесли. Из города и в город гарцевали всадники и шли пешие. Перед воротами с обеих сторон длинными гомонящими змеями ползли очереди.

      Шестеро стражей тщательно досматривали всех и все на входе и выходе, в последнем случае, с особой тщательностью. Оно и понятно: ловили ту сумасшедшую баронессу с нелюдем, из-за которой с утра весь город с ног на голову поставили.

      Дожидаясь своей очереди на досмотр, люди развлекались, как умели: одни до хрипоты возмущались беспределом властей, другие с неменьшим рвением власть защищали, одни проклинали пригревшую выродка баронессу, другие - мать выродка, из-за попустительства которой и случилась вся круговерть. В редких случаях обсуждали погоду, урожай и ночного посетителя соседки-вдовы. Почти всем обыск казался таким дотошным, что дальше оставалось только раздеть догола и заставить опорожниться. И лишь наметанный взгляд ворюги или контрабандиста мог заметить, что стражи больше нагоняют строгости и суеты, чем делают дело. И тот же взгляд наверняка не пропустил бы две фигуры в мантиях храмовников с низко опущенными на лицо капюшонами. Зная, по какому делу здесь все собрались, никто не удивлялся присутствию служителей Балиора. Но даже ворюги и контрабандисты не посвящены были в божественное таинство и не могли понять, что истинный досмотр происходит не под руками и взглядами суетливой стражи, а под одной из храмовничьих мантий, скрывающей нелюдя.

      - Нет, - кажется, в сотый раз повторил Алан.

      Март незаметно кивнул, и стражи пропустили обоз. После утренней неудачи блюстителей порядка и «судьи Балиора», на которого старший храмовник возлагал немалые надежды, он решил сам присутствовать при исполнении запасного плана.

      Ристу Алан узнал раньше, чем маленького нелюдя. Все то же знакомое сладкое тепло с легким дрожанием до предела натянутых нитей. Да, она сильно волновалась, что не мудрено, но чудесная ее способность согревать, кажется, стала еще сильней, ярче.

      А нелюдь... нелюдь чувствовался теперь почти как человек. Да, он, как и положено, потягивал чужое тепло, «приглядывался». Хотя, какое там «приглядывался», когда он неполного дня от роду? Так, «озирался», урывками выхватывая людей и мир вокруг.

      Но главное: у малыша-нелюдя было то, чего не было, не могло быть у нелюдей вообще - хрупкой каплей зарождавшееся в глубине колодца тепло, собственное...