Семь горных воронов - Алхимова Ванда. Страница 75

Сундук принесли четыре воина: он раскачивался на шестах, тяжелый, квадратный, окованный железом. Маленькая крепость, скрывающая алчность — один из самых отвратительных человеческих пороков.

Фоморы стояли на пристани и ухмылялись. Их светлые волосы развевались на ветру. Немед, выпрямившись и выкатив мощную грудь, красовался перед сборищем. Айфе не сводила с него угрюмого взгляда. Выглядела она так, что на нее и смотреть боялись. В том числе и сами фоморы.

Сундук аккуратно сняли с шестов и откинули крышку. Солнечные лучи вдребезги разбились о тяжелые золотые монеты, которыми было плотно набито его чрево. Глаза всех фоморов загорелись от жадности. Крышку снова захлопнули и залог погрузили в лодку Айфе.

Все расселись по веслам, кроме самой фоморки. Она подошла к брату и обвила руками его шею. Брат и сестра смотрели друг на друга так, словно были одни, а не среди перешептывающейся толпы.

— Я вернусь через месяц, проведать, как ты тут, — сказала Айфе. — Посмотреть на твою свиную рожу.

— Ох, да я еще отойти не успею от твоего вечного нытья и брюзжанья, — нежно улыбнулся ей Немед, а потом они поцеловались.

Словно молодожены, на глазах у всех, без тени стеснения. Кричали чайки, шумело море. Фоморы терпеливо ждали на веслах. Наконец этот невероятный поцелуй закончился, и Айфе, гибкая, как морская змея, скользнула в лодку. Весла ударили по воде.

— Я думал, они брат и сестра, — шепнул Кулену Красный.

— Так и есть, — спокойно ответил король. — Но ты же помнишь, что у фоморов нет ни законов, ни чести, ни приличий.

Немед сиял, словно солнце. По возвращении во дворец он потребовал продолжить пир и пил не меньше, чем прошлым вечером.

— Где ты взял золото? — спросил Красный у Кулена, который в этот раз тоже чересчур налегал на вино.

— Это все, что оставалось в казне моего отца, — ответил король и облизнул губы. — Молчи, об этом никто больше не знает. Когда земля станет мягче, пойдем одалживаться к Кондле. А сейчас оставь меня, мне надо немного расслабиться. В конце концов, за каким демоном морским быть королем, если нельзя напиться?

Красный отсел от него, а потом и вовсе ушел с пира. Его беспокоила Рона: она стала сонливой, беспрестанно ныла и плакала, хотя живот у нее едва наметился.

Вот и сейчас Рона лежала на их постели, вся увитая распущенными волосами, прижав руки к животу, и хныкала. Когда Красный вошел, хныканье стало громче.

— Что случилось? — Красный сел на постель и поцеловал жену в лоб.

— Я плохо себя чувствую, — заплакала Рона. — У меня болит внутри. И голова кружится… И спать хочется.

— Наверное, стоит позвать лекаря, — предложил Красный.

— Ах, да приходил он сегодня! Он ничего не понимает!

Рона едва не закричала, в ее голосе промелькнула злость.

Красный вздохнул и в очередной раз напомнил себе, что к женщинам нужно быть терпеливым, потому что ничего иного все равно не остается.

Он начал целовать Рону и почувствовал ее ответное желание. Красный прикасался к ней очень ласково, осторожно, делая то, что доставит ей удовольствие. Рона прижала его к себе обеими руками, отвернула голову и начала стонать. Красный сдерживал себя, помня о ребенке. Он вообще не был уверен, что им можно быть вместе как мужу и жене, но это был единственный способ успокоить Рону.

Когда все закончилось, она улеглась на бок и заснула. Красный оделся, вышел из спальни и велел позвать к себе лекаря.

К нему пришел пожилой полный человек с настороженными глазами.

— Вы сегодня осматривали мою жену, — сказал Красный. — Она жалуется на боль и нехорошо себя чувствует. Что с ней?

— Видите ли… — Лекарь замялся, опуская глаза. — Наши тела — это тайная лаборатория, в которой идут загадочные процессы…

— Короче, — холодно остановил его Красный.

— Иногда между мужчиной и женщиной бывает несовместимость. Их кровь вступает в противоборство, и если женщина беременеет, ее организм отторгает ребенка, — медленно подбирая слова, ответил лекарь.

— Как это? — не поверил Красный. — Как может тело матери отторгать ее ребенка?

— Ну, ведь в этом ребенке течет и кровь отца… Вот ее-то организм матери и отторгает.

— Никогда про такое не слышал, — резко сказал Красный.

Лекарь вскинул голову.

— А вы вообще много слышали о беременности и родах?

В глазах его была уверенность, и Красному вдруг стало очень страшно. Так, как если бы он сорвался со скалы и полетел вниз. Долгое падение навстречу быстрой смерти.

— И что теперь? — хрипло спросил Красный.

— Ей нельзя волноваться, надо соблюдать покой, и вам нельзя быть с ней как с женщиной, — перечислил доктор.

— Так одно исключает другое! — рявкнул Красный. — Если я не буду с ней спать, она начнет сходить с ума.

— Я дам ей успокаивающие отвары и добавлю трав, которые гасят плотское желание, — предложил лекарь. — Если она будет все время в полудреме, у нее есть шанс выносить ребенка.

— А есть опасность для нее самой?

Красный подошел к лекарю вплотную, сердце его колотилось.

— Опасность есть всегда, — уклончиво ответил тот. — Но не стоит думать о плохом.

Ворон жестом приказал лекарю убираться, набросил плащ и вышел на открытую площадку. Ветер с моря приносил шум волн, шепот, тревожный и зловещий. Темное небо ворочалось над водой.

Красный с ненавистью посмотрел в эту черноту, и ему вдруг показалось, что все его беды — от этой соленой воды, от чужой сухой земли. В горах такого не произошло бы. Но между ним и горами стояли Брес и вся его армия.

В сердце Красного родилась глухая, упорная ненависть. Брес отнял у него все, и даже родину. Ворон смотрел туда, куда убегала дорога. Где-то там, в Твердыне, сидела его мать, а уж она-то сумела бы справиться с любой напастью, особенно женской. Но миледи даже не знала о его самовольной женитьбе, а ворон больше не прилетал.

Красный сжал кулаки и взмолился черному небу. Рона не нравилась ему, но она была его женой и носила под сердцем их ребенка. Ворона бросало в холодный пот при одной мысли о том, что он может потерять еще больше.

Вдруг его внимание привлекли некие звуки: возня, шепот и тихие поцелуи. Красный обернулся и присмотрелся: в конце площадки самозабвенно обнималась парочка. Женщину он не видел, но мужчина был высоким и широкоплечим. Возня усиливалась.

Красный понял, что молчать уже некрасиво, и громко закашлялся, обозначая свое присутствие. Парочка замерла. Потом послышалось тихое ругательство, и высокий мужчина скользнул прочь, исчезнув в галерее. Красному было ужасно неловко за то, что он невольно подсмотрел чужую страсть.

Фигура женщины приблизилась из темноты, и Красный вздрогнул, отступая назад. Это была не женщина, это был король Кулен со вспухшими обветренными губами и пьяным взглядом. Узнав Красного, он с облегчением рассмеялся.

— Я просто пришел подышать ночной свежестью, — пробормотал Красный, радуясь, что в темноте не видно его залившегося краской лица.

— А я пришел сюда, чтобы уронить свою честь, — пьяно рассмеялся Кулен. — Решился наконец. В конце концов, тому, кто хочет обкрадывать мертвых, честь ни к чему.

Красный не нашелся, что сказать, а потому пробормотал какую-то чушь и убежал прочь с твердым намерением напиться.

Отвары не помогали: Рона все равно злилась, кричала и плакала. Иногда она могла рыдать часами, вслух причитая о своей несчастной судьбе. Иногда вдруг становилась ласковой и кротко просила нежности. Самые осторожные отказы Красного вызывали у нее приливы бешенства. А еще Рона требовала, чтобы Красный постоянно находился при ней. Тогда она успокаивалась. Поэтому Ворону часто приходилось сидеть с женщинами, глядя на то, как они вышивают, и слушать их глупые сплетни.

В последнее время все сплетни вились вокруг короля Кулена и Немеда. Их постоянно видели вместе. Некоторые миледи, широко раскрыв глаза, уверяли, что фомор даже ночует в королевской опочивальне и его не раз замечали либо приходящего туда вечером, либо выходящего по утрам.